Рассказ «Круг» написан в лучших традициях русской реалистической литературы: воспоминания героя о былой любви в барском имении среди девственной природы, тоска по утраченной молодости. Но всё-таки в рассказе есть приметы литературы модернизма. Мир воспоминаний о России и мир эмигрантской жизни перетекают друг в друга, их граница размывается. Такая особенность сюжета отражена в композиции, которая в рассказе закольцована и превращает жизнь героя в бег по кругу, существование, лишённое развития. То есть модернистский рассказ «маскируется» под реалистический.
Тема, основная мысль и проблематика
Тема рассказа – тоска по родине, молодости, прошлому. Основная мысль состоит в том, что за 20 лет эмигрантской жизни герой не изменился и не смог приспособиться к новым условиям. Он всё так же чувствует себя безнадёжно влюблённым и обиженным, всё так же завидует людям, добившимся большего, чем он. Читатель видит, что это проблемы отношения героя к действительности, но Иннокентий этого будто не осознаёт.
В рассказе поднимается тревожащая Набокова проблема, присущая и другим произведениям этого периода: проблема жизненного тупика, вернее, непрерывного движения по кругу. Поднимаются проблемы эмигрантов, насильно оторванных от корней и не умеющих смириться с действительностью и приспособиться к ней.
Сюжет и композиция
Название «Круг» касается как раз сюжета и композиции. Наверное, ни одно произведение (не только Набокова, но и любого писателя) не начинается словами «во-вторых» и не заканчивается словами «во-первых». Композиция рассказа круговая. Рассказ начинается рассуждениями сидящего в кафе героя о причинах его беспокойства, но об этом сказано в самом конце рассказа. Там же указывается первая причина беспокойства, а две другие «переползают» в начало рассказа. Вторая и третья причины беспокойства – «бешеная тоска по России» и сожаление о тогдашней молодости. Почти весь рассказ – воспоминания героя о своей юности, о каникулах в Лешино, где был школьным учителем его отец.
Иннокентий анализирует свои юношеские чувства и мысли, своё отношение к помещику Годунову-Чердынцеву, вспоминает влюблённость в его дочь Таню, её признание в любви и своё недоверие и удивление.
Иннокентий вспоминает войну с немцами, годы учёбы и скитаний. В 1924 г. Иннокентий узнал о смерти Годунова-Чердынцева и через несколько лет встретился с Таней в Париже. Они не виделись 20 лет, у Тани были муж Кутасов и 10-летняя дочь. Уйдя от Тани, Иннокентий вошёл в кафе и почувствовал беспокойство. Первая причина была в том, что Таня так же привлекательна и неуязвима, как раньше. А две другие указаны в начале рассказа. Так композиция замыкается в круг.
Образ маленького человека в рассказе «Тоска» (А.П. Чехов)
... словах героя чеховского рассказа «Пассажир 1-го класса» (1886) слышатся горькие раздумья самого автора. Несмотря на умение Чехова все переживать молча, у него как-то вырвалось признание, что ... Ионы, в конце концов, спасшим его от неизбывной тоски. Сочинение на тему тоска чехов У старика извозчика Ионы умер сын («Тоска», 1886). Сломленный горем старик чувствует себя: бесконечно ...
Но и сама жизнь главного героя идёт по кругу. Через 20 лет он осознаёт, что будто бежал по кругу: всё так же влюблён в Таню, всё так же ощущает её превосходство и своё недовольство собственной жизнью. К этому примешивается ощущение утраченной возможности, ведь молодость прошла, а тоска по России неизбывна.
Сочинение Анализ рассказа В. Набокова «Круг»
“К середине 1936-го, незадолго перед тем, как навсегда покинуть Берлин и уже во Франции закончить «Дар», я написал уже, наверное, четыре пятых последней его главы, когда от основной массы романа вдруг отделился маленький спутник и стал вокруг него вращаться”, — так сказал сам Набоков об этом рассказе в предисловии к одному из своих сборников. Логично и доказательно выглядит авторская рецензия, и читатель хочет поверить, что “Круг” — это только довесок, хотя и “со своей орбитой и своей расцветкой пламени”, к “Дару”, это одна из карточек с записями сцен будущей книги, которая в общей картине оказалась лишней. Не верьте этому “наименее русскому из всех русских писателей” на слово! Его слова о себе — виртуозная игра, цель которой — перепутать указатели в “коридорах памяти”, создать свою жизнь для биографов так, как он создавал судьбы героев для читателей. На самом деле впервые “Круг” был опубликован на два года раньше указанной Набоковым даты под незатейливым названием “Рассказ”. Другими словами, не “Круг” отделился от “Дара”, а скорее, большая часть романа выросла из “Рассказа”. Говоря о “Круге” как о “спутнике” романа, Набоков пытается подтвердить распространенное мнение о своей “рассудочности”: согласно логике, меньшая масса будет вращаться вокруг большей.
Но проза Набокова ирреальна, и вполне оправданным будет предположение о первичности “Круга”. Именно поэтому будем рассматривать “Круг” как самостоятельное произведение, как один из ключей ко всей прозе автора. Рассказ лишен ярко выраженного действия, и содержание его воспринимается скорее не через описание происходящего, как в произведениях иных авторов, а через ощущения — цвета, звука, самой мысли автора. Герой “Круга”, Иннокентий, находясь в эмиграции, встречает в Париже девушку Таню, которая была его первой любовью, и ее семью; после короткого разговора с нею герой оказывается во власти воспоминаний, и вместе с ним читатель видит Россию, усадьбу, отца-учителя, барина — отца Тани — такова фабула рассказа. Казалось бы, все просто, но, несмотря на вполне реалистичное повествование, читатель чувствует, что находится в мире, не тождественном настоящему. Проследим некоторые детали (кстати, характерные для всего творчества Набокова), помогающие создать из вполне реального Парижа “новый мир”. Первая, мгновенно обращающая на себя внимание особенность — кольцевая композиция: “Во-вторых, потому что в нем разыгралась бешеная тоска по России”, — читатель, хоть немного знакомый с творчеством Набокова, уже знает начало последней фразы рассказа — “во-первых”. И обратим внимание на то, как от еще парижского, реального “во-вторых” автор переходит к следующему — в-третьих: “в-третьих, наконец, потому что ему было жаль своей тогдашней молодости”, — полностью отдавая персонажа, Иннокентия, во власть любимейшей своей музы— Мнемозины, одновременно с этим погружая читателя в мир памяти героя. В этой части рассказа обратим внимание на то, как мастерски Набоков создает требуемое “освещение” сцены: приглушая звук общий (“сидя в кафе и все разбавляя бледнеющую сладость водой из сифона” — [с], [ф]), выводит крещендо единственное — Россия (характеризуется аллитерацией [с], [р]: “сердца, с грустью — с какой грустью? — да с грустью”).
Анализ рассказа Набокова Рождество
... русский писатель, не один раз номинировался на Нобелевскую премию по литературе. Набоков очень точно передал внутренние переживания героя. Тема «Рождества» очень остра потому как смерть близкого человека ... произведения похоже на рассказ «Легкое дыхание» Ивана Бунина. Повествование начинается с «конца», т.е. мы пока знакомимся с отцом Слепцова, наблюдаем, его душевные терзания, далее читатель узнаёт ...
Итак, герой, а с ним и читатель, уже не в Париже 30-х, а в России начала XX века. “Все это прошлое поднялось”, и, казалось бы, обыкновенно появляются из прошлого лица, но тут читателя ожидает загадка: герой вспоминает отца, Илью Ильича Бычкова, и сразу после имени мы натыкаемся на совершенно абсурдную фразу по-французски: “Наш деревенский учитель”, — причем это выражение не может принадлежать автору — Набоков писал не автобиографию. Из прошлого на данный момент выведен только отец героя, не имеющий права слова. Да и Иннокентий вряд ли характеризовал бы отца “наш учитель”. Разгадка обнаружится лишь при повторном прочтении рассказа. Эта фраза — перекличка с темой реального Парижа, с одной стороны, и подтверждение кольцевой композиции, с другой: в конце (или, напротив, в начале?) рассказа Елизавета Павловна, мать Тани, скажет по-французски об Иннокентии: “Это сын нашего деревенского учителя”, — вот откуда “наш деревенский учитель”. Это представление Ильи Ильича как отца с позиции героя и как учителя для Тани и ее семьи, переплетение далекого прошлого с воспоминаниями, попавшими в библиотеку памяти полчаса назад. Следующая деталь, подтверждающая нереальность мира рассказа, — имена, вспоминаемые героем.
Среди известных читателю реально живших Федченко, Северцева, Дюмон-Дюрвилля и других мы встречаем имена вымышленные — например, никогда не существовавшего профессора Бэра, работающего на неназванном “чешском курорте”. И, раз вспомнили об именах, отметим еще одну деталь: “барина”, Годунова-Чердынцева, в “Даре” зовут Константин Кириллович, в “Круге” же он имеет инициалы К. Н. — еще один указатель самостоятельности рассказа. Он перекликается с “Даром” лишь некоторыми, общими для многих произведений Набокова тематическими линиями и тем, что полноправным хозяином обеих вселенных — романа и рассказа — является автор. В “Круге” его присутствие просматривается в иронических выпадах против идей “гражданственности”, “гражданского долга”: “Не забудем, кроме того, чувств известной части нашей интеллигенции, презирающей всякое неприкладное естествоиспытание”, “полагал с ужасом и умилением, что сын живет всей душою в чистом мире нелегального”, — какая ненавязчивая ирония в эпитете “чистый”, в самом определении “мир”, выбранном для упоминания о нелегальном (понять это можно, обратившись, например, к четвертой главе “Дара”, где Федор Годунов-Чердынцев рассуждает о “нелегальном” на примере Чернышевского)! Эти замечания не могут принадлежать Иннокентию, они — авторские. Итак, кольцевой композицией автор отделяет мир рассказа от любых других, создавая замкнутое пространство. Мешая имена реальные и выдуманные, он подчеркивает, что Париж “Круга” не равен Парижу реальному. Юмор относительно не принимаемых Набоковым идей и чудное их разрушение в любви Тани (а любовь у Набокова — проявление вечной гармонии), с которой становятся лишними все “репетиции гражданского презрения”, лишний раз доказывает, что Бог этого Парижа, Иннокентия, Тани — сам писатель, что характерно для всей его прозы. Он подтверждал это в интервью А. Аппелю и в некоторых собственных послесловиях к своим произведениям (в частности, к третьему американскому изданию “Bend Sinister”).
Способы интерпретации русской литературы в В. Набокова
... особый метод интерпретации литературы, Набоков сразу заявляет, что собирается «смаковать» литературу[495]. Это заявление также дает Набокову возможность обосновать развернутые цитаты, присутствующие в тексте эссе и позволяющие ... свежим взглядом хорошо знакомую биографию писателя. Приступая к рассказу о Гоголе с описания его смерти, Набоков тем не менее быстро возвращается к нормальной хронологии ...
Внутри же этой круговой границы, в замкнутом мире, своей наместницей Набоков оставляет Мнемозину. Все в рассказе соответствует миру памяти — “скрытым складам в темноте, в пыли”: и отсутствие действия в настоящем времени (кроме “сидя в кафе и все разбавляя бледнеющую сладость водой из сифона”), и сумрак воспоминаний, создаваемый некоторыми деталями: “ночные фиалки”, “отец движется на цыпочках”, — характеристики предрассветного времени суток, когда еще темно, но уже угадывается скорое утро. В этих деталях чувствуется важнейшая для Набокова тема — тема мечты о возвращении в Россию живую, с ее “ослепительно-зелеными утрами”, из “хрустально-расплывчатой” России воспоминаний; о наступлении того яркого “утра”, которое неясно — будто в тумане сна, — говорится во всех произведениях писателя. Подтвердить единство темы родины для всего творчества автора можно не только на уровне интуиции (ведь Набоков никогда не говорит прямо о своих темах), но и опираясь на сквозные образы, соответствующие тому или иному мотиву. Обратимся к последней строфе известнейшего стихотворения “Расстрел”, тема которого бесспорна — Россия: Но сердце, как бы ты хотело, Чтоб это вправду было так: Россия, звезды, ночь расстрела И весь в черемухе овраг! Не этой ли черемухи “молочное облако” помнит герой “Круга”? Думается, тема разлуки с Россией и мечты о возвращении является основной в рассказе, а любовь Тани, расставание и встреча с ней — метод в раскрытии этой темы, набоковская параллель.
Причем обратим еще раз внимание на абсурдность повествования — главная мысль лишь угадывается читателем по некоторым деталям, тогда как ее отражение — чувства героя к Тане, ее любовь — выдается за основную тему: Набоков — величайший мистификатор и в жизни, и в искусстве. “Обливаясь слезами, Таня говорила, что все кончено. «Останьтесь, Таня», — взмолился он”, — но она убежала, а он “пошел прочь по темной как будто бы шевелящейся дороге, и потом была война с немцами, и вообще все как-то расползлось, — но постепенно стянулось снова”, — и Таня “оказалась такой же привлекательной, такой же неуязвимой, как некогда”. Заметим это “прочь” — не только из сада, от Тани. Прочь — из России. Для Иннокентия Таня — часть той покинутой России, вот почему в нем разыгралась “бешеная тоска” по родине после встречи с ней в Париже. И в описании парижской, “как-то уточнившейся”, “с подобревшими глазами” Тани читатель снова может различить тему России. “С подобревшими глазами” — на эти глаза стоит обратить особое внимание: эпитет “подобревшие” перекликается с извечной мечтой эмигрантов о смягчении порядков в советской России. Если не о “свержении тиранов”, то хотя бы о возвращении традиций, культуры, всего наследия русского народа, которое оказалось “сброшенным с корабля современности” вместе с растворившейся в Европе интеллигенцией в 17-м году. Таким образом, тематически и композиционно рассказ перекликается со многими произведениями В. В.
Пространство и время как категория философской лирики (на материале ...
... Но, по мнению критиков, творчество гения литературы не укладывается в рамки «символизма», а представляет собой «предсимволизм». Писатель Иннокентий Анненский Помимо этого Иннокентий Федорович старался следовать «религиозному жанру» испанского живописца «золотого ...
ЧИТАТЬ ДАЛЕЕ
Герои рассказа
Главный герой рассказа – Иннокентий Бычков. Он – примерный ровесник Набокова, то есть на момент встречи его с Татьяной после 20-летнего перерыва ему около 35 лет. Иннокентий всегда чувствовал себя плебеем. Сын школьного учителя – фигура малозначительная. Основное чувство его в подростковом возрасте – зависть и ненависть.
Отец Иннокентия – школьный учитель. Он благодарен Чердынцеву за открытую на пороге века школу, которую учёный барин снабдил учебными пособиями и чучелами птиц. Отец благоговел перед барином, который однажды помог выпутаться учителю из «мелкой, но прилипчивой политической истории».
Отец в рассказе – герой бессловесный. Он не гордость, а стыд своего сына, который стыдится его раболепия, как и своей дружбы с сыном кузнеца Василием, товарищем по рыбной ловле.
В восьмом классе Иннокентий был угрюм, несходчив, учился тяжело, с надсадом, мечтая о тройке. Годунов-Чердынцев помог ему с блеском окончить гимназию и поступить на медицинский факультет.
В то лето Иннокентий «был недурён собою, хотя чересчур губат», был хмурый, загорелый, лохматый и раздражительный, играющий желваками. Он был юношей одиноким, впечатлительным, обидчивым, особенно остро чувствующим социальную сторону вещей. Ему была омерзительна челядь Годуновых-Чердынцевых. Но на самом деле герой им завидовал. Когда их с отцом пригласили на день рождения Тани, Иннокентий находился в сильнейшем замешательстве, хотя репетировал гражданское презрение.
За столом Иннокентий с отцом оказались среди «людей последнего разбора». Отец был доволен, улыбался как в забытьи, а Иннокентий считал своё положение позорным. Иннокентий предпочёл игры с Таней рыбной ловле с сыном кузнецом, но сам же воспринял это как свою измену народу. От народа он отошёл, а к центру жизни господ всё равно не был допущен. Именно это бесит Иннокентия и в юности, и через 20 лет.
Иннокентий ненавидел не только Таню, но и её двоюродных братьев, подруг и даже собак. Именно поэтому приход влюблённой Тани кажется ему издевательством. Таня упрекает Иннокентия в непонятливости. Это происходит потому, что он сконцентрирован только на себе, эгоцентричен и ожидает от других хорошего отношения к себе (он жаждал приглашения в дом только затем, чтоб высокомерно отказаться).
Таким же Иннокентий остался через 20 лет. Он не знает, от чего погиб Годунов-Чердынцев, он злорадствует, что Тане теперь не на что учить детей, ожидает, что она оплакивает умершего отца. Он бы на месте Тани именно так и поступал. Так он и поступает, чувствуя беспокойство, завить, неудовлетворённость.
Шестнадцатилетняя Таня – хорошенькая барышня со светло-серыми глазами под котиковыми бровями, довольно большим нежным и бледным ртом, острыми резцами и едва заметными волосками над губой. Таня любит подвижные игры. В отличие от Иннокентия, Таня не боится признаться себе в своих желаниях и чувстве к юноше, а также достигает желаемого. Для неё взрослой Иннокентий уже не важен. Потому она ошибочно приписывает ему то, что он учил её революционным стихам. Она остаётся неуязвимой и привлекательной, несмотря на утрату богатства и знатности.
Годунов-Чердынцев упоминается одном ряду с такими учёными как зоологи Федченко, Северцев, Годунов-Чердынцев (вымышленное имя) – зоолог, описывающий в основном насекомых. Его именем названы были виды фазана, антилопы, рододендрона и «даже целый горный хребет».
Утопичность взглядов Базарова на искусство в романе И,С.Тургенева ...
... старшее поколение будет более терпимо к молодому поколению, где-то, может быть, соглашаясь с ним, а поколение «детей» будет больше проявлять уважения к старшим. Конфликт поколений в романе И.Тургенева “Отцы и дети” Сочинения ... видим множество направлений и вопросов, по которым не сходятся представители молодого и старшего поколения. Базаров отрицает принципы и авторитеты, Павел Петрович утверждает, ...
Кроме того, Годунов-Чердынцев был родовит и богат. Интеллигенция (к которой принадлежал и отец Иннокентия) упрекала Годунова-Чердынцева в том, что насекомыми он интересуется больше, чем русским мужиком. Иннокентий вполне разделял эти взгляды. Для него предметом зависти был двухэтажный особняк в Петербурге на набережной. Напряжённость каменных мышц и страдальческий оскал атлантов в этом доме были для Иннокентия аллегорией порабощённого пролетариата.
Владимир Набоков — Круг
1
Набоков Владимир
Круг
Владимир Набоков
Круг
Во-вторых: потому что в нем разыгралась бешеная тоска по России. В-третьих, наконец, потому что ему было жаль своей тогдашней молодости — и всего связанного с нею — злости, неуклюжести, жара,— и ослепительно-зеленых утр, когда в роще можно было оглохнуть от иволог. Сидя в кафе и все разбавляя бледнеющую сладость струей из сифона, он вспомнил прошлое со стеснением сердца, с грустью— с какой грустью? — да с грустью, еще недостаточно исследованной нами. Все это прошлое поднялось вместе с поднимающейся от вздоха грудью,— и медленно восстал, расправил плечи покойный его отец, Илья Ильич Бычков, le maоtre d’йcole chez nous au village (Школьный учитель у нас в деревне (франц.)), в пышном черном галстуке бантом, в чесучовом пиджаке, по-старинному высоко застегивающемся, зато и расходящемся высоко,— цепочка поперек жилета, лицо красноватое, голова лысая, однако подернутая чем-то вроде нежной шерсти, какая бывает на вешних рогах у оленя,-множество складочек на щеках, и мягкие усы, и мясистая бородавка у носа, словно лишний раз завернулась толстая ноздря. Гимназистом, студентом, Иннокентий приезжал к отцу в Лешино на каникулы,— а если еще углубиться, можно вспомнить, как снесли старую школу в конце села и построили новую. Закладка, молебен на ветру, К. Н. Годунов-Чердынцев, бросающий золотой, монета влипает ребром в глину… В этом новом, зернисто-каменном здании несколько лет подряд — и до сих пор, то есть по зачислении в штат воспоминаний— светло пахло клеем; в классах лоснились различные пособия — например, портреты луговых и лесных вредителей… но особенно раздражали Иннокентия подаренные Годуновым-Чердынцевым чучела птиц. Изволите заигрывать с народом. Да, он чувствовал себя суровым плебеем, его душила ненависть (или казалось так), когда, бывало, смотрел через реку на заповедное, барское, кондовое, отражающееся черными громадами в воде (и вдруг— молочное облако черемухи среди хвой).
Новая школа строилась на самом пороге века: тогда Годунов-Чердынцев, возвратясь из пятого своего путешествия по Центральной Азии, провел лето с молодой женой — был ровно вдвое ее старше — в своем петербургском имении. До какой глубины спускаешься. Боже мой!— в хрустально-расплывчатом тумане, точно все это происходило под водой. Иннокентий видел себя почти младенцем, входящим с отцом в усадьбу, плывущим по дивным комнатам,— отец движется на цыпочках, держа перед собой скрипучий пук мокрых ландышей,— и все как будто мокро: светится, скрипит и трепещет— и ничего больше нельзя разобрать,— но это сделалось впоследствии воспоминанием стыдным — цветы, цыпочки и вспотевшие виски Ильи Ильича стали тайными символами подобострастия, особенно когда он узнал, что отец был выпутан «нашим барином» из мелкой, но прилипчивой, политической истории — угодил бы в глушь, кабы не его заступничество.
«Борис Годунов» М.П. Мусоргского в редакции 1869 года: ...
... литературы, ранее не фигурировавшие в работах о «Борисе Годунове», тем самым расширен круг возможных источников оперы Мусоргского. Из положений диссертации, выносимых на защиту, выделим ... Ронен и других ученых. Степень разработанности проблемы. Опера «Борис Годунов» вызывает постоянный исследовательский интерес, особенно усиливающийся в сложные, переломные исторические периоды (следствие актуальной ...
Таня говаривала, что у них есть родственники не только в животном царстве, но и в растительном, и в минеральном. И точно; в честь Годунова-Чердынцева названы были новые виды фазана, антилопы, рододендрона, и даже целый горный хребет (сам он описывал главным образом насекомых).
Но эти открытия его, ученые заслуги и тысяча опасностей, пренебрежением к которым он был знаменит, не всех могли заставить относиться снисходительно к его родовитости и богатству. Не забудем, кроме того, чувств известной части нашей интеллигенции, презирающей всякое неприкладное естествоиспытание и потому упрекавшей Годунова-Чердынцева в том, что он интересуется «Лобнорскими козявками» больше, чем русским мужиком. В ранней юности Иннокентий охотно верил рассказам (идиотическим) о его дорожных наложницах, жестокостях в китайском вкусе и об исполнении им секретных правительственных поручений, в пику англичанам… Его реальный образ оставался смутным: рука без перчатки, бросающая золотой (а еще раньше — при посещении усадьбы — хозяин смешался с голубым калмыком, встреченным в зале).
Засим Годунов-Чердынцев уехал в Самарканд или в Верный (откуда привык начинать свои прогулки); долго не возвращался, семья же его, по-видимому, предпочитала крымское имение петербургскому, а по зимам жила в столице. Там, на набережной, стоял их двухэтажный, выкрашенный в оливковый цвет особняк. Иннокентию случалось проходить мимо: помнится, в цельном окне, сквозь газовый узор занавески, женственно белелась какая-то статуя,— сахарно-белая ягодица с ямкой. Балкон поддерживали оливковые круторебрые атланты: напряженность их каменных мышц и страдальческий оскал казались пылкому восьмикласснику аллегорией порабощенного пролетариата. И раза два, там же на набережной, ветреной невской весной, он встречал маленькую Годунову-Чердынцеву, с фокстерьером, с гувернанткой,— они проходили как вихрь,— но так отчетливо,— Тане было тогда, скажем, лет двенадцать,— она быстро шагала, в высоких зашнурованных сапожках, в коротком синем пальто с морскими золотыми пуговицами, хлеща себя — чем? — кажется, кожаным поводком по синей в складку юбке,— и ледоходный ветер трепал ленты матросской шапочки, и рядом стремилась гувернантка, слегка поотстав, изогнув каракулевый стан, держа на отлете руку, плотно вделанную в курчавую муфту.
Он жил у тетки (портнихи) на Охте, был угрюм, несходчив, учился тяжело, с надсадом, с предельной мечтой о тройке,— но неожиданно для всех с блеском окончил гимназию, после чего поступил на медицинский факультет; при этом благоговение его отца перед Годуновым-Чердынцевым таинственно возросло. Одно лето он провел на кондиции под Тверью; когда же, в июне следующего года, приехал в Лешино, узнал не без огорчения, что усадьба за рекой ожила.
Еще об этой реке, о высоком береге, о старой купальне: к ней, ступеньками, с жабой на каждой ступеньке, спускалась глинистая тропинка, начало которой не всякий отыскал бы среди ольшаника за церковью. Его постоянным товарищем по речной части был Василий, сын кузнеца, малый неопределимого возраста — сам в точности не знал, пятнадцать ли ему лет или все двадцать -коренастый, корявый, в залатанных брючках, с громадными босыми ступнями, окраской напоминающими грязную морковь, и такой же мрачный, каким был о ту пору сам Иннокентий. Гармониками отражались сваи в воде, свиваясь и развиваясь; под гнилыми мостками купальни журчало, чмокало; черви вяло шевелились в запачканной землей жестянке из-под монпансье. Натянув сочную долю червяка на крючок, так, чтобы нигде не торчало острие, и сдобрив молодца сакраментальным плевком, Василий спускал через перила отягощенную свинцом лесу. Вечерело; через небо протягивалось что-то широкое, перистое, фиолетово-розовое,-воздушный кряж с отрогами,— и уже шныряли летучие мыши — с подчеркнутой беззвучностью и дурной быстротой перепончатых существ. Между тем рыба начинала клевать,— и, пренебрегая удочкой, попросту держа в пальцах лесу, натуженную, вздрагивающую, Василий чуть-чуть подергивал, испытывая прочность подводных судорог, и вдруг вытаскивал пескаря или плотву; небрежно, даже с каким-то залихватским хрустом, рвал крючок из маленького, круглого, беззубого рта рыбы, которую затем пускал (безумную, с розовой кровью на разорванной жабре) в стеклянную банку, где уже плавал, выпятив губу, бычок. Особенно же бывало хорошо в теплую пасмурную погоду, когда шел незримый в воздухе дождь, расходясь по воде взаимно пересекающимися кругами, среди которых гам и сям появлялся другого происхождения круг, с внезапным центром,— прыгнула рыба или упал листок,— сразу, впрочем, поплывший по течению. А какое наслаждение было купаться под этим теплым ситником, на границе смешения двух однородных, но по-разному сложенных, стихий — толстой речной воды и тонкой воды небесной! Иннокентий купался с толком и долго потом растирался полотенцем. Крестьянские ребятишки, те барахтались до изнеможения,— наконец выскакивали — и, дрожа, стуча зубами, с полоской мутной сопли от ноздри ко рту, натягивали штаны на мокрые ляжки.
Доклад: Класс рыбы
... В тоже время в течение многих месяцев миксины могут оставаться живыми, абсолютно не питаясь», - пишет биолог В.А. Абакумов. ... зелёного горошка и жестянку с сигаретами. прилипалы Среди морских рыб есть приспособленцы, умеющие путешествовать с комфортом, не затрачивая ... к возникновению земноводных. протоптеры Рогозубы кажутся специально созданными для жизни в загнивающей воде болотных трясин. Когда в ...
В то лето он был еще угрюмее обычного и с отцом едва говорил,— все больше отбуркиваясь и хмыкая. Со своей стороны Илья Ильич испытывал в его присутствии странную неловкость,-особенно потому, что полагал, с ужасом и умилением, что сын, как и он сам в юности, живет всей душою в чистом мире нелегального. Комната Ильи Ильича: пыльный луч солнца; на столике,— сам его смастерил, выжег узор, покрыл лаком,— в плюшевой рамке фотография покойной жены,— такая молодая, в платье с бертами, в кушаке-корсетике, с прелестным овальным лицом (овальность лица в те годы совпадала с понятием женской красоты): рядом— стеклянное пресс-папье с перламутровым видом внутри и матерчатый петушок для вытирания перьев; в простенке портрет Льва Толстого, всецело составленный из набранного микроскопическим шрифтом «Холстомера». Иннокентий спал в соседней комнатке, на кожаном диване. После долгого, вольного дня спалось превосходно; случалось однако, что иная греза принимала особый оборот,— сила ощущения как бы выносила его из круга сна,— и некоторое время он оставался лежать, как проснулся, боясь из брезгливости двинуться.
1
