В бардовской поэзии образ России получил многоплановое художественное воплощение как в аспекте изображения современных реалий, так и в историческом, бытийном ракурсах (Б.Окуджава, В.Высоцкий, А.Галич, А.Городницкий, И.Тальков и др.).
Для песенно-поэтического творчества Александра Александровича Дольского (род. в 1938) тема России – одна из магистральных: она прозвучала уже в произведениях 1960-70-х гг., а в 1980-90-е гг. обогатилась новыми смысловыми гранями, предстала в призме различных жанровых образований – от лирической исповеди, пейзажной и философской элегии до сатиры.
Одной из ключевых жанровых сфер, в которой воплотился созданный Дольским образ России, стала лирическая исповедь, заключающая творческое самораскрытие поэта-певца. Так, в стихотворениях «В краю, где и кармин рябин…» (1986), «Сердце и разум в порядке» (1989), «Небесный текст» (1991) прихотливая вязь художественных образов и ассоциаций, характерная в целом для индивидуальной манеры Дольского, – и как поэта, и как музыканта, – основана на мистическом взаимопроникновении духа, плоти лирического «я» и бытия России – «края, где и кармин рябин // из почвы кровь мою впитал, // и в маках мой гемоглобин»[1] . В «Небесном тексте» горестно-лирический образ родной земли таит в себе и щемящее, интимное чувство поэта к «городам серых тонов», что «моют души печальным вином // и лежат, как Цари, вдоль дороги», и одновременно тревожное ощущение хаоса «порубежья» русской истории и даже богооставленности России:
Мой беспомощный маленький Бог,
беспризорный и распятый мальчик,
ты России совсем не помог.
Непосильна такая задача.
В стихотворении «Сердце и разум в порядке» сращение философской рефлексии о прожитом – от «волейболистки по имени День» до «женщины с именем Вечер» – и пристрастного изображения «российской судьбы» происходит в сфере непринужденной, задушевной беседы. Здесь ощутима заметная прозаизация поэтического языка; доминируют разговорные интонации, создающие атмосферу неформального общения с неширокой аудиторией, к которой обращено сказовое, изустное, настоянное на горькой иронии и самоиронии авторское слово:
Жизнь
поиски Бога, писанье стихов…
Дети мои (сыновья) преумножат
великий
Удел поэта, самой нации сопрягаются в стихах-песнях Дольского с происходящей в современности деформацией языка и национальной культуры. В стихотворениях «Язык» (1979), «Грех нечтения» (1996), «Конец века» (1997) глубинная поврежденность духовного бытия народа на рубеже эпох осознается в теснейшей взаимосвязи с «дурманом» «фальшивого культурного пространства». Публицистический накал поэтической мысли автора, утверждающего ценностный ориентир «Русского Слова – вдохновенья моих праотцов», придает стихам Дольского горько-отрезвляющую тональность и обретает художественную весомость в проекции на библейский архетипический образ:
Сравнение философской лирики тютчева и фета. Изображение времен ...
... темами творчества Тютчева и Фета являются природа, любовь, философские раздумья о тайнах бытия. Они, безусловно, и являются темами вечными, то есть не ограниченными той или иной эпохой. Таким образом, ... собой социальную направленность лирики поэтов демократической ориентации, ярчайшим представителем которой стал Некрасов. В России 60-х годов происходило размежевание литературных и общественных сил ...
Открой хранилище судеб,
где текст по запаху и вкусу,
как древневыпеченный хлеб,
раздаренный народу Иисусом.
(«Грех нечтения»)
А в стихотворении «Конец века», пронизанном кризисным мироощущением fin de siecle, элементы обобщенно-публицистической образности («Нахлынула наша Свобода // безумием, ложью, войной») перерастают в трагедийный образ Руси и русских пространств «от Камчатки до тихой Твери». Глубоко проникая в ауру «русской тоски» и «вечной неволи», герой Дольского в душевной боли достигает катарсического просветления («вспоминаю святые пути, // возвращаюсь к Истории дивной»), но и тогда лиризм сохраняет свою горько-ироническую окрашенность: «Я умом понимаю Россию, // потому не жалеть не могу». Неспроста уже в 2001 г., оглядываясь на пройденный путь, бард признавался: «Первым моим прочным учителем был, очевидно, Сергей Есенин»[2] .
Существенную роль в исповедальных стихах-песнях Дольского о России играют образы пространства и времени, подчас обретающие глубокий символический смысл. Так, в стихотворениях «Зеленый камень» (1976-98), «Я летал по ночам над Европой…» (1984), «Бесконечные дороги» (1986) лирическая исповедь генерирует в себе жанровые признаки путевой, дорожной зарисовки, а также пейзажной элегии.
Поэтическая мысль сводит воедино далекие пространства родной земли – от малой уральской родины до ставшей родной «Царицы Невы»; «подмосковные охра и медь, // и державные невские воды, // и уральская речка Исеть». В изображении Дольского эти пространства насыщены нелегкой исторической памятью – и о революционной катастрофе («зачумленный Ипатьевский Дом»), и о военном лихолетье: «Эти улочки кривые, // где в года сороковые // доходяги тыловые // воевали двор на двор». В стихотворении «Бесконечные дороги» ощущение тягот от «бездорожья российской версты» оказывается глубоко автобиографичным и антиномично соприкасается с размышлением ездящего по России поэта-исполнителя о своем творческом призвании:
Бессонные думы жестокой строкой
огранишь внутри и снаружи,
робея в надежде, что твой непокой
для пользы Отечества служит.
Воплощением непрерывного духовного поиска лирического «я» становится его странствие по «дорогам России изъезженным» и в одной из самых известных песен Дольского – «Там, где сердце» (1983).
Данное произведение стало примечательным средоточием ключевых особенностей художественной манеры поэта-певца. Это и соединение предметной точности с «экзотическими» образными сплетениями ( «навеки упали в глаза небеса», «мне однажды Луна зацепилась за голову // и оставила свет свой в моих волосах…»), которые в процессе песенного исполнения подчеркиваются особым интонационным выделением или рефренным повторением – как в случае со сквозным образом всей песни, основанном на неожиданном метонимическом переносе (Россия – сердце) и излучающим пронзительный лиризм:
Куда был сослан Лермонтов за стихотворения «Смерть поэта»?
... ,только мука, Однажды Лебедь ,Рак да Щука… 9. в одном из стихотворений древнегреческий поэт Алкей противопоставил певца и цикаду . Как отозвалось это противопоставление в поэзии Ломоносова ... По улицам Слона водили , Известно, что слоны в диковинку у нас,-- Так за слоном толпы зевак ходили ; Какой-то Повар-грамотей С поварни побежал своей, ...
Там, где сердце всегда носил я,
где песни слагались в пути,
болит у меня Россия,
и лекаря мне не найти.
Неординарность образа странствующего по России барда сопряжена в песне как с его духовным прорывом за грани отмеренного земного срока («буду петь я всегда, даже и не дыша»), так и с таинственным вживанием героя в природный космос («был листвою травы и землею земли»), его перевоплощениями в лики русской истории, благодаря чему сам образ родины обретает эпический размах. В исполнении этой песни Дольский соединил экспрессивную ритмику исповеди и неторопливость размеренного, местами стилизованного «сказания»:
Я в рублевские лики смотрелся, как в зеркало,
Печенегов лукавых кроил до седла,
В Новегороде меду отведывал терпкого,
В кандалах на Урале лил колокола.
Лирико-исповедальные произведения Дольского о России прирастают подчас и жанровыми элементами поэтической молитвы. В стихотворении «От храма» (1965-89) обращение поэта ко Творцу становится выстраданным итогом мучительных поисков героем и его современниками забытых ориентиров Пути, воплощенных здесь в системе пространственных образов:
Я стану Творца просить –
пусть вспомнит народ усталый
старинной приметы суть,
что версты дороги старой
на новый выводят путь.
А в «Молитве о России» (1988) молитвенное воззвание к Богу эмоционально и стилистически многомерно, ибо вмещает в себя элементы философской элегии в раздумьях о глубинных свойствах человеческой природы («Каждый сын отличен от народа // и подобен Тебе и Христу»); покаянно звучащей исповеди («Ты терпел во мне Хама и Беса…»); панорамной социальной зарисовки российской современности, а также острой гражданской сатиры: «Изгони коммунального беса // из жестоких российских умов». Само содержание поэтической молитвы, субъектами которой становятся то непосредственно лирический герой, то народная общность, частью которой он является, – оказывается здесь глубоко нетрадиционным, так как противоречиво соединяет покаянные интенции (ассоциация со знаковым для тех лет одноименным фильмом Т.Абуладзе) с отягощенным синдромом атеистической эпохи сомнением в Боге:
Знаю, Боже, бессилен во зле Ты.
И корить я Тебя не берусь –
отчего Ты многие лета
оставляешь в беде мою Русь?
<…>
Я молю Тебя – будь предсказуем…
И послушай, как сердце поет
и прощает народу безумье
и Тебе – равнодушье Твое.
Образ России, российской истории и современности прорисовывается во многих произведениях Дольского в ракурсе «петербургского текста», который предстает здесь как в лирико-исповедальном, так и в социально-историческом аспектах.
Образы городских реалий возникают у Дольского в контексте лирических воспоминаний героя. Входящие в цикл «Петербургские этюды» стихотворения «От марта до августа» (1964-69), «На Расстанной» (1980) заключают в себе проникнутый «событиями мысли» городской пейзаж, в символических деталях которого проступают таинственные «меты» душевной жизни:
Конструктивизм в архитектуре России, Урала, Сибири; городов Кузбасса, ...
Постепенно в массовом строительстве стали больше применяться родственные стили конструктивизма - функционализм и рационализм, но в индивидуальном строительстве он продолжал лидировать. Согласно концепции стиля конструктивно функциональное проектирование <http://www.architekture.info/archi-tag/proektirovanie> пространства способствует гармонизации, поэтому и определяет архитектуру всего ...
С николаевских перронов
сходит жизнь моя в уронах…
С тех лун, с тех трав,
с тех гроз, с тех пор.
Предметная конкретика «квадратов скудного жилья, общественного неуютца», чувство близости к «душам предков», «дорогим именам и утраченным дням» соединяются в образной системе «петербургских» стихотворений с метафизическим измерением, открывающимся в знакомых городских
Привези мне, привези мне
этот воздух перед Зимним,
чтоб в речах твоих сквозили
и Фонтанка, и Собор,
и окно на Старо-Невском
(ни цветка, ни занавески).
(«На Расстанной»)
Доминирующим эмоциональным тоном в «петербургской» поэзии Дольского становится щемящая и в то же время иронически окрашенная ностальгия по прежнему Ленинграду – дорогому своим убожеством и душевностью. В посвященной памяти А.Галича «Тоске по старым временам» (1993) этот сложный комплекс переживаний героя, парадоксальное заострение его размышлений о советской «Империи Зла, что много хорошего мне принесла», чувство глубинной отчужденности от раздробленного постсоветского пространства – переданы в синтезе иронических оттенков и интимно-лирических мотивов; жанровых элементов исповеди, исторической ретроспекции и бытовой сюжетной зарисовки:
Хочу в Ленинград, где пивные ларьки,
пивко с подогревом, тараньки горьки,
где очередь судит не строго
партийного главного Бога,
что сам поддавал – будь здоров,
пугая своих докторов.
Петербургская мифологема сопряжена у Дольского с музыкальной образностью, передающей таинственное звучание души города. В «Удивительном вальсе» (1976) музыкальные ассоциации, порождающие «странные сближения» звукового облика слов («вальс растерянный, вальс расстрелянный, вальс растреллиевый»), включают в свою орбиту далекие пласты городской мифологии, истории, судьбы лирического «я»: «Вальс военных дней, смерти и огней, // вальс судьбы моей, жизни вальс».
Большую социальную и личностную заостренность приобретают музыкальные образы в «Питер-блюзе» (1994).
Они составляют здесь целую гамму ассоциаций – и с бардовским призванием героя, и с его причастностью трагедии «дна» города, и с пронзительными песнями Дольского о России («Болит у меня Россия»):
О, Питер, ты расстроенный рояль,
ты – гитара, что мне продал алкоголик.
До Любви тебя, до Музыки мне жаль…
Я в тюрьме твоих диезов и бемолей.
Отмеченная диалогическая причастность героя песенной поэзии Дольского драматичным судьбам ленинградцев, «голи» северной столицы также важна в ряде других произведений и предопределяет специфику их экспрессивной стилевой ткани, пространственно-временной организации и персонажной сферы.
Лирический герой Блока: характеристика лирического героя
... концепции стоял Блок, автор поэмы «Двенадцать». В заключительной строфе стихотворения Блок формулирует противоречивую сущность характера своего лирического героя, который ... и жертвенное ее приятие. Лирический герой в поэзии Блока сочинение 11 класс А. А. Блок является одним из ... споры…», Принимаю пустынные веси! И колодцы земных городов! Осветленный простор поднебесий И томления рабьих трудов! Однако ...
В песне «Возвращение» (1975) панорамное изображение города сменяется творческим проникновением в бытовые сцены, скученное пространство питерских коммуналок, где болезненно переплелись судьбы их обитателей: «И в грустных глазах отразишь // петербургские бледные лица, // увидишь, как мало пространства // и как его городу жалко». В «Городе» (1994) хлесткая сатира на советскую и посткоммунистическую действительность (в части о «первомайских лицах» – созвучие с известным стихотворением Г.Сапгира «Парад идиотов», открывающим цикл «Московские мифы», 1970-74) сочетается со вживанием лирического «я» в маргинальную среду Питера. Элементы сентиментальности слиты в произведении с горьким чувством значительных потерь:
А проснусь, и заплеванный Питер
принимает меня, как бомжа.
И плетусь я, засунутый в свитер,
без любви, без Страны, без гроша.
Более подробная разработка художественной характерологии городского «дна» осуществлена в стихотворении «Ошметки» (1990).
Среди деклассированных «сынов Ленинграда», «Объедков Державы», помимо самого лирического героя, «оскопленного чудесным серпом и молотом битого в затылок», – «бывший философ Иван Амстердам», «детдомовский выкормыш» Алеша. Это среда, где сакральное не отличимо от профанного («молитвы – из мата и флексий»), стала знаком разложения Империи и ее идеологии. В образах «питерских старых дворов» – андеграунда и его обитателей – сатирический гротеск становится острием антиутопической мысли автора. В стихотворении «Все в прошлом» (1975) выведенный на фоне городского пейзажа социально-психологический портрет «бывшего человека», в прошлом советского инженера, создает эсхатологический ракурс видения утратившей жизненные ориентиры нации. Осколки официозных клише помещены здесь в сниженное стилевое окружение:
И идет он по Фонтанке,
бывший старший инженер,
бесполезный из-за пьянки
и народу, и жене.
Он идет, заливши око,
и бормочет, как сквозь сон,
то ли Фета, то ли Блока,
то ли так – икает он.
Картины маргинальной жизни Петербурга выводят в поэзии Дольского на осмысление катаклизмов в истории и современности России, причем, по сравнению с А.Городницким и тем более с Б.Окуджавой, у Дольского усиливается трагедийное звучание «петербургского текста», актуализирующее порой элементы гротескной образности.
Трагической иронией проникнуто стихотворение «Незаконченный черновик» (1995), где «сюжетное» изображение революционной смуты в городе и России вырастает до символического обобщения. Мотивы оторванности ввергнутого в хаос города от почвы, Земли содержат отголоски давних народных сказаний о северной столице: «Так и летим – без Земли, // без Страны – на Пегасе верхом». Темные, порой зловещие недра культурной и исторической памяти, «копящей в себе века, как воду мощь плотин», приоткрываются в стихотворениях «Эрмитаж» (1961), «Вопросы на кладбище» (1988).
Анализ стихотворения «На холмах Грузии» Пушкина: история создания, ...
... конспекта: история создания, тема, жанр, текст Стихотворение Пушкина «На холмах Грузии» Пушкина «На холмах Грузии лежит ночная мгла», Н.Раевского, Мария Волконская, Основная тема – любовь. «На холмах Грузии…» в жанре элегии Вот текст стихотворения: Стихотворение Пушкина «На холмах Грузии» Анализ лирического стихотворения «На холмах Грузии: идея стиха «На холмах Грузии Пушкин показывает, что ...
В стихотворении «Ноктюрн» (1975) смысловая наполненность образа ночного города иная, в сопоставлении с московскими и ленинградскими «песенками» Б.Окуджавы. Если у Окуджавы контакт героя с миром ночного города часто гармонизировал его душевное состояние, то в стихотворении Дольского «пустынные улицы» ночного Петербурга обостряют чувствование лирическим «я» боли странствующих здесь «заблудших душ», их «распавшихся миров»:
Все чаще, все грустней встречаю эти тени,
и, заходя в колодцы гулкие дворов,
под утро в их глазах безумное смятенье
ловлю я, как сигнал распавшихся миров.
В стихотворении «Русское горе» (1975) неожиданное для своего времени изображение мрачных «подъездов ленинградских», где «делит жизнь и смерть по-братски наркота и голь», перерастает в финале в горький фольклорный образ России, в котором звучат некрасовские ноты:
По проулкам петербургским
В солнце и в метель
Ходит Горе с ликом русским –
Многовечный Хмель.
Образ Петербурга, детали городского пейзажа увидены порой Дольским в мифопоэтическом ореоле – будь то «ангел вестовой на шпиле» («Акварели», 1976) или превратившийся в питерского «простого мещанина» Ангел, трагикомически воплощающий в сниженной столичной действительности черты Божественного («Восстание Ангелов», 1994):
Но Господь ему легкое выдал пальто,
а мороз раскуражился лихо.
Да и слово зимой в Петербурге ничто…
И поет он от холода тихо.
В песне «Акварели» импрессионистичные живописно-музыкальные штрихи «граней берегов, ритмов облаков», «зимы в синей акварели», подчеркнутые прерывистым интонационным рисунком в ходе исполнения, сводят воедино лирическую исповедь и историческое обобщение о связанных с городом личностных, творческих судьбах:
Кто-то кистью, кто-то мыслью
Измерял фарватер Леты,
Кто-то честью, кто-то жизнью
Расплатился за сюжеты.
Как и в исторических стихах-песнях А.Городницкого, образ Петербурга спроецирован Дольским на постижение судеб страны в целом – в социальном, историческом, культурфилософском планах.
В песенной дилогии «Старики» (1975, 1991), стихотворении «Петербург» (1997) познание нынешних и прошлых социальных бед города сопряжено с овеществленным образом жестокого времени, накладывающего свою печать на городской мир, на лица его обитателей: «В местах, где на граните Петербурга // забыло время то царапину, то шрам». В современном Петербурге, где «с Востока и с Запада спутаны ветры», взгляд автора различает приметы конца некоего макроцикла отечественной истории, крушения вековой Империи – царской и коммунистической, – когда «ржавеют остатки российских основ». Надрывная любовь поэта к городу, чувство, в котором сентиментальность переплелась с жесткой иронией, ярко отразилась в стилевой полярности мифопоэтического образа Олимпа:
Санкт-Петербург в истории и культуре России
... музей как центры художественной культуры Петербурга. Рассмотреть историю и традиции Академии художеств как центра художественной культуры. Сформулировать выводы по исследованию. РАЗДЕЛ I. ИСТОРИЯ САНКТ-ПЕТЕРБУРГА Город основания Санкт-Петербурга – 1703 г. Город был создан благодаря ...
Я терплю этот город, как терпят свой быт
одинокие, рваные жизнью счастливцы,
словно боги Олимп, что не чищен, не мыт
после оргий и драк, как их битые лица.
(«Петербург»)
Как в пространстве «петербургского текста», так и вне прямой связи с ним, в произведениях Дольского актуализируются жанровые черты исторической ретроспекции.
В стихотворении «К Императору» (1998), тематически связанном с перезахоронением останков семьи последнего императора в Петербурге, эти черты проявляются в эмоционально неоднородном прямом обращении лирического «я» к «господину Императору». Живое разговорное слово поэта вмещает в себя и затаенную ностальгию по прежнему величию царской столицы, и пейзаж современного города, где гротескно-сатирические тона оказываются всеобъемлющими («И снова от Сердца – таблетка-Луна, // от Разума – Звезды-таблетки») и где на первый план выдвигается ироническое восприятие истории и современности: «Месье Всемператор, – Россия жива! // Да здравствуют Новые Воры!». А в стихотворении «Отпусти своих царей» (1959-90) «адресатом» лирического обращения поэта-певца становится Россия – в ее как природно-предметной, так и мистической ипостасях. Из картины непостижимого русского природного космоса, где в импрессионистско-ассоциативной манере подчеркнуто взаимопроникновение возвышенного и будничного, прорастают раздумья о метафизике власти, о путях нравственного осмысления отечественной истории:
В бледно-синей кастрюле небес
птичья стая чаинками плавает.
У рублевских звонарей
мы с тобой встречались.
Научи своих царей
чести и печали.
Приметным явлением в жанрово-тематическом репертуаре авторской песни стали военные баллады, получившие многоплановое воплощение в стихах-песнях бардов разных поколений – В.Высоцкого, А.Галича, Б.Окуджавы, Ю.Визбора, Е.Аграновича, И.Талькова и др.[3] В трагедийных военных балладах Дольского
