Марина Цветаева – поэт с мировым именем. Это человек многогранный, разносторонний, и вот как раз одна из ее граней – это любовь к Пушкину, которую она пронесла через всю свою жизнь. При том, что в ее творчестве не было и намека на коленопреклонение перед величайшим талантом русского гения. Нет, она скорее считала себя соратником Пушкина:
Прадеду – товарка:
В той же мастерской!
Марине Цветаевой очень претило общественное мнение, сложившееся об Александре Сергеевиче. Она считала, изучение Пушкина настолько разрослось, что превратилось в особую отрасль цеховного литературоведения. Но при этот сам Пушкин мельчал, он вытеснялся Пушкиным – лицеистом, Пушкиным — светским щеголем и т.п. Он превращался в памятник Пушкину, в мавзолей: «Всех живучей и живей: Пушкин — в роли мавзолея?»
«Пушкин — тога, Пушкин — схима,
Пушкин — мера, Пушкин — грань…»
Пушкин, Пушкин, Пушкин — имя
Благородное — как брань.
Но ведь Александр Сергеевич для Цветаевой – это прежде всего свобода. Её Пушкин – самый вольный из вольных, бешеный бунтарь, который весь, целиком из меры, из границ (у него не «чувство меры», а «чувство моря») – и потому «всех живучей и главнее». Многие упрекали Цветаеву в нарочитой сложности, затрудненности ее стихотворной речи, видели в ее якобы «косноязычие» вопиющее нарушение «узаконенных» норм классической «пушкинской» ясности и гармонии. Подобного рода упреки нисколько Цветаеву не смущали. Она отвечала «пушкиньянцами» («То-то к пушкинским избушкам лепитесь, что сами – хлам!»), и брала Пушкина себе в союзники:
Пушкиным не бейте! Ибо бью Вас — им.
Вот в одном стихотворении цикла пушкинский стиль, пушкинская поэтика характеризуется резко экспрессивными образами, в наибольшей степени отвечающими существу и характеру бурной, исполненной огня и движения поэзии Цветаевой:
Преодоленье
Косности русской —
Пушкинский гений?
Пушкинский мускул
На кашалотьей
Туше судьбы —
Мускул полета,
Бега,
Борьбы.
С утренней негой
Бившийся — бодро!
Ровного бега,
Долгого хода —
Мускул. Побегов
Мускул степных,
Шлюпки, что к брегу
38 стр., 18559 словВлияние Пушкина на творчество Цветаевой
... Цветаевой, писавшие о Пушкине, пытались подойти к поэту с точки зрения существовавшего в начале XX века так называемого "пушкинского мифа"[3]. определение пушкинского мифа/культа в XX веке ... биографию М.И. Цветаевой. 2. Определить место Пушкина в жизни М. Цветаевой. 3. Исследовать поэтический образ Пушкина у Цветаевой. 4. Охарактеризовать творчество Пушкина в прозе Цветаевой. 5. Показать, ...
Тщится сквозь вихрь.
Не онедýжен
Русскою кровью —
О, не верблюжья
И не воловья
Жила (усердство
Из-под ремня!) —
Конского сердца
Мышца — моя!
Больше балласту —
Краше осанка!
Мускул гимнаста
И арестанта,
Что на канате
Собственных жил
Из каземата —
Соколом взмыл!
Пушкин — с монаршьих
Рук руководством
Бившийся так же
На́смерть — как бьется
(Мощь — прибывала,
Сила — росла)
С мускулом вала
Мускул весла.
Кто-то, на фуру
Несший: «Атлета
Мускулатура,
А не поэта!»
То — серафима
Сила — была:
Несокрушимый
Мускул — крыла.
Пушкинский стиль объясняется здесь через такие понятия, как мускульная сила, полет, бег, борьба, биение конского сердца, соревнования весла с морским валом. Действительно, кто как не Марина Ивановна знала Пушкина, хотя знаем – то мы его многие, а вот можем ли мы его чувствовать, как чувствовала его она. Ей были понятны все тайны пушкинского ремесла – каждая его скобка, каждая его описка; она знает цену каждой его остроте, каждому слову:
Мне, в котле чудес
Сём — открытой скобки
Ведающей — вес,
Мнящийся описки
Смысл, короче – всё
Каждая помарка –
Как своей рукой.
Но даже будучи мастером изощренной формы, Цветаева видела в ней лишь средство, а не цель поэзии. Доказывая, что в поэзии важна суть и что только новая суть диктует поэту новую форму, сущность же поэзии Цветаева видела в том, что она передает «строй души» поэта. И вот он – то, этот «строй души», непременно должен быть новым, не похожим на другие. Поэту запрещается повторять то, что уже было сказано, он должен изобретать, свое, открывать новые моря и материки на карте поэзии. Пушкин, по мнению Цветаевой, искал новые формы выражения своих чувств, мыслей. И следовать Пушкину, это значит, не просто писать так как он писал, а пытаться найти что-то новое, свое. Поэтому что подражая кому-либо, всегда теряешь себя. Вот как об этом сказал Ницше:
Спеша за мною по пятам
Со мной сравняться хочешь сам?
Чтоб не остаться позади,
Свой дорогою иди!
Вот например поэт тогдашнего периода Ходасевич постоянно стремился к «классической» лености, стройности и завершенности, подчинению законам меры и гармонии, строгому соблюдению всех правил и норм. Он считал себя соперником Цветаевой и чуть ли не единственным достойным учеником и приемником творческого наследия Пушкина. У Цветаевой же напротив – судорожные кошки новых форм, нового стихотворного языка, яростное нарушение всех и всяческих законов, правил и норм. Но она шла «своей дорогой» и «не осталась позади» Ее стихам, как драгоценным винам настал свой черед. Я думаю, что имя Марины Цветаевой заняло свое, особое место в нашей литературе, да и в наших сердцах.
Но все же центральное место в пушкинской книжке Марины Цветаевой занимают два очерка – «Мой Пушкин» и «Пушкин и Пугачев», написанные в 1936-м и 1937 годах. В первом очерке очень непринужденно рассказано о том, как ребенок, которому суждено было стать поэтом с головой окунулся в «свободную стихию» пушкинской поэзии. Рассказано, как всегда у Цветаевой, по-своему, всецело в свете личного душевного опыта. Вот например отрывок, который показался мне наиболее ярким:
Цветаева «Мой Пушкин»
... истинно русским поэтом. Не случайно эпиграфом к эссе «Мой Пушкин» Цветаева взяла строки из своих «Стихов к Пушкину»: Знакомство семилетней Марины Цветаевой с памятником Пушкину и развитие их «отношений» — сюжетный рисунок ... полом: «Да, да, девушки, признавайтесь — первые, и потом слушайте отповеди, и потом выходите замуж за почетных раненых, и потом слушайте признания и не снисходите до них — и ...
Скамейка, на которой они не сидели, оказалась предопределяющей. Я ни тогда, ни потом, никогда не любила, когда целовались, всегда – когда расставались. Никогда – когда садились, всегда – когда садились, всегда – когда расходились. Моя первая любовная сцена была не любовная: он не любил (это я поняла), поэтому и встала, они ни минуты не были вместе, ничего вместе не делали, делали совершенно обратное: он говорил, она молчала, он не любил, она любила, он ушел, она осталась, так что если поднять занавес – она одна стоит, а потом рухнула; и так будет сидеть вечно. Татьяна на этой скамейке сидит вечно.
Эта первая моя любовная сцена предопределила все мои последующие, всю страсть во мне несчастной, немышленной, невозможной любви. Я с той самой минуты не захотела быть счастливой и этим себя на нелюбовь обрекла.
Вот в этом отрывке заключается все понимание Цветаевой «Евгения Онегина». Действительно они никогда не были вместе (не сидели врозь, делали совершенно обратное, развивались по-разному – Онегин в одну сторону, Татьяна – в другую).
И именно здесь Цветаева поняла, что любовь бывает не всегда взаимной, но бывают и люди, как она говорит «с роковым даром несчастной – единоличной – вcей на себя взятой любви. И она влюбилась именно в эту любовь (Я влюбилась не в них двух, а в их любовь. В любовь).
И этот отрывок очень сильно повлиял на всю жизнь Цветаевой.
Но еще одно, не одно, а многое, предопределил во мне Евгений Онегин. Если я потом всю жизнь по сей последний день всегда первая писала, первая протягивала руку и руки, не страшась суда, — то только потому, что на заре моих дней лежащая Татьяна в книге, при свечке, с растрепанной и переброшенной через грудь косой, это на моих глазах – сделала. И если я потом когда уходили (всегда – уходили), не только не протягивала вслед рук, а головы не оборачивала, то только потому, что тогда, в саду, Татьяна застыла статуей.
Урок смелости. Урок гордости. Урок верности. Урок судьбы. Урок одиночества.
Именно сквозь призму этого отрывка нам становятся понятны многие поступки Цветаевой и ее стихотворения, в частности:
Мне нравится
Что вы больны не мной
Мне нравится
Что я больна не вами
А вот например как она здесь описывает самого Пушкина:
Пушкин был негр. У Пушкина были бакенбарды (NB! только у негров и старых генералов), у Пушкина были волосы вверх и губы наружу, и черные, с синими белками, как у щенка, глаза, — черные вопреки явной светлоглазости его многочисленных портретов. Раз негр – черные.
5 стр., 2158 словОбраз Пугачева у Пушкина и Есенина –
... (Война и мир) – сочинение на тему по роману РУССКАЯ ПРИРОДА В СТИХАХ А. С. ПУШКИНА И С. А. ЕСЕНИНА Чем ... и честный человек, готовый к прощению и добру. Недаром Пугачев прощает даже тех предателей, которых он считал друзьями. Отрицательной чертой Пугачева у Есенина ... Есенин был примерно такой же внешности. Затем он анализирует его поведение по жизни и называет его повеса. И опять же следует сравнение, ...
Может быть, кое-что в этих воспоминаниях переосмыслено, либо домыслено, но все равно рассказ подкупает удивительно тонким и глубоким проникновением в детскую психологию и прихотливую детскую фантазию. Наиболее значителен из всего, что Цветаева написала о Пушкине, великолепный очерк «Пушкин и Пугачев». Совсем не много таких произведений, в которых так убедительно, с таким тонким пониманием было бы сказано о народности Пушкина. Для самой Цветаевой взятая ею «историческая» тема приобрела особый, остросовременный смысл. В ее понимании и толковании тема эта звучала так: стихийно свободный поэт – великий мятежник, освободительная сила искусства – и питающая его народная правда. В «Капитанской дочке» Марина Ивановна любит одного Пугачева: «Говорю, «Капитанская дочка», а думаю Пугачев». Все остальное в повести оставляет её равнодушной и комендант с Василисой Егоровной, и Маша, да в общем-то и сам Гринев. Зато огневым Пугачевым она не устает любоваться – его самокатной речью, и его глазами, его бородой:
Странно, что даже дуэль меня не мирила с отсутствием Вожатого, что даже любовное объяснение Гринева с Машей ни на секунду не затмевает во мне черной бороды и черных глаз.
Но больше всего привлекательно и дорого Цветаевой в Пугачеве его бескорыстие и великодушие, чистота его сердечного влечения к Гриневу. «Гринев Пугачеву нужен ни для чего: для души» — вот что делает Пугачева самым живым, самым романтичным героем (Цветаева согласна сравнить его разве что с Дон-Кихотом).
Вообще речь в этом произведении идет о главном и основном – о понимании живой жизни с ее добром и злом. Добро воплощено в Пугачеве. В этой связи Цветаева касается большого вопроса – о правде факта и правде искусства. Почему Пушкин сперва в «Истории Пугачева», изобразил великого бунтаря воплощением злодейства, а написанной позже повести – великодушным героем? Как историк он знал всю правду о пугачевском восстании: начисто про них забыл, отмел их и оставил главное – человеческое влияние Пугачева, его душевную сущность. Истинное искусство ни прославление зла, ни любование злом не терпит, потому что поэзия высший критерий правды и правоты. Пушкин в «Капитанской дочке» поднял Пугачева на «высокий помост» народного предания. Изобразив Пугачева великодушным героем, он поступил не только как поэт, но и как народ:
Он дал нам другого Пугачева, своего Пугачева, народного Пугачева.
Цветаева зорко разглядела, как уже не Гринев, а сам Пушкин попадает под чары Пугачева.
Итак, в цветаевском очерке на первый план выдвигается тема народной правды, помогающая поэту прямее, пристальнее вглядеться в живую жизнь. Очерки Цветаевой замечательны глубоким проникновением в самую суть пушкинского творчества, в тайны его художественного мышления.
Так писать об искусстве, о поэзии может только художник, поэт. В прозе Цветаевой воплощен особый тип речи. Эта речь очень лирична, а главное – совершенно свободна, естественна, непринужденна. Возможно нет в ней той гладкости, которую мы привыкли видеть в обычных художественных произведениях, она больше напоминает взволнованный и поэтому несколько сбивчатый спор или «разговор про себя» когда человеку не до оглядки на строчки, правила, а ему главное выразить мысль, нет, скорее даже чувства, наполнившие его в данный момент. В самой непосредственности этой быстрой, захлебывающийся речи, с ее постоянными запинаниями, синтаксическими вольностями, намеками и подразумеванием, таится особая прелесть живого языка. Самая разительная черта стиля Цветаевой – нерасторопное единство мысли и речи. И вместе с тем, несвязанная казалось бы, цветаевская речь на редкость точна, афористически сжата, полна иронии и сарказма, играет всеми оттенками смысловых значений слова. Несколько резких, молниеносных штрихов – и пожалуйста, готов убийственный портрет Екатерины:
А. Пушкин и А. Блок в творчестве М. Цветаевой
... и русской культуре, Цветаева была близка к Блоку и Маяковскому. Она вторила автору "Двенадцати" и "Соловьиного сада", когда говорила: "Пушкин дружбы, Пушкин брака, Пушкин бунта, Пушкин трона, Пушкин света, Пушкин няни... Пушкин -- в бесчисленности своих ликов и ...
На огневом фоне Пугачева – пожаров, грабежей, мятежей, кибиток, пиров – эта, в чепце и душегрейке, на скамейке между всяких мостиков и листиков, представилась мне огромной белой рыбой, белорыбицей. И даже несоленой.
Как здесь точно подобраны слова, читая их можно ясно представить себе эту картинку, вплоть до физического ощущения. Цветаева утверждала что нигде может быть Пушкин не был до такой степени поэтом, как в «классической» прозе «Капитанской дочки».
Я думаю, что Марине Ивановне удалось раскрыть совершенно нового Пушкина, Пушкина – поэта, «самого вольного, самого крайнего». Возможно для некоторых, как и для меня, Пушкин Марины Цветаевой будет новым откровением. И я могу сказать о ней, теми же словами, какими она награждает Пушкина:
То – серафима
Сила – была,
Несокрушимый
Мускул – крыла.
