В 1951 Шаламов был освобожден, но выехать с Колымы не мог, работал фельдшером близ Оймякона. В 1953 поселился в Калининской области, работал два с половиной года агентом по техническому снабжению на торфопредприятии, а в 1956 после реабилитации вернулся в Москву.
Некоторое время сотрудничал в журнале «Москва», писал статьи и заметки по вопросам истории культуры, науки, искусства, публиковал стихи в журналах. В 1961 выпустил в издательстве «Советский писатель» первый поэтический сборник «Огниво», затем вышли еще несколько. Главные же произведения Шаламова — «Колымские рассказы» — распространялись в самиздате. 23 февраля 1972 года в «Литературной газете» было напечатано письмо Шаламова, где он протестовал против публикации за рубежом его рассказов, многими воспринятое как его отречение. В 1978 в Лондоне впервые вышел на русском языке большой том «Колымских рассказов».
В мае 1979 Шаламов переехал в дом инвалидов и престарелых, откуда в январе 1982 был насильно отправлен в интернат для психохроников, простудился по дороге и вскоре скончался.
Преображенный документ
«Колымские рассказы» писались Шаламовым с 1954 по 1973. Он сам разделил их на шесть книг: «Колымские рассказы», «Левый берег», «Артист лопаты», «Очерки преступного мира», «Воскрешение лиственницы» и «Перчатка или КР-2». Страшный лагерный опыт, состоявший из многократных смертей и воскресений, из безмерных мук от голода и холода, унижений, превращающих человека в животное, — вот что легло в основу шаламовской прозы, которую он, много размышлявший о ее своеобразии, называл «новой».
Главный ее принцип — связь с судьбой писателя, который должен сам пройти через все муки, чтобы потом выступить со свидетельскими показаниями. Отсюда — очерковое, документальное начало, первопроходческий этнографизм и натурализм, пристрастие к точной цифре.
Образ лагеря в рассказах Шаламова — образ абсолютного зла. Рассказ «Надгробное слово» начинается так: «Все умерли…» Писатель вспоминает всех, с кем ему пришлось встретиться и сблизиться в лагерях. Далее следуют имена и некоторые подробности. Кто и как умер. Сценки и эпизоды, подобные мозаикам, складываются в страшный замысловатый узор — узор смерти.
Нравственная проблематика ‘Колымских рассказов’ В.Т. Шаламова
... эссе «О Прозе» Шаламов сообщает своим читателем: «Когда меня спрашивают, что я пишу, я отвечаю: я не пишу воспоминаний. Никаких воспоминаний в «Колымских рассказах» ... Шаламовым в эссе «О прозе» [1], которое служит ключом к интерпретации его рассказов. Исходным выступает здесь суждение о том, что в современной литературной ситуации «потребность в искусстве писателя ... историй тех лет. Особенную остроту ...
Шаламов не стремится поразить читателя, не форсирует интонации. Напротив, его описания подчеркнуто будничны, замедленно-подробны, но почти каждая вполне реалистическая деталь в своей безжалостной выразительности — как знак ирреальности происходящего.
Писатель показывает, что смерть перестала в лагерном мире быть событием, экзистенциальным актом, финальным аккордом человеческой жизни. Отношение к ней заключенных столь же безразлично, как и ко всему прочему, за исключением разве что утоления вечного мучительного голода. Больше того — из нее стремятся извлечь хоть какую-то выгоду. Происходит катастрофическое обесценение человеческого существования, личности, меняющее все понятия о добре и зле.
Школа зла
Растление — одно из самых грозных слов в шаламовском приговоре лагерю. На собственном опыте писатель имел возможность убедиться, что нравственные и тем более физические силы человека не безграничны. Во многих его рассказах появляется образ доходяги — заключенного, который достиг предельной степени истощения. Доходяга живет лишь элементарными животными инстинктами, сознание его мутно, воля атрофирована.
Шаламов жестко увязывает экстремальность условий с душой, физической природой человека, уязвимого для голода, холода, болезней, побоев и т.п. Расчеловечение начинается именно с физических мук. Никто, пожалуй, не описал с такой достоверностью мук голода, как Шаламов. Во многих его рассказах подробнейшим образом изображается феноменология этой естественной потребности человека, превратившейся в хищную страсть, в болезнь, в жестокую пытку.
Не просто голод или холод, непосильный рабский труд или побои, но и разлагающие последствия этих экстремальных состояний — сквозной сюжет шаламовских рассказов. Физиология медленного умирания или столь же медленного восстановления замученного и униженного человека — в любом случае она его боль и мука; в своем истерзанном теле человек — как в тюрьме, из которой не выбраться.
Пощечина режиму
Шаламов в своей прозе (в отличие, к примеру, от А.И. Солженицына) избегает прямых политических обобщений и инвектив. Но каждый его рассказ тем не менее «пощечина», пользуясь его же словом, режиму, системе, породившей лагеря. Писатель нащупывает общие болевые точки, звенья одной цепи — процесса расчеловечения.
То, что «в миру» могло быть не очень заметно, в лагере — в силу безнаказанности власть имущих и объявленных «социально близкими» блатарей — проявлялось особенно резко. Унижения, издевательства, избиения, насилие — общее место лагерной действительности, многократно описанное Шаламовым. Даже поощрения в лагере писатель считает растлением, поскольку вся система взаимодействия между начальниками и подчиненными основана на лжи, на пробуждении в человеке самого низменного и подлого.
Из рассказа в рассказ Шаламов поминает, что над воротами почти каждого лагеря был вывешен знаменитый сталинский лозунг «Труд есть дело чести, дело славы, доблести и геройства». Писатель ярко показал, что это был на самом деле за труд — подневольный, унизительный, р а б с к и й по сути, формировавший такую же рабскую психологию. Такой труд просто не мог быть честным.
Судьба и случай
Мой любимый писатель жюль верн
... писатель может пройти по улицам Парижа и услышать, к примеру, что, по самым достоверным сведениям, Жюль Верн ... человеком Возрождения». Надар был фотографом, карикатуристом, писателем, журналистом, писателем ... Жюль Верн. Это был прекрасный мальчик, настоящий enfant terrible, они с отцом всю жизнь были большими друзьями... Что делать, если любимое ... прожить литературным трудом невозможно, и Верн становится ...
«Удача», «случай» — ключевые понятия в прозе Шаламова. Случай властвует над судьбой заключенного, вторгается в его жизнь благоприятной или, чаще, злой волей. Это может быть случай-спаситель или случай-убийца.
Судьба для Шаламова также часто равнозначна счастливому или несчастливому стечению обстоятельств. И слова «высшие силы» применительно к судьбе заключенного употребляются им с иронией: за ними лагерное и не лагерное начальство, чья-то тупая исполнительность, равнодушие или, напротив, мстительность, за ними — козни, интриги, страстишки, способные влиять на судьбу узника, для которого главная цель — выжить, уцелеть.
Тем выше ценил он таких людей, кто был способен вмешаться в ход обстоятельств, постоять за себя, пусть даже рискуя жизнью. Таких, «кто не шнур динамитный, а взрыв», как сказано в одном из его стихотворений. Об этом, в частности, один из лучших его рассказов — «Последний бой майора Пугачева»: о безвинно заключенном, собравшем товарищей с таким же, как у него, инстинктом свободы и погибшем при попытке вырваться.
«Стихи — это боль, и защита от боли…»
Стихи Шаламов писал на протяжении всей жизни. К 1953 году относится его личное знакомство с Б. Пастернаком, которого как поэта Шаламов чрезвычайно чтил и который, в свою очередь, высоко оценил шаламовские стихи, присланные ему с Колымы. Осталась также их замечательная переписка, в которой ярко выражены эстетические и нравственные взгляды писателя.
Один из ключевых мотивов его поэзии — столкновение двух стихий: льда, холода, небытия и, с другой стороны, тепла, огня, жизни. Образ льда появляется не только в стихах Шаламова о природе. Отголоски другого — холодного, ветреного, подземного мира — слышны в обжитом, теплом, но тревожно-хрупком мире культуры, так высоко ценимом писателем. В его стихах нет прочной, нетленной красоты. Даже там, где она готова восторжествовать, что-то мешает ей.
В поэзии Шаламова чувство единой судьбы, единой участи — природы и человека — во многом определяет отношение автора к миру. В природе вдруг обозначается то, что, казалось бы, свойственно только человеку, — порыв, нерв, судорога, напряжение всех сил.
