Владислав Лебедько, Евгений Кустов
Одиночество в литературе и искусстве., Часть первая., Жизнь так скучна, что всё время нужно представлять себе разные вещи…, Впрочем, — тоже жизнь. Где граница?.., Что такое действительность?.., Принято этим именем называть всё, лишенное крыльев
юная Марина Цветаева.
Начиная исследовать феномен одиночества в мире литературы и исскуства, я вновь задаюсь вопросом: «Для чего это нужно? В который-то раз, и, явно, не в последний, обращаться к книгам былого и современности, заглядывать через плечо какого-нибудь живописца на воплощённый им образ одиночества, с некоторым опасением за благополучие разума читать рецензии, рефераты или научные трактаты по этой же тематике, и встречаться с мнениями, мнениями, мнениями…»
Какова будет польза от такого исследования, если не прогрессивному человечеству, то хотя бы мне самому?
Да, одиночество есть! И, как считает мой коллега Тайрон Вульф, что «одиночество отнюдь не редкость, не какой-то необычный случай, напротив, оно всегда было и остается главным и неизбежным испытанием в жизни человека». А в данное мгновение кого-то из наших братьев по разуму оно снедает изнутри… Кто-то, может быть, вот прямо сейчас, режет себе вены, в отчаянном порыве вырваться из под гнёта холодной тоски и брошенности. Кто-то (буквально сейчас!) выпивает очередной стакан «воды забвения», разжимая на несколько своих вдохов-выдохов тиски изнуряющей пустоты… А кто-то прямо сейчас изумлённо смеётся во взрыве проясняющего инсайта: «Дак вот оно как!!!».
И где как не в литературном наследии человечества я сумею найти отображённое многообразие человека «До…», «Внутри…» и «После…» — одиночества?! Но раз данное эссе научное, то начнём с фактов. Ибо, как отметил в своём дневнике Фёдор Михайлович Достоевский: «Проследите иной, даже вовсе и не такой яркий на первый взгляд факт отображения действительной жизни, и, если только вы в силах и имеете глаз, то найдёте в нём глубину, какой нет и у Шекспира» (1).
Где как не в творческом самовыражении человек способен отразить свои переживания одиночества?! Другой Вульф — Томас, гениальный американский писатель, в предисловии к своей первой книге «Взгляни на дом свой, ангел» это выписал с такой поэтической болью, что для меня становится явной масштабность и глубина исследуемой темы:
Бывает ли общественное мнение ошибочным примеры произведений. ...
... направления итогового сочинения «Человек и общество»: Е. Замятин «Мы» М. А. Булгаков «Мастер и Маргарита» Ф. М. Достоевский «Преступление и наказание» Введение 1.2 Функции общественного мнения 1.3 Связи ... не то что хотят от вас другие. Лучше уж прослыть в обществе странным человеком, чем всю жизнь делать то, что ему неинтересно. Уповая на одобрение со стороны ...
Камень, лист, ненайденная дверь. О камне, о листе и о двери. И о всех забытых лицах.
Нагими и одинокими приходим мы в изгнание. В утробе нашей матери мы не знаем ее лица. Из тюрьмы ее чрева выходим мы в невыразимую глухую тюрьму мира.
Кто из нас знал своего брата? Кто из нас заглядывал в сердце своего отца? Кто из нас не заперт навеки в своей тюрьме? Кто из нас не останется навеки чужим и одиноким?
О тщета утраты в пылающих лабиринтах, затерянный среди горящих звезд на этом истомленном негорящем угольке, затерянный! Немо вспоминая, ищем мы великий забытый язык, утраченную тропу на небеса, камень, лист, ненайденную дверь. Где? Когда?
О утраченный и ветром оплаканный призрак, вернись, вернись!»
После такого крика к человеческому разумению меня совсем не тянет тратить силы и время на банальное «перелопачивание» образов, вызванных одиночеством и выдавать «на гора» очередное, как правило, никому не нужное мнение. Гораздо больше меня увлекает философия посмодернизма в искусстве, которая предполагает «свободный инструментальный выбор концепций, где каждый философский дискурс имеет право на существование и где объявлена война против тоталитаризма любого дискурса» (2).
И, если мы с вами последуем в русле не предвзятого рассмотрения означенной темы без зашоренности дуальностью идеологических полюсов какой-либо научной картины мира, то у нас есть шанс увидеть нечто ранее не замеченное и понять нечто ранее не понятое. Другими словами, я предлагаю посредством творений мира искусства увидеть с кем или с чем общается человек, переживающий состояние одиночества.
К числу безусловных фактов я могу отнести взаимодействие с «плодами труда своего» через индивидуальное и массовое сопереживание людьми, как со стороны творящего, так и созерцающего продукт его творения. Наиболее показательным я бы назвал миф о Галатее. Помните? Скульптор и художник Пигмалион (5) изваял из слоновой кости восхитительную статую женщины, настолько восхитительную, что сам проникся к ней сильными чувствами и, несмотря на всю свою неприязнь к женщинам во плоти, начал умолять богов оживить статую и сделать его «счастливейшим из смертных». И, о чудо!!! Боги услышали мольбы Пигмалиона и в день празднеств в честь Афродиты статуя ожила, Галатея обрела плоть и душу, и сошла со своего каменного постамента.
эффект Розенталя
проективной идентификации
проективной идентификацией
Однако это из числа не совсем приятного. Были и яркие, запоминающиеся переживания. Меня например очень занимали случаи исцеления при соприкосновении страждущих с чудотворными иконами или мощами святых и праведников. А случаи спасения осаждённых городов и побед в битвах, с заведомо предрешённым поражением, после того, как гонимые возносили молитвы к своим святым реликвиям? Я не верил объяснениям о вмешательстве сверхъестественных сил или о Божественном Проведении, и вовсе не потому, что доктрина торжествующего материализма проникла даже в религиозные догматы или со своей безапеляционностью определяли моё восприятие.
Десять священных заповедей (
Умом я понимал фантастическую для моей логики вещь, что вот эту фигуру Давида, на которую направлено моё внимание, до этого видели, внимали её эстетике многие тысячи, сотни тысяч людей. Статуя по определению должна представлять собой эдакий намагниченный этим вниманием объект, и не только в статусе фетиша, но и вполне материального потенциала. Ибо мысль это ещё и энергетика — в таком факте в наше время уже мало кто сомневается.
Сочинение война и мир тема жизни и смерти в романе
... к смерти, простоты и естественности. Поставленный в романе “Война и мир” вопрос о жизни и смерти Толстой разрешает объединением двух противоположностей в единое целое - мир. Мир существует лишь как сочетание жизни и смерти. Надо любить этот мир, а значит, надо любить и жизнь, и смерть. Тема жизни и смерти в романе "Война и мир" ...
Но вот однажды я в состоянии «праздного зеваки» стоял возле Пьеты Мекельанджело с обычным удивлением перед мастерством художника и мрамор, обласканный вниманием несчётного колличества людей, был для меня просто мрамором… Я помню как в облике Мадонны вдруг различил черты своей матери и — оппа! — скульптура ожила. Я больной или мёртвый лежал у неё на коленях и явственно чувствовал невероятное горе по утрате. Вот оно! Родное, то, что ещё недавно «так жило, и дышало» безвозвратно! ушло из жизни, унеся с собой её смыслы, надежды и любовь. «И дальше я один на один со своей невосполнимой утратой!».
Конечно, тогда не было слов описания, и, кажется, вообще не было намёка на рефлексию — было тотальное проживание некоего чувства, которое ввело меня в потрясающие пространства, полные живой взаимосвязью со всем сущим. Пьета уже не была скульптурой — это был портал в нечто невообразимое. Может быть Галатея так же ожила через божественный инсайт Пигмалиона?
Но что это за мистерия? Что за ней скрывается? Возможна ли она лишь с избранными произведениями исусства или есть закономерности, когда любой предмет способен стать порталом в объемные переживания действительности?
Впечатлённый происшедшим, я обратился к книгам (интернет тогда ещё только зарождался), а так же к людям, которых так или иначе занимали трансцендентные переживания. Если информация, подчерпнутая из книг, и была достаточно интересной, но самого интереса не проясняла. А большинство людей в то (ещё советское) время грешили стереотипными советами, типа, «психоделики дают подобный опыт», или рекомендовали какую-нибудь медитативную саньясу, или вовсе призывали к спасительному здравомыслию социального материалиста — «возвращайся-ка, батенька, в лоно науки, а придурков, падких на потустороннюю ерунду, и без тебя хватает».
психологиеское пространство
Психологическое пространство является органичной составляющей ноосферы Земли, в котором разворачиваются наши мечты, желания, фантазии, поэзисные рефлексии и существуют персонифицированные обитатели коллективного бессознательного: архетипы, боги различных пантеонов, даймоны, гении, музы, духи и т.п. «Это пресонификация ноосферных явлений» (6).
Это то, что «происходит в душах людей и передаётся через генетические связи, голографическое информационное поле и т.д. Несомненно одно — все эти явления, и персонифицированные в виде богов и архетипах сущности, находятся в «психическом пространстве» (6).
Ретроспективный взгляд на эволюцию человечества позволяет предположить его общественное развитие по весьма схожим с закономерностями взросления ребёнка, когда он начинает делать самостоятельные шаги по жизни ещё лишённые житейского опыта и целостности, но вынужденный с этой нецелостностью отвечать за свои поступки. В отличие от неразумного дитятки у человечества не было возможности спрятаться за юбкой матери или спасаться за спиной отца, в жёстких условиях суровой действительности ему приходилось находить опору и спасение у сил, обладающих этой целостностью, пусть даже являвшихся плодом инфантильной проекции. Хочешь или не хочешь, а потребности повседневной жизни принуждают нас встречать рассвет и выживать в ночной тьме.
Боги и люди в мифах
... связывают любовь, брачные отношения, покровительство и разделяет вражда. Человек мог запросто обратиться к богам с просьбой, а боги — возложить на человека выполнение ... Древние греки видели в богах существ, у которых все свойственное человеку проявлялось в более грандиозном и возвышенном виде. В мифах жизнь богов и людей тесно переплетена. Их ...
создание мира богов
«В течение сотен и тысяч поколений люди проецировали свою силу на богов, которые становились все более и более могущественными, а люди – все более зависимыми от богов. Намоленные тысячелетиями изображения и символы (идолы, иконы, образы…) приобретали реальную мощь» (6).
Архаичные боги языческого пантеона, а также боги монотеистических религий до сих пор сохраняют своё влияние и силу и эта сила может работать, при грамотном с ней обращении (молитвы, заговоры, ритуалы и т.д.).
«Боги, как и другие (может быть менее намоленные) архетипы коллективного бессознательного стали совершенно реальными существами, наделенными могуществом и силой, в большинстве своем – слепой и не подчиняющейся человеку (если это не жрец, шаман, в меньшей степени — священник и т.п.)» (6).
В своём романе «Американские боги» Нил Гейман ставит богов в прямую зависимость от человека, наделяет богов чертами их создателей, с присущими человеческой цивилизации качествами силы и слабостей. Новые боги воюют с богами предыдущих эпох за своё выживание, за «своё место под солнцем». Их основная цель — это стяжание внимания человека. На стыке раскола в человеческом сознании неизбежно появление иррационального конфликта между трансцендентным рабом и господином. И где заканчивается роль одного — немедленно начинается пришествие другого (смотри так же фрагмент 2-ой о следствиях дискретного восприятия).
На поле дискретного восприятия господин нуждается в рабе и с неизбежностью сам превращается в раба и заложника своего социально-психологической роли.
«В настоящее время, при умелом контакте с этими архетипами и богами, мы можем установить с силой богов и другими персонажами психического пространства сознательный контакт. Причем, не только с силой, ибо люди проецировали на богов и свои эмоции, и мотивы, и желания, и помыслы.
архетипической психологии
Эту грань взаимодействия с «тонкой» трансцендентной реальностью особенно ярко отражают мифы, произведения античных авторов: Гомера, Гесиода, Аристофана, Софокла и др.. Эту грань некогда прозревали Сократ, Платон и неоплатоники, мастера эпохи Возрождения: Пико делла Мирандола, Марселино Фичино, Джордано Бруно, а также классики литературы: Шекспир, Гете, Пушкин и др..
клипового мышления
социалистического реализма
Джон Донн уснул, уснуло всё вокруг,
уснули стены, пол, постель, картины,
уснули стол, ковры, засовы, крюк,
весь гардероб, буфет, свеча, гардины.
(…)
Повсюду ночь: в углах, глазах, белье,
среди бумаг, в столе, в готовой речи…
Подобный стиль рождает у читателя не просто акт эстетической эмпатии, а почти полное отождествление с представляемой картиной. Тем более, что поэтические образы отражённой обыденности откликаются прямыми аналогиями из собственной жизни вследствии своей современности.
Мотив одиночества, сопровождавший всю лирику Иосифа Бродского, явно выходит за её границы, то есть он крепко связан с самим автором, что может привести в недоумение. Как может сочетаться всеобъемлющая Любовь, связывающая всех и связанная со всеми — фигура Иисуса, — у Бродского с являемым им одиночеством? (см. цикл Рождественских стихотворений Бродского).
Диалогическая форма и семантика И.А. Бродского «Письмо Горацию»
... «Письме», но главный адресат – Гораций. Всего на протяжении эссе Бродский апеллирует к Горацию 33 раза, из них 28 – ... эссе: тема поэта и поэзии, языка, диалогичности, памяти, бессмертия – как центральные; тема смерти, неумолимого хода времени, одиночества, дружбы, любви; ... преодолеть время, смерть, «ведь она делает поэта равным богам, даруя ему бессмертие и позволяя обессмертить в песнях друзей ...
Однако ничего странного. Многие из нас оказываются в состоянии одиночества именно из-за неразрешимых идейных противоречий саморефлексии и тупика амбивалентности чувств, из которых мы ищем спасения в ещё более сильных переживаниях. «Поверхностный характер отношений внушает многим иллюзорную надежду, что глубину и силу чувств они могут найти в любви. Так что не стоит питать иллюзию, будто от одиночества, к которому человек приговорен этим рыночным типом ориентации, можно вылечиться любовью» — писал в своё время Эрих Фромм.
Отношение людей к богам, начиная с первобытной эпохи, прошло длительную эволюцию. История любви к Богу запечатлела косвенно в развитии самой способности человека любить. Эта способность менялась и меняется, обнаруживая свою зависимость от характера господствующих общественных отношений. И г-н Фромм охарактеризовал отношения в современном ему капиталистическом обществе как рыночные и считал, что они разрушительны для человеческой способности любить (отношениям в социалистическом обществе с их обезличивающим коллективизмом он давал столь же нелестную оценку).
А Роджерс (Rogers,1961) рассматривал одиночество как отчуждение личности от ее истинных внутренних чувств. Он считал, что, стремясь к признанию и любви, люди зачастую показывают себя с внешней стороны и поэтому становятся отчужденными от самих себя. Уайтхорн поддержал это мнение: «Некоторое существенное несовпадение между самоощущением «Я» и реакцией на «Я» других порождает и обостряет чувство одиночества; этот процесс может стать порочным кругом одиночества и отчуждения» (Whitehorn, 1961).
И г-н Роджерс и сэр Уайтхорн полагают, что одиночество порождается индивидуальным восприятием диссонанса между истинным «Я» и тем, как видят «Я» другие.
Но вернёмся к Бродскому, у него чувство одиночества словно сконцентрировано в нём самом, но границы человека для поэта не помеха, оно распространяется на все вещи, окружающие его, становится свойством всех свойств и категорией всех категорий. Само это чувство трудно определить, представить себе, но по-другому нельзя понять, какое место оно занимает в созданной поэтом вселенной. При слове «одиночество» в сознании возникает слово «пустота». Определим его хотя бы так. Но это не пустота полого предмета, а пустота космической чёрной дыры — НИЧЕГО — мёртвая точка, преломляющая пространство и время. Вокруг этой точки строится миф Иосифа Бродского. Она — центр притяжения материи.
Во мне очень откликается стихотворение Бродского, написанное им в 1970 году — «Разговор с Небожителем». Вот где в строчках нобелевскго лауреата так прозрачно выплеснута «брошенность и незащищённость» души в мире доминирования материального:
Здесь, на земле,
где я впадал то в истовость, то в ересь,
где жил, в чужих воспоминаньях греясь,
И дальше:
Тебе твой дар
я возвращаю — не зарыл, не пропил;
и, если бы душа имела профиль,
ты б увидал,
что и она
всего лишь слепок с горестного дара.
что более ничем не обладала,
что вместе с ним к тебе обращена.
И смысловой апофеоз:, Смотри ж, как наг
и сир, жлоблюсь о Господе, и это
Роль мамы в жизни человека – Какова роль матери в жизни ребенка?
... и общества, их гармония. Российский педагог и публицист Иван Федорович Гончаров в своем тексте главной проблемой ставит роль матери в жизни человека. О на, бесспорно, является актуальной, ведь для любого ... от его возраста. Самые популярные материалы декабря для 6 класса: obrazovaka.ru Мама в жизни человека сочинение???? Начнем с очевидного. Слово “мама” – особое слово. Оно рождается как бы вместе ...
одно тебя избавит от ответа.
Прослеживая судьбы поэтов России, чьи имена на слуху даже у тех, кто поэзии чужд, я могу отметить объединяющую черту их одиночества — это одиночество по непониманию (не принятию) ни у власти, ни у народа, этой властью ведомого. И Ахматова, и Цветаева, и Пастернак вдоволь хлебнули из чаши одиночества. Каждый из них мог бы наверное в красках выразить всю подноготную этого переживания и воскликнуть в полном отчаянии Богу: «Для кого пишу?!!». Но нет, «лучшие стихи о любви это те, в коих ни слова о ней».
Вскрыла жилы: неостановимо,
Невосстановимо хлещет жизнь.
Подставляйте миски и тарелки!
Всякая тарелка будет — мелкой,
Миска — плоской.
Через край — и мимо —
В землю черную, питать тростник.
Невозвратно, неостановимо,
Невосстановимо хлещет стих. (20)
Как замечательно выразила своё отношение сама Марина Цветаева к творчеству Пастернака и Ахматовой: «Мне никогда не приходилось слышать, чтобы об Ахматовой — или о Пастернаке — кто-нибудь сказал: «Всегда одно и то же! надоело!» — как нельзя сказать: «Всегда одно и то же» — о море, которое, по словам того же Пастернака:
Приедается все, лишь тебе не дано примелькаться, Дни проходят, и годы проходят, и тысячи, тысячи лет…
Ибо и Ахматова, и Пастернак черпают не с поверхности моря (сердца), а со дна его (бездонного).
Они точно так же не могут наскучить, как не может наскучить состояние сна, всегда одно и то же, но со всегда другим сновидениями. Как не может наскучить и самое сон» ( 8).
Так от чего были снедаемы одиночеством поэты всех времён и народов? Это с их-то способностью проникать в глубины человеческой души, где одиночество растворяется в Едином и с ясным осознаванием любви своей и близких по духу людей — и предаваться ему вплоть до провоцирования смерти, чтобы хоть так убежать от безысходности!? Трудно поверить чтобы Пушкин или Лермонтов исчерпали себя. Или что Цветаева закончила жизнь самоубийством по неприкаянности…
Мысль об одиночестве ходит всегда недалеко от мысли о смерти. Более того, смерть представляется порой столь абсолютным одиночеством, что мы воспринимаем его как абсолютное слияние со всем. Именно смерть порождает самые безысходные формы одиночества. Одиночество может стать таким нестерпимым, что «хочется спрятаться от него в бездну смерти».
Ловлю себя на том, что каждый раз прикасаясь к биографическим данным уже ушедшего поэта, когда его жизнь «вся как на ладони» и можно увидеть её Начало и Конец, то испытываю болезненный трепет от понимания «вот причина, вот и вот и вот же отчего прервался его полёт…». Как принято говорить: «Трудно встречать жизнь с обнажёнными нервами». Но ведь кому-то нужно сказать о безвестных героях, о не замечаемой красоте излучины лесной речушки, о прошедшей молодости и ещё много о чём, что трогает нас и делает по настоящему живыми или хотя бы сопричастными к подлинной жизни. Да может ли человек с даром поэтического отражения мира променять его на серое благополучие чеховского Ионыча? Пусть он при этом обречён на страдание вне толпы и непонимание божественного промысла…
Биография Лермонтова: краткое содержание. Жизнь и судьба поэта
... его страданья. С годами Лермонтов становится старше и его лирический герой все больше напоминает гармоничного лирического героя Пушкина. Но в целом творчество поэта проникнуто романтическим трагизмом абсолютного одиночества, ... В лирике же Лермонтова есть несколько стихотворений о реальной гармонии в этой жизни. Самое ... света. Один, как прежде… и убит!”. В конце жизни Лермонтов констатировал: …В меня ...
Марина Влади не раз оказывалась в ситуациях, когда с трудом выносила общество Владимира Высоцкого и, видимо, тоже задавалась теми же вопросами, что и я: «Почему у вас — поэтов — такая изнанка? Разве нельзя жить без надрыва?». И вот однажды, вспоминает Марина (9), они оказались в какой-то пригородной электричке, где для нас, живших в советские времена, всё знакомо: вонь, беспорядок, рожи, опухшие от беспробудного пьянства, нескончаемая грязь и такая же нескончаемо беспросветная тоска. Марину застигла нужда и ей пришлось зайти в привокзальный сортир. Вид обледенелых куч мочи и дерьма поверг «нормальную иностранку» в шок. Когда Владимир увидел потрясённый вид Марины, то принял единственно выверенный способ помощи. Он увёл её в буфет, где влил в Марину стакан водки. И, о чудо! «Я снова становлюсь человеком, — вспоминает Марина Влади. — Всё для меня преображается. Даже этот, забытый богом полустанок, становится радостным и приветливым». «Ну, теперь ты меня понимаешь?» — со значением спросил её Владимир.
Один из величайших знатоков эллинского культа никогда неунывающего бога Диониса Вячеслав Иванов заметил: «Нужно принять одиночество как ужас от своей конечности и ностальгию по себе как целостности». Только вот вопрос: «Как принять?».
Совсем к другому поколению поэтов принадлежат А.С. Пушкин и М.Ю. Лермонтов. Но вряд ли кто из нас усомнится, что эти два знаменитых человека не были одинокими и «средь шумного бала», и «на хОлмах Грузии печальной». Если маргинальность Лермонтова очевидна, современники поэта совсем не жаловали, то о Пушкине однозначного мнения нет до сих пор. Пушкин — он и баловень судьбы, гений, любимец женщин, но и он же в неполные 38 лет с одержимостью ищущий смерти, как избавления от бремени жизни. Однако!
Я всегда сопоставлял этих двух людей, их поэтическую манеру изъясняться, сопоставлял образы, которые рождались у меня с каждым прикосновением к их творчеству, и даже их портреты. Для меня Лермонтов — это великосветский бунтарь, с обострённым чувством справедливости, утончённый эстет, но «злой и желчный». Его современник И.А. Арсеньев так характеризовал Лермонтова: «Он любил преимущественно проявлять свой ум, свою находчивость в насмешках над окружающей его средою и колкими, часто очень меткими остротами оскорблял иногда людей, достойных полного внимания и уважения. С таким характером, с такими наклонностями, с такой разнузданностию он вступил в жизнь и, понятно, тотчас же нашел себе множество врагов».
Пушкин тоже «не был идеалом», но даже в его язвительных эпиграммах и сатирических стишках я вижу свет любви и приятие мира:
Нет ни в чем вам благодати;, С счастием у вас разлад:, И прекрасны вы некстати,, И умны вы невпопад.
Если прочесть письма Александра Сергеевича и воспоминания близких ему людей, то перед нами предстаёт не просто «невольник чести», а «обременённый бытом, измученный нескончаемыми долгами человек, лишённый живого общения со своими друзьями («иных уж нет, а те далече»), тяготившийся светским обществом и не получавший желанного внимания ни в семье, ни в постоянном круге общения» (12).
Но при этом в его стихах не встретишь и намёка на мучившее одиночество:
(…)Здравствуй, племя
Жизнь М.Ю. Лермонтова в Петербурге
... нашего времени"; стихотворения "Дума", "В минуту жизни трудную", "Три пальмы", "Дары Терека" и др. В день отъезда из Санкт-Петербурга Лермонтов был у Карамзиных. Стоя у окна ... им тяжелой болезни, которая надолго приковала его к постели и приучила к одиночеству; сам Лермонтов сильно подчеркивает ее значение в юношеской неоконченной "Повести", где рисует свое ...
Младое, незнакомое! не я, Увижу твой могучий поздний возраст,, Когда перерастешь моих знакомцев, И старую главу их заслонишь, От глаз прохожего. Но пусть мой внук, Услышит ваш приветный шум, когда,, С приятельской беседы возвращаясь,, Веселых и приятных мыслей полон,, Пройдет он мимо вас во мраке ночи, И обо мне вспомянет. (
Основываясь на творчестве обоих поэтов и биографических воспоминниях их современников можно с большой степенью достоверности предположить, что одиночество Александр Сергеевич проживал мира не отвергая, а свой внутренний протест выражал в творчестве. Его смерть на дуэли считается актом умышленного самоубийства, однако вся хронология последних месяцев жизни Пушкина (13) скорее говорит о развязке сложного клубка противоречий, связанных с особенностями социального уклада того времени, нежели с бретёрством самого Александра Сергеевича. Он исполнил долг христианина с таким благоговением и таким глубоким чувством, что даже престарелый духовник, который исповедовал его в последний час, был тронут и на чей-то вопрос по этому поводу отвечал: — «Я стар, мне уже недолго жить, на что мне обманывать? Вы можете мне не верить, когда я скажу, что я для себя самого желаю такого конца, какой он имел».
Другое дело Лермонтов, вот уж кто вполне сознательно нарывался на «пулю избавительницу»! Нам достоверно известно (14) только о двух дуэлях, одна из которых оказалась роковой. Исследователь причин последней дуэли Лермонтова В.А. Захаров справедливо рассуждает: «Для нас Лермонтов — великий поэт и прекрасный художник, нам хочется видеть его зрелым, благоразумным, уравновешенным, словом, наделённым всеми положительными качествами человеком. Лермонтов же обладал трудным характером: был насмешливым, злым на язык, больно обижал своих друзей и знакомых, что, впрочем, часто сходило ему с рук».
Михаил Юрьевич, по версии Андронникова, был общительным, но ни с кем не сближался. Вероятной причиной такой отчуждённости считается «бабушкино воспитание» (мальчик рано остался без родителей и рос под опекой всецело любящей его Елизаветы Алексеевны Арсеньевой в духе полной свободы и на фоне общественных потрясений после войны 1812 года).
Почти у всех товарищей по службе Лермонтов пользовался любовью. Он весьма общителен. «Лермонтов бывал везде и везде принимал участие, но сердце его не лежало ни к тому (карты), ни к другому (попойки с участием женщин из С. Петербурга)».
Как я понимаю свой неконформизм Михаил Юрьевич компенсировал в творческом самовыражении. Первые его стихи, ставшие широко известными, появились в 12-летнем! возрасте. А в период своего юнкерства он более чем выразителен — от его «Оды нужнику» и «А.А. Ф..ту»:
О ты, которого зовут
Мошенник, пьяница и плут,
Подлец, баран и мародёр,
На сей листок склони свой взор,
И знай: его не я один,
Но все писали, сукин-сын!
Есть подлецы, которых бьют,
Которым в рожу все плюют,
Но, унижнные, они
Во тьме свои скрывают дни,
А ты оплеван, ты и бит,
Но все хранишь свой гордый вид.
В жилище смрада и г….
Твои блистают имена;
Но прилагательными их
Я не хочу марать свой стих …
До какой же степени можно было вызвать неудовольствие своим поведением в обществе, если в 1841 году за 7 месяцев до трагической гибели поэта «царь хотел, чтобы тот (Лермонтов) сидел в ссылке и никуда не выезжал: «…поручика Лермонтова ни под каким видом не удалять из фронта полка»»?!
Петербург Достоевского, Гоголя и Пушкина
... ликующим тоном. Все другие изображения Петербурга – будь то Петербург Гоголя или Достоевского – всегда сопоставляются с Петербургом “Вступления” Пушкина. “Прошло сто лет, и юный град, Полнощных диво, Из ... с Петербургом Татьяны Лариной и Евгения Онегина. Пушкин и Толстой дали нам панораму жизни высшего света, который ничего общего не имеет с миром и жизнью “маленьких людей”. Петербург Пушкина и ...
Многие исследователи жизни и творчества Лермонтова отмечали фатальность его судьбы, его творчества. И самого поэта тема предначертанности занимала всю жизнь. В черновом варианте «Фаталиста» Лермонтов писал: «Весело испытывать судьбу, когда знаешь, что она ничего не может дать хуже смерти, и что смерть неизбежна, и что существование каждого из нас, исполненное страданий или радостей, темно и незаметно в этом безбрежном котле, называемом природой, где кипят, исчезают (умирают) и возрождаются столько разнородных жизней».
Всевозможные нюансы и оттенки состояния одиночества мы можем найти и в поэзии и в прозе Лермонтова. Пожалуй, наиболее конкретное понимание одиночества как «заключения в тюрьме» отразилось в стихотворении «Узник», которое было написано во время ареста Михаила Юрьевича за стихотворение «Смерть Поэта». Отсюда и такая точность реальных деталей тюремного быта:
Одинок я — нет отрады;
Стены голые кругом;
Тускло светит луч лампады
Умирающим огнем…
Лермонтов обречен на жизнь среди чуждых ему людей в том обществе, где царят ложь, фальшь и «нескончаемая и ничем не утолимая» скука. С этим миром поэт был связан и рождением, и воспитанием, но задыхался в атмосфере интриг и сплетен. Особенно сильно ощущается «одиночество в толпе», на новогоднем бале-маскараде, запечатленном в стихотворении «Как часто, пестрою толпою окружен…» .
Живой, мыслящий, страдающий человек страшно одинок в мире «бездушных людей», «приличьем стянутых масок», «давно бестрепетных рук» светских красавиц. Из царства фальши и пустоты он уносится мечтой в незабываемый мир детства. Память рисует ему милые сердцу картины: «сад с разрушенной теплицей», «спящий пруд», «высокий барский дом». Возвращение из мира грез в шумную, веселящуюся толпу делает одиночество героя особенно невыносимым и рождает «железный стих, облитый горечью и злостью». В этом стихотворении слышится явный протест поэта против всего того, что делает его жизнь нестерпимой и обрекает его на одиночество.
Совсем не трудно увидеть, «что» переживают в состоянии одиночества Пушкин и Лермонтов, а «как» они это переживали венчает их схожий трагический итог.
Другая фигура из числа пантеона классиков русской литературы, которая напрямую сопрягается с феноменом одиночества, это, конечно, Гоголь Николай Васильевич. До его чисто человеческих переживаний добраться так же сложно, как и до Пушкина-человека или Лермонтова-человека. Слишком монументальным, мраморно-гипсовым и пыльно-дисертационным является Гоголь для нынешних поколений, несмотря на все свои живые произведения, пропитанные ласковым солнцем малороссии или сыростью петербуржских улиц. В многочисленных «биографиях» писателя, что не слово, то панегерика какому-либо качеству «гениального русского писателя» в лучших традициях псевдонаучных сочинений с набором стандартных характеристик и бесполезных феноменологичеких витиеватостей. Только по обращению к письмам Гоголя, его книгам и воспоминаниям его современников вдруг начинаешь видеть совсем «не школьный» и не портретный образ боязливого, мнительного, очень впечатлительного человека, склонного к обжорству, мелкому вранью и сквернословию, способного в несколько строк выразить такой объём сопереживания, что слёзы сами начинают литься из глаз. Недаром Михаил Афанасьевич Булгаков считал Гоголя своим учителем — «великим учителем!».
больными, сумасшедшими глазами, с волосами, ниспадавшими прямыми прядями
По признаку одиночества и душевной ранимости исследователи творчества Гоголя не редко сопоставляли его с Пушкиным. Почему бы и нет? Гоголь в своих письмах сам ссылается на Александра Сергеевича: «Странное дело, я не могу и не в состоянии работать, когда я предан уединению, когда не с кем поговорить, когда нет у меня между тем других занятий и когда я владею всем пространством времени, неразграниченным и неразмеренным. Меня всегда дивил Пушкин, которому для того, чтобы писать, нужно было забраться в деревню, одному, и запереться. Я, наоборот, в деревне никогда ничего не мог делать, и вообще я не могу ничего делать, где я один и где я чувствовал скуку. Все свои ныне печатные грехи я писал в Петербурге, и именно тогда, когда я был занят должностью, когда мне было некогда, среди этой живости и перемены занятий, и чем я веселее провел канун, тем вдохновенней возвращался домой, тем свежее у меня было утро…» (16).
Один из лучших специалистов, исследовавших творчество Гоголя Игорь Золотусский доминирующим качеством, определившим всю его жизнь, считал стремление «оправдаться перед Богом» ( 17 ).
Одиночество Гоголя не имело социальных корней, оно было глубоко личностной особенностью. Его истовая религиозность доходила до болезненных проявлений, мистического ужаса перед смертью во сне и всепоглащающего желания очиститься от греховности повседневной жизни. Апофеозом таких состояний стало ритуальное сожжение первого варианта второго тома «Мёрвых Душ» (Франкфурт, 1845 г.).
И, хотя Игорь Золотусский считал, что Николай Васильевич не мог быть одиноким, ведь он «поэт, который всё время находится со своей музой, стихами, трудом и любовью, а ведь любовью у Гоголя было писание…», то стоит заметить, что увы не музой определяется целостность любого из живущих в этом мире.
Гоголь с детства был уязвлён одиночеством, связано это с ранней смертью его отца, и утолить жажду этого упыря (именуемого одиночеством) он не смог даже будучи введённым в «высший круг русской мысли, вкуса и понимания истории России», к которому принадлежали Пушкин, Жуковский, Вяземский. Гоголь так и не стал в нём (в этом круге) своим. Да, денег ему стало хватать и на новое платье, в коем «в храме божьем показаться не стыдно», и на поездки заграницу, но «кончен вечер и гаснет свет и никого со мною рядом нет». И не потому ли, что Гоголь «прошёлся» по язвам русской жизни, осмеял взяточников, собакевичей, поведал о потусторонней изнанке мира (его теневой бездне), ему пришлось платить за это своим внутренним изгойством?
Бежал ли Гоголь от переживаний одиночества, как пишут о нём многие биографы? И да, и нет. Достаточно внимательно прочитать историю о «противном, одиноком» Плюшкине, на примере которого Гоголь анатомирует феномен одиночества и становится ясным — с ним (одиночеством) он был «на ты».
Ещё одну примечательную версию причин одиночества Гоголя, его буквального пребывания в нём, описал в своей книге «Проклятие Гоголя» Николай Спасский: « Гоголь уверовал в свою исключительность, в свою договоренность с Богом. Это не он грешил. Сам Господь Бог направлял его во грехе, чтобы поднять над остальным человечеством, дать силы создавать вещи невероятные, невиданные в своей проницательности и пронзительности. Однажды, в пограничном состоянии между жизнью и смертью, Гоголю приоткрылась страшная истина. Он впервые заподозрил, что договаривались они не с Богом…» (18).
Современная р омантизация одиночества – распространенная вещь и в поэзии, и во всей мировой культуре, и в жизни социума. Одинок тот, кто стоит ВЫШЕ житейской грязи, как одинок орёл, живущий высоко в горах… Да, на равнине, в её грязи, в тесном кругу тех, кто копошится среди себе подобных, живя суетными заботами обыденного, бывает и уютно и тепло – но там же бывает и душно, и сумрачно от земных испарений, в то время как в запредельной выси – холодно и пусто, зато – свободно… В образах одиноких поэтов, мечтателей, странников, анахоретов в немалой степени реализуется именно эта врожденная тяга человека – к свободе. Свобода, независимость от мнения и ценностей толпы – «подите прочь, какое дело поэту мирному до вас!» – хорошо понятна нам в России, пережившей времена тоталитаризма и с тревогой всматривающейся в черты новой тирании мэйнстрима, которой чреват глобализм…
«Однако тяга к свободе и одиночеству, перешедшая некий предел независимости от ближних, может явить и страшную свою крайность: гибель любви (недаром состояние «зависания» в горечи одиночества, услаждение им, в традиции православной аскетики рассматривается как греховное).
«Нехорошо человеку быть одному» – эта Божья заповедь остается неизменной со времен творения мира. Без любви, как и без свободы, человек жить не может. Тотальное одиночество опасно для него так же, как и тотальная растворенность в толпе; современные мегаполисы, переполненные людьми, являют нам вид пустыни одиночества среди других одиночеств…» (19).
Вот теперь пора осветить ещё один аспект причин одиночества — это стремление к «свободе от…». Стремление к безграничной свободе по Достоевскому оборачивается порабощением и несвободой.
Я полагаю, что Фёдор Михайлович это один самых достойных внимания исследователей феномена одиночества, причём в разных его гранях, включая такие глубины его переживаний, где бесовщина из факта мистического становится фактом реальным.
В 1846 г. Достоевский писал брату о своём первом романе «Бедные люди», объясняя, что в нём нового: «Во всем они (публика) привыкли видеть рожу сочинителя; я же своей не показывал. А им и невдогад, что говорит Девушкин, а не я, и что Девушкин иначе и говорить не может. Роман находят растянутым, а в нем слова лишнего нет. Во мне находят новую оригинальную струю (Белинский и прочие), состоящую в том, что я действую Анализом, а не Синтезом, то есть иду в глубину и, разбирая по атомам, отыскиваю целое, Гоголь же берет прямо целое» (Письмо от 02.01.1846).
Именно этот факт признания самим автором, что он «действует Анализом», является, на мой взгляд, важным обстоятельством для данного исследования. Ибо в результате мы с вами получаем «не рожу» Достоевского, а авторское аналитическое представление по конкретным вопросам бытия и его личностные впечатления. Причём одновременно, может быть, и «не синтетически», но впечатления и наблюдения в интегрированном виде.
В лице Фёдора Михайловича мы имеем «уникальный случай», природа которого раскрывается в биографическом расладе становления его личности. Хочу сразу отметить, что Фёдору Михайловичу посчастливилось жить и общаться с женщинами, беззаветно любившими его и благодаря их полной самоотдаче, позволившей проявится писательскому таланту, развиться ему и подарить миру невиданное раннее литературное исследование сущности современного человека, природы мотивов его поведения и общества, которое этот человек создал.
Первой такой женщиной стала матушка Фёдора Михайловича, привившая всем своим детям не только глубокое религиозное отношение к миру. Второй — его «последняя» жена Анна Сниткина. Хотя современники считали, что все женщины Достоевского были ему подлинной опорой в жизни и даже завидовали. «Многие русские писатели чувствовали бы себя лучше, если бы у них были такие жены, как у Достоевского» — «вздыхал» Лев Толстой по этому поводу. Уж он-то подробнейшим образом познакомился с жизнью «коллеги по гениальности».
Однако смею предположить, что только Анна Григорьвна помогла своему мужу так выстроить личную жизнь (22) при всех его пороках и достоинствах, что самые знаменитые свои романы классик написал именно «в райском браке с ангелом»: «Идиота», «Бесов», «Братьев Карамазовых»… «Он сотворил бездну персонажей, в которых отразились черты всех мужчин и всех женщин, хоть раз его заинтересовавших. Кроме одной — Анны. Нигде и никогда он не описал тип личности обожаемой жены. Ангелов легко любить. Но они, по всей видимости, не возбуждают… воображение» (22).
Кто-то из наших предшественников высказал мнение, что ад не так страшен, как одиночество: грешники, хотя и страдают там безмерно, однако «сообща». Что позволило Достоевскому столь глубоко и красочно отобразить всю глубину того ада, в котором обрекает себя существовать человек?
Уже в годы учёбы в Главном инженерном училище (1838-1841 г.г.), когда Достоевский «страдал от военной атмосферы и муштры, от чуждых его интересам дисциплин и от одиночества» (23), вокруг него сложился литературный кружок. Как свидетельствовал его товарищ по училищу, художник К. А. Трутовский, Достоевский держался замкнуто, однако поражал товарищей начитанностью. В училище оформились первые литературные замыслы будущего писателя. В 1841 на вечере, устроенном братом Михаилом, Достоевский читал отрывки из своих драматических произведений, которые известны только по названиям — «Мария Стюарт» и «Борис Годунов», в коих, по высказываниям современников угадывалось влияние Пушкина и Шиллера. А самыми глубокими литературными предпочтениями молодого Достоевского были Н. В. Гоголь, Э. Гофман, В. Скотт, Жорж Санд, В. Гюго. Но вплоть до 1844 (Достоевскому 23 года) Фёдор Михайлович увлечён переводами романов Оноре де Бальзака, Эжена Сю и Жорж Санд. В произведениях Жорж Санд, как вспоминал он в конце жизни, его «поразила… целомудренная, высочайшая чистота типов и идеалов и скромная прелесть строгого сдержанного тона рассказа».
И вот в 1844 году Достоевский пробует себя в качестве писателя. Он знакомит с рукописью «Бедные люди» Белинского и его знакомых, входивших в литературный кружок (посмотрите какие фамилии: Тургенев, Одоевский, Панаев, Некрасов, Григорович…).
Реакция кружка Белинского на первое произведение Достоевского стала одним из самых известных и имевших продолжительный резонанс эпизодов в истории русской литературы: почти все участники, включая Достоевского, позднее возвращались к нему и в воспоминаниях, и в художественных произведениях, описывая его и в прямой, и в пародийной форме. Роман был напечатан в 1846 году в «Петербургском сборнике» Некрасова, вызвав шумные споры. Рецензенты, хотя и отмечали отдельные просчеты писателя, почувствовали громадное дарование, а Белинский прямо предрекал Достоевскому великое будущее.
Первые критики справедливо заметили генетическую связь «Бедных людей» с гоголевской «Шинелью», имея в виду и образ главного героя полунищего чиновника Макара Девушкина, восходивший к героям Гоголя, и широкое воздействие гоголевской поэтики на Достоевского. В изображении обитателей «петербургских углов», в портретировании целой галереи социальных типов Достоевский опирался на традиции натуральной школы (обличительный пафос), однако сам подчеркивал, что в романе сказалось и влияние пушкинского «Станционного смотрителя».
«Тема «маленького человека» и его трагедии нашла у Достоевского новые повороты, позволяющие уже в первом романе обнаружить важнейшие черты творческой манеры писателя: сосредоточенность на внутреннем мире героя в сочетании с анализом его социальной судьбы, способность передавать неуловимые нюансы состояния действующих лиц, принцип исповедального самораскрытия характеров (не случайно избрана форма «романа в письмах»), система двойников, «сопутствующих» главным героям» (23).
Но нас с вами интересует другое произведение начинающего писателя. В конце 1845 года на вечере у Белинского он прочитал главы повести «Двойник» (увидела свет в 1846 году), в которой Фёдор Михайлович впервые дал глубокий анализ расколотого сознания, предвещающий его великие романы. И вот тогда (с 1846 г.) Достоевский сближается с тайным обществом петрашевцев, избравших самые радикальные способы борьбы с существующим государственным строем. Итог известен — Достоевский приговорён к смерти. Восемь месяцев, проведённые в Петропавловской крепости, «знаменитый» эшафот, на котором он прожил «самые ужасные, безмерно страшные минуты ожидания смерти», потрясшие Фёдора Михайловича до глубины души на всю оставшуюся жизнь, затем 4 года каторги среди преступников уголовного мира того времени.
«Это было страдание невыразимое, бесконечное… всякая минута тяготела как камень у меня на душе». Пережитые душевные потрясения, тоска и одиночество, «суд над собой», «строгий пересмотр прежней жизни», сложная гамма чувств от отчаяния до веры в скорое осуществление высокого призвания, — весь этот душевный опыт острожных лет стал биографической основой «Записок из Мертвого дома» (1860-62 г.г.), трагической исповедальной книги, поразившей уже современников мужеством и силой духа писателя.
Нет, конечно, Достоевский в результате всех своих драматических потрясений остался человеком «пропускающим» минуты, мгновения «полноты жизни». В уста князя Мышкина (роман «Идиот» 1867-1868) он вложил свои впечатления по этому поводу: «…Что, если не умирать!? …То какая бесконечность!!! Я бы ничего не пропустил, ничего бы не потерял! Каждую минуту счётом отсчитывал!». Но нет, на вопрос: «Что же он в жизни с этим богатством сделал?», князь отвечает: «Нет, не жил он этим богатством. Он (мой приятель) много минут потерял…» (24).
Выходит нет возможности «счёта» этим минутам и никому не доступно, даже избежав смерти, войти в открытое многообразие общения с миром.
Не нужно быть «сильно умным», чтобы не отметить другой факт в исследовании творчества Достоевского. Все без исключения его произведения так или иначе отражают реальный опыт и впечатления происшедших событий.
п р и н у ж д ё н
А идей во времена Фёдора Михайловича хватало. Особенно про общество справедливости и способов как этой справедливости достигать. Заканчивались эти рассуждения как правило террором или полным мракобесием. Достоевский и сам не избежал искушений «порассуждать» на «актуальные темы». Он умел рассказывать о «гордом одиночестве», он понимал, что весь пышный маскарад высоких и громких слов опять-таки нужен не для него самого, а для других, для народа. Гордое одиночество! Да разве современный человек может быть гордым наедине с собою? Пред людьми, в речах, в книгах — дело иное. Но когда никто его не видит и не слышит, когда он в глухую полночь, среди тишины и безмолвия дает себе отчет в своей жизни, разве смеет он употребить хоть одно высокое слово?
«Хорошо было Прометею — он никогда не оставался одним. Его всегда слышал Зевс — у него был противник, было кого злить и раздражать своим непреклонным видом и гордыми речами, значит, было «дело». Но современный человек, Раскольников или Достоевский, в Зевса не верит. Когда его покидают люди, когда он остается наедине с собой, он поневоле начинает говорить себе правду, и, Боже мой, какая это ужасная правда!» (25).
Как мало в ней тех пленительных и чудных образов, которые мы, по поэтическим преданиям, считали постоянными спутниками одиноких людей!
Идеализированное и Действительное — это всё же очень разные ипостаси Реальности. Идеалисты кончают всегда одним и тем же: либо начинают войну за свои идеалы, преступая через живое в себе и других, либо начинают медленный путь возвращения к подлинному, пусть и через другие идеалы, «но к жизни возвращающих».
Когда Гоголь сжёг рукопись второго тома «Мертвых душ», его объявили сумасшедшим. Но иначе бы он полностью утрачивал свою связь с определяющим его смыслообразующим началом — Богом в себе. И Николай Васильевич был более прав, когда сжигал свою драгоценную рукопись, которая могла бы дать «бессмертие» на земле целому десятку совсем не «сумасшедших» критиков, чем когда писал её. Этого идеалисты не допустят никогда, им нужны «творения Гоголя» и нет дела до самого Гоголя и его «великой неудачи, великого несчастья, великого безобразия». Так пусть же они навсегда покинут область философии! Да и зачем она им, наконец? Разве их заслуги недостаточно оправдываются ссылкой на железные дороги, телеграфы, телефоны, нужды потребительского общества и даже на первый том «Мертвых душ», поскольку он способствует «прогрессу»?
Отчуждение от людей эгоцентрическими по сути идеями, разъединение в себе самом из-за избегания контакта с миром — вот необходимое условие и неизбежный результат раскольниковского преступления — бунта «необыкновенной» личности. Грандиозное кошмарное видение (в эпилоге романа) разобщённого и оттого гибнущего мира — бессмысленного скопища человеческих единиц — символизирует тот результат, к которому может прийти человечество, вдохновлённого идеями Родиона Раскольникова.
Но тем и ценен Достоевский, что понимает качественное различие воображаемого и действительного. «Совершенно другие я понятия имею о действительности и реализме, чем наши реалисты и критики. Мой идеализм реальнее ихнего. Порассказать толково то, что мы все, русские, пережили в последние 10 лет в нашем духовном развитии, — да разве не закричат реалисты, что это фантазия? А между тем это исконный, настоящий реализм. Это-то и есть реализм, только глубже, а у них мелко плавает… Ихним реализмом сотой доли реальных, действительно случившихся, фактов не объяснишь. А мы нашим идеализмом пророчили даже факты. Случалось и так, внутренний смысл случающегося улавливает тот, кто различает под его движением сокровенный ход иных, чисто-реальных событий. Действующие лица внутренней, реальной драмы — люди, но не как личности, эмпирически выявленные в действии внешнем или психологически постигнутые в заветных тайниках душевной жизни, но как личности духовные, созерцаемые в их глубочайших, умопостигаемых глубинах, где они соприкасаются с живыми силами миров иных» (26).
«Раскол в сознании» и доминирование идей по мироустройству двойственного сознания приводит к бесовщине вседозволенности. И в романе «Братья Карамазовы» (1879-1880) и в романе «Бесы» (1871-1872) Достоевский делает это центральной темой рассмотрения.
Поражает способность Фёдора Михайловича не просто касаться многомерных вопросов психологии человека, нет, он проникает внутрь проблемы и разворачивает её через слова, мысли и поступки героев, как если бы он выступал в роли хроникёра подлинных событий.
«Меня зовут психологом: неправда, я лишь реалист в высшем смысле, т.е. изображаю все глубины души человеческой» (27).
В своих произведениях (особенно в романах последнего периода жизни, начиная с 1870 г.) Достоевский использует приёмы символизма в изображении своих идей. Причём исследователи его творчества отмечают явственную тенденцию соединения замысла писателя с архетипом мировой души через проникновение в пространства где соединяются женское и мужское начала человека. Личность для Достоевского антиномична, — не только вследствие противоречивой сложности своего внутреннего состава, но и потому, что она одновременно и отделена от других личностей, и со всеми ими непостижимо слита; ее границы неопределимы и таинственны.
По выражению самого Достоевского, роман «Бесы» — это символическая трагедия, и символизм романа — именно тот «реализм в высшем смысле». Если это так, необходимо, для целостного постижения исследуемой нами темы феномена одиночества в этом эпосе-трагедии, раскрыть затаенную в глубинах его наличность некоего — «эпического по форме, трагического по внутреннему антиномизму — ядра, в коем изначала сосредоточена вся символическая энергия целого и весь его «высший реализм», то есть коренная интуиция сверхчувственных реальностей, предопределившая эпическую ткань действия в чувственном мире. Такому ядру символического изображения жизни соответствует наименование мифа» (28).
Приём символического изображения многомерных понятий нам известен ещё со времён античной литературы — известный, но трудно выполнимый. Если я выражу одиночество как пустоту, боль и страдание, то вряд ли его отображение как феномена будет полным. Вот здесь мы с вами и прибегаем к символам, мифам и метафорам. Это подобно отображению объёмной информации с помощью кода двоичной системы знаков.
Почему так писал Достоевский? В произведениях Гончарова и в особенности Тургенева вам прежде всего бросается в глаза удивительная отделка формы. «Все вызолочено, вылощено, отлакировано, отполировано; каждое слово на своем месте, каждая фраза не только закруглена, но и отшлифована. Ни одной лишней, ненужной подробности, ни одной страницы, в которой было бы заметно утомление или неровность таланта. Каждое произведение так и просится в переплет с золотым обрезом. Каждая фигура, каждая даже мимолетно появляющаяся на сцену личность (у Тургенева) точно из мрамора выточена: ни прибавить, ни убавить нельзя ничего. Видно, что это десятки раз обдумывалось и передумывалось, писалось и переписывалось и только потом уже давалось публике на прочтение с полной уверенностью в успехе, без всякой торопливости, без всяких заискиваний. Хорошо так работать, и счастлив тот художник, который может так работать» (29).
Но для этого нужны прежде всего средства и выдержка (внутренняя дисциплина).
Ни того, ни другого у Достоевского не было. Во всю свою жизнь только две вещи он написал не наспех и не к сроку. Это «Бедные люди», первый его роман, и «Братья Карамазовы» — последний, созданы «по вольному увлечению». Всё остальное писалось не столько из потребности, сколько и из-за заработка, когда, бывало, и есть нечего, и сам Достоевский «по уши в долгах сидит». Оттого-то, за весьма малыми исключениями, у Достоевского нет ничего выдержанного, обработанного. Иногда целая сотня страниц производит впечатление какой-то papier mache (папье-маше (фр.) — измельченная волокнистая бумажная масса) и только вдруг, в конце, гений, преодолев усталость, проявляется во всю мощь, точно молния прорезывает тучи и освещает всю картину фантастическим, дивным блеском. Обыкновенно же это тысячи «иногда ненужных подробностей», десятки отдельных интриг, нагромождения новых героев и героинь. Все это наспех, наскоро, с натугами и порывами, кризисами творчества, молниеносными проблесками гения и удручающим вымучиванием. Но иначе было нельзя: копить деньги Достоевский не умел и зачастую запродавал вместо романа белый лист бумаги, причем «мошенники» издатели огораживали свои интересы разными неустойками. Разверните переписку Достоевского; ведь это один и тот же мотив: «денег, денег, денег!», и мало-мальски чувствующий и мыслящий человек поймет, какая трагедия разыгрывалась в душе великого писателя, которому к такому-то сроку непременно надо приготовить такое-то количество листов.
Кроме того Фёдор Михайлович был невероятно беспорядочен и в молодые годы, и до конца дней своих. «Однажды получил от опекуна тысячу рублей, а наутро уже просил у Ризенкампфа «хоть пять рублей взаймы». Некоторое время спустя опять получил тысячу и в тот же вечер просадил ее в бильярд и в домино. Он спускает любые деньги самое большее за сутки. Переплачивает спекулянтам за билеты на концерты Листа. Щедро ссужает всяческих жуликов. А сам, оказавшись на мели, идет к ростовщику и, не умея торговаться, берет кредиты под чудовищные проценты» (22).
Желание Раскольникова убить старуху-процентщицу, скорее всего, не домысел — это пережитая лично автором идея…
Да, нужда заставляла проявлять Достоевского свои способности и таланты. Но в отличие от «игроков», убегающих от «счетов», которые предъявляет «живое в живых», Фёдор Михайлович, наверняка, испытывал потребность в сильных ощущениях, в «адреналине в крови», чтобы хоть как-то растождествляться с сильнейшими переживаниями воплощаемых им образов и от реакций «оголённых нервов» при возвращении к «безрадостным плотностям обыденного». Прибавьте к этому обременённость наследственной эпилепсией (30) с такими её проявлениями, как вспыльчивость (импульсивность), причудливо сочетающуюся с сентиментальностью, брутальность (с неадекватной «напористостью»), конфликтность, мелочность (при известной склонности к транжирству по азарту), педантичность (при одновременной неаккуратности по невнимательности к порядку в быту), назойливость, вязкость в речи, в поведении и с болезненной обстоятельностью (31).
Когда б вы знали, из какого сора, Растут стихи, не ведая стыда… (32)
Один из извечных вопросов — откуда я могу знать, какой я: хороший, плохой, добрый, злой, умный, глупый, красивый, некрасивый? И зачем мне это знать? – Живу, и ладно. Если бы я был один-единственный на свете, все эти оценки (красивый – некрасивый и т.д.) не имели бы для меня никакого значения. Сам по себе (и для себя) я был бы «никакой». А «никакой» – значит: без качественный, неопределенный, неотличимый как нечто существующее, т.е. просто как бы несуществующий… Значит, выходит, «самого по себе» меня просто не может быть?! Однако, мы с вами живём в мире, где существует необходимость к выживанию (смотри Фрагмент 1 и 2 об уровнях безопасности).
Никто пока не отменял потребности в пище, тепле и безопасности. Это заставляет нас быть и самоопределяться, хотя бы на уровне поддержания физического существования. Поэтому в первобытном обществе, в котором зависимость от добывания пищи, крова и обеспечения элементарной безопасности одиночество мы вряд ли найдём. Не до него. Следовательно, этот феномен начинает обозначаться в человеческом сообществе с момента появления избытков продуктов питания и свободного времени. И кто знает стал бы Достоевский Достоевским, если бы с неба «падала манна небесная» и ему не было необходимости содержать себя трудом своим? Но даже в обществе социального расслоения вопросы выживания стоят на первом месте и свой статус и его поддержание обрекают нас на контакты с другими людьми в рамках исторически сложившегося уклада отношений. К этому необходимо добавить покамест совершенно ненаучный феномен Предназначения — приходим ли мы в этот мир для решения предопределённой задачи или всё же мы всего лишь «сухой лист на ветру» материального детерминизма. Но эту тему мы исследуем с вами в последующих статьях.
Отдала последнюю дань быту, с которым сражалась всю жизнь, отвоевывая себе пространство для Бытия., Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете., Мы все уже на берегу морском,, И я из тех, кто выбирает сети,, Когда идет бессмертье косяком. (34)
Для меня в исследовании феномена одиночества состояние, когда у быта «отвоёвывается» пространство (возможности) для Бытия является ключом к пониманию поля, на котором разворачиваются все его действующие элементы.
На одном из поэтических вечеров в доме у переводчицы Нины Яковлевой, Арсений Тарковский в присутствии Цветаевой прочел свое новое стихотворение в котором: «Стол накрыт на шестерых, Розы да хрусталь, А среди гостей моих Горе и печаль. И со мною мой отец, И со мною брат. Час проходит, наконец У дверей стучат…»
Нет, на самом деле за дверью никого нет. Это поэту чудится, будто близкий человек, давно ушедший из жизни, присоединяется к их застолью. Стихотворение — далеко не лучшее из того, что написано Тарковским, и уж никакого отношения к Цветаевой не имеющее. Но почему оно так разбередило душу Цветаевой, вызвало такой ураган чувств и бурю эмоций, что она тут же на него ответила:
Все повторяю первый стих
И все переправляю слово:
«- Я стол накрыл для шестерых…»
Ты одного забыл — седьмого.
Невесело вам вшестером.
На лицах — дождевые струи…
Как мог ты за таким столом
Седьмого позабыть — седьмую…
Невесело твоим гостям,
Бездействует графин хрустальный.
Печально — им, печален — сам,
Непозванная — всех печальней…
Никто: не брат, не сын, не муж,
Не друг, — и все же укоряю:
- Ты, стол накрывший на шесть душ,
Меня не посадивший — с краю…
Чего в них больше? Задетого самолюбия? Непомерной цветаевской гордости? Или обиды на того, кто посмел забыть, что существует Она, его Психея — бессмертная ее душа. Сколько подобных посвящений — на радость ли, на печаль — Цветаевой уже написано! Многие адресаты давно забыты, а стихи живут! Казалось бы, и это стихотворение из того же ряда. Ничего подобного! Стихотворение, о котором идет речь, стоит особняком в цветаевском творчестве. Не потому, что — лучшее, а потому, что — ПОСЛЕДНЕЕ.
Предварительные итоги исследования:
- 1. Практически для всех поэтов и писателей, причисляемых к сонму классиков, состояние одиночества является одним из основных переживаний по жизни, которое находит отражение в их творчестве и оказывает прямое влияние на их произведения.
- 2. Ни социальный статус, ни материальное благосостояние не является решающими причинами в возникновении одиночества у поэтов и писателей. Они могут служить лишь фоном или фактором, способствующим развитию разобщённости с самим собой, с обществом от «адаптированной» маргинальности до полной аномии (смотри Фрагмент 3).
- 3. Ведущей причиной возникновения одиночества определённо является особенности восприятия — «диссонанса между истинным «Я» и тем, как видят «Я» другие». Другими словами выраженное доминирование в процессах восприятия мира образа-Я и его конфликта с Я-подлинным. Большинство классиков литературы используют данный конфликт в качестве «источника вдохновенья», а переживание самого состояния одиночества служит палитрой для глубины и яркости отражения особенностей бытия.
- 4. Основой для возникновения и развития одиночества является дискретность, нецелостность сознания. В результате дискретной интерпретации мира, человек делает ошибочные выводы, совершает соответствующие поступки, получает соответствующую реакцию мира и в своём столь же дискретном анализе обрекает себя на страдания, одним из итогов которых являются отчуждение, маргинальное поведение и одиночество.
- 5. Следует отличать конструктивное одиночество от собственно одиночества, иногда называемое насущным уединением, в котором особенно нуждается творческая натура для переосмысление материала своих впечатлений, его ассимиляции и воплощения в соответствующие поэзисные образы.
- 6. Поэты и писатели, будучи отождествлёнными с состоянием одиночества, самого общества не отвергают, хотя бы по тому, что именно в общественных отношениях они черпают смысловую основу для своих произведений и очень зависят от плодов их публичного воплощения, то есть от результатов материальной отдачи и соответствующего общественного признания.
Хочется завершить первую часть исследования феномена одиночества в литературе на конструктивной ноте позитивизма. Один из любимых мной деятелей искусства Чарли Чаплин — грустный человек, который смешил весь мир, произнёс замечательные слова на своём 70-летнем юбилее:
«Когда я полюбил себя,
я понял, что тоска и страдания
- это только предупредительные сигналы о том,
что я живу против своей собственной истины.
Сегодня я знаю, что это называется
«БЫТЬ САМИМ СОБОЙ».
«Когда я полюбил себя,
я перестал красть свое собственное время
и мечтать о больших будущих проектах.
Сегодня я делаю только то,
что доставляет мне радость
и делает меня счастливым, что я люблю
и что заставляет мое сердце улыбаться.
Я делаю это так, как хочу и в своем собственном ритме., Сегодня я называю это
«ПРОСТОТА».
Список использованной литературы и ссылки к Главе Пятой, часть 1:
(1) Ф.М. Достоевский «Дневник писателя» ПСС, том 11, М. 1929 г., стр.423.
(2) Е.Н. Найдёнов. «Посмодернизм»: « Философия постмодернизма полагает невозможность легитимизации какого-то единственного способа написания научной картины мира, по той причине что мир может быть описан бесконечным количеством способов, ни один из которых не может быть легитимированым без выхода за рамки научной или же философской методологии. В философии так же как и в культуре в целом действуют механизмы деконструкции идеологических полюсов, ведущие к переосмыслению исторической ситуации. Подвергается деконструкции понятие истинности, ввиду невозможности одинаковой интерпретации события разными людьми. В общем картина может быть охарактеризована как децентрализованная ».
(3) В.Н. Дружинин «Экспериментальная психология» 2-е изд. доп., Питер 2002 ст. 86.
(4) Мак-Вильямс, Нэнси. «Психоаналитическая диагностика. Понимание структуры личности в клиническом процессе». М. Класс 1998, стр. 480.
(5) Мифы народов мира. М. 1991-1992 г.г. том 2.
(6) В.Лебедько, Е.Найдёнов, М.Михайлов. «Архетипические путешествия». Изд. Золотое Сечение. 2010 г. стр. 10.
(7) Эрих Фромм. и этика. М.: Республика, 1993. С. 70.
(8) Марина Цветаева «Поэты с историей и поэты без истории». Собрание сочинений в 7-х тт., М.: «Эллис Лак», 1994.
(9) Марина Влади. «Владимир, или Прерванный Полет».
Втор.5:7-21
1. Да не будет у тебя других богов перед лицом Моим.
2. Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху и что на земле внизу, и что в водах ниже земли, не поклоняйся им и не служи им; ибо Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, за вину отцов наказывающий детей до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня, и творящий милость до тысячи родов любящим Меня и соблюдающим заповеди Мои.
3. Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно; ибо не оставит Господь Бог твой без наказания того, кто употребляет имя Его напрасно.
4. Помни день субботний, чтобы свято хранить его, как заповедал тебе Господь, Бог твой; шесть дней работай и делай всякие дела твои, а день седьмой — суббота Господу, Богу твоему. Не делай в оный никакого дела, ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни раба твоя, ни вол твой, ни осел твой, ни всякий скот твой, ни пришелец твой, который у тебя, чтобы отдохнул раб твой, и раба твоя и осел твой, как и ты; и помни, что ты был рабом в земле Египетской, но Господь, Бог твой, вывел тебя оттуда рукою крепкою и мышцею высокою, потому и повелел тебе Господь, Бог твой, соблюдать день субботний и свято хранить его.
5. Почитай отца твоего и матерь твою, как повелел тебе Господь, Бог твой, чтобы продлились дни твои, и чтобы хорошо тебе было на той земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе.
6. Не убивай.
7. Не прелюбодействуй.
8. Не кради.
9. Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего.
10. Не желай жены ближнего твоего и не желай дома ближнего твоего, ни поля его, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ни всякого скота его, ни всего, что есть у ближнего твоего .
(11) Википедия. Текст «Морального кодекса строителя коммунизма»:
1. Преданность делу коммунизма, любовь к социалистической Родине, к странам социализма.
2. Добросовестный труд на благо общества: кто не работает, тот не ест.
3. Забота каждого о сохранении и умножении общественного достояния.
4. Высокое сознание общественного долга, нетерпимость к нарушениям общественных интересов.
5. Коллективизм и товарищеская взаимопомощь: каждый за всех, все за одного.
6. Гуманные отношения и взаимное уважение между людьми: человек человеку друг, товарищ и брат.
7. Честность и правдивость, нравственная чистота, простота и скромность в общественной и личной жизни.
8. Взаимное уважение в семье, забота о воспитании детей.
9. Непримиримость к несправедливости, тунеядству, нечестности, карьеризму, стяжательству.
10. Дружба и братство всех народов СССР, нетерпимость к национальной и расовой неприязни.
11. Нетерпимость к врагам коммунизма, дела мира и свободы народов., Братская солидарность с трудящимися всех стран, со всеми народами
(12) Письма и дневники А.С. Пушкина, ПСС.
(13) В. Вересаев. «Пушкин в жизни».
(14) Андроников И.Л. « Направление поиска», М.Ю. Лермонтов: Исследования и материалы. Л.: Наука. Ленинградское отд. 1979 . стр. 153—170.
(15) М.А. Булгаков. Записки на манжетах. М.: Современник, 1990.
(16) Из письма Гоголя Шевыреву. Вена. ПСС Гоголя.
И. Золотусский. Сценарий к 10 серийному фильму «Оправдание Гоголя».
(18) Н. Спасский. «Проклятие Гоголя», Москва, ЗАО «ОЛМА Медиа Групп», 2007.
вященника Сергия Круглова. Ежедневное интернет-СМИ.
(20) М. Цветаева, ПСС.
(21) А.С. Пушкин, ПСС.
(22) Елена Ходаковская «Бесы и ангел Достоевского». Исследовательская биография.: «Мадам Достоевская вошла в анналы как эталон подруги гения. Она вернулась из-за границы в Петербург новым человеком, уверенной в себе матерью двоих детей. Отвадила ненасытных родственников от дома. Взялась за семейные финансы — с таким блеском, что Достоевскому удалось выплатить все свои застарелые долги. Она стала ему издателем, администратором, корректором, нянькой и желанной любовницей. И это их счастье не кончалось четырнадцать лет. Вплоть до января 1881 года».
(23) О. Е. Майорова. Достоевский Федор Михайлович. Биография и творчество.
(24) Ф.М. Достоевский «Идиот».
(25) Л.Шестов. Достоевский и Ницше.
(26) Из письма Ф. Достоевского к А. Майкову от 11 дек. 1868 г.
(27) Ф.М. Достоевский «Из записной книжки».
(28) Вячеслав Иванов. Достоевский и роман-трагедия.: « Миф определяем мы, как синтетическое суждение, где подлежащему-символу придан глагольный предикат. В древнейшей истории религий таков тип пра-мифа, обусловившего первоначальный обряд; из обряда лишь впоследствии расцветает роскошная мифологема, обычно этиологическая, т.е. имеющая целью осмыслить уже данную культовую наличность; примеры пра-мифа: «солнце — рождается», «солнце — умирает», «бог — входит в человека», «душа — вылетает из тела». Если символ обогащен глагольным сказуемым, он получил жизнь и движение; символизм превращается в мифотворчество. Истинный реалистический символизм, основанный на интуиции высших реальностей, обретает этот принцип жизни и движения (глагол символа, или символ-глагол) в самой интуиции, как постижение динамического начала умопостигаемой сущности, как созерцание ее актуальной формы, или, что то же, как созерцание ее мировой действенности и ее мирового действия.
Кажется, что именно миф в вышеопределенном смысле имеет в виду Достоевский, когда говорит о «художественной идее», обретаемой «поэтическим порывом», и о трудности ее охвата средствами поэтической изобразительности. Что «идея» есть по преимуществу прозрение в сверх-реальное действие, скрытое под зыбью внешних событий и единственно их осмысливающее, видим из заявлений Достоевского о его quasi-«идеализме», он же — «реализм в высшем смысле ».
(29) Е. Соловьева. Биографический очерк о Достоевском.
(30) Описание эпилептико-эпилептоидного синдрома, его наследование и проявление в Ряду поколений в родословной Ф. М. Достоевского было сделано в монографии В. П. Эфроимсона и М. Г. Блюминой еще в 1978 г. Однако О. Н. Кузнецов и В. И. Лебедев, вновь анализируя данный вопрос в статье «Легенда о священной болезни Ф. М. Достоевского» (В кн.: Атеист, чтения. М.: Политиздат, 1991. Вып. 20. стр. 80-90), не упоминают и не цитируют результатов генетико-психиатрических исследований В. П. Эфроимсона и М. Г. Блюминой и, не учитывая их, приходят к амбивалентному выводу.
(31) В. П. Эфроимсон. Генетика этики и эстетики. «Талисман». 1995 г.: «Если обратиться к творчеству Достоевского с психиатрической точки зрения, то бросается в глаза проецирование почти на всех персонажей необычайной вязкости и конкретности мышления, многословной обстоятельности, мелочности и детализации с постоянной утратой главного.
Вторая спроецированная на персонажей особенность — это совершенная алогичность, иррациональность, обнаженная импульсивность, патологичность поведения. Третья особенность творчества — это систематическое, садистское проведение почти всех персонажей через все круги Дантова ада унижений. Если о Л. Н. Толстом справедливо сказано, что он создал тысячу самых разных людей и для каждого из них свой собственный мир, то Достоевский (еще в гораздо большей мере, чем Лермонтов) в каждом произведении воспроизводит почти во всех персонажах себя и свое, личное видение мира.
Что до патологии, то в «Преступлении и наказании» это алкоголик и эксгибиционист Мармеладов, сверхистеричная, самоутверждающаяся Катерина Ивановна, сексопат и садист Свидригайлов и даже трезво рассудительный Лужин, подло подбрасывающий сторублевку Сонечке Мармеладовой, чтобы обвинить ее в краже, и попадающийся на этом. В «Идиоте» — князь Мышкин, начинающий и кончающий эпилептическим слабоумием, прогрессивный паралитик, лгун и воришка генерал Ардальон Иволгин, купчик-убийца Рогожин, Настасья Филипповна, без конца выставляющая напоказ то, что ее еще девочкой соблазнили и на этом основании унижающая всех, с ней соприкасающихся, устраивающая отвратительно-омерзительные провокации; в «Бесах» — омерзительный красавец Ставрогин, эпилептики Кириллов и Лебядкина, приживальщик, паразит, предатель Степан Верховенский, Петр Верховенский, «революционер», ради того, чтобы сорвать бал у глупца-губернатора, закручивающий целый макрокосм интриг, ничтожества и глупцы Лямгин, Шигалев, Виргинский и т. д. с нелепым убийством. Кунсткамера дураков и ничтожеств бесконечна, повторяется снова и снова. Прохарчин, Шумков, Голядкин, Ползунков, «Человек из подполья», «Игрок» с его персонажами, успешно конкурирующими друг с другом в размахе совершаемых нелепостей и подлостей.
В «Подростке» — архиблагороднейший Версилов-старший, транжирящий несколько состояний, когда у него голодают дети, вступающий в союз с совсем уже профессиональным уголовником Ламбертом для бандитского нападения на свою жертву.
Из бесчисленных примеров вязкого, детализированного, необычайно растянутого смакования унижений своих персонажей можно напомнить «Скверный анекдот». Хорошо воспитанный, элегантно одетый, либеральствующий статский генерал И. И. Пралинский непрошенно приходит на свадьбу своего мелкого чиновника Пселдонимова, чтобы возвысить празднество своим высоким присутствием. Но «генерал» вдруг совершенно напивается, да так, что его приходится уложить с расстройством желудка в свадебную кровать тогда как новобрачным приходится располагаться на стульях, которые под ними разъезжаются… Матери жениха всю ночь приходится бегать с посудой, так как непрошеного гостя выворачивает, а затем либеральствующий генерал, которому стыдно встречаться с подчиненным у которого так оскандалился, выгоняет несчастного с работы».
(32) А. Ахматова. «Мне ни к чему одические рати…» 1940 г.
(33) Владимир Фараджев. Журнал STORY, июнь, 2010г.
(34) А.А. Тарковский. «Жизнь, жизнь».
