Написанная в 1923 году, эпопея «Солнце мертвых» совсем недавно стала доступной российскому читателю. История октябрьской революции и гражданской войны предстает здесь не в том традиционно «красном» освещении, которое было единственно возможным и допустимым для советского писателя и советского читателя.
О страданиях, крови, искупительных жертвах этого времени и раньше писалось немало. Б. Пильняк, А.Веселый, М. Шолохов, В. Зазубрин, А. Неверов, И.Бабель создали книги, о которых много и долго спорили, однако лишь в последние годы появились в печати произведения, изображающие эпоху с точки зрения «белых» ее участников или современников (к примеру, роман И.Головкиной «Побежденные», «Трудовое крещение» Е. Мещерской, проза М.Алданова).
Документальная публицистичность положена в основу книг великих писателей, не принявших революцию: «Окаянные дни» И. Бунина, «Несвоевременные мысли» М.Горького, произведения А.Ремизова, Е. Замятина, З. Гиппиус, Д. Мережковского. «Солнце мертвых», на первый взгляд, одна из таких книг. Однако писалась она не в эпицентре воссозданных в ней событий и не по горячим следам. До 1923 года И.Шмелев вообще воздержался от описания того, что он видел, пережил в большевистской России. Может быть, просто не было сил рассказывать о том, как он потерял единственного сына — офицера, расстрелянного только за то, что не принадлежал к новому миру, как вместе с женой был обречен на голодную смерть в недавно еще благословенном солнечном Крыму, как немыслимо далек от сколько-нибудь привычного для него, известного писателя, существования. Понадобилась временная и пространственная дистанция для осмысления того, что жгло его душу и память.
Это осмысленное ничем не напоминает открытые размышления авторов «Окаянных дней» и «Несвоевременных мыслей» о сущности большевизма и революции. Оно — качественно иное, оно даже не стало размышлением в прямом смысле этого слова, Шмелев последовательно уклоняется от определенных авторских выводов, он просто развертывает перед читателем детально написанную картину пережитых дней, а о смысле этой картины читатель должен задуматься и догадаться сам. Иными словами, для реализации идейного замысла писателю потребовалось не публицистическая, а художественная форма. Привычные для него жанровые формы рассказа (или цикла рассказов, столь распространенного в русской прозе 1920-х годов), повести, даже романа не вмещали задуманного, и мемуарное по материалу произведение, в конце концов, было названо эпопеей.
Жить — значит чувствовать, мыслить, страдать…» (В. Г. Белинский). ...
... назад повесть Шмелева «Солнце мертвых» не могла быть ... Писателю выпало нелегкое испытание — стать очевидцем страшных событий. И это произведение стало закономерным и справедливым их итогом. Роман-эпопея «Тихий Дон» — это произведение о ломке традиционного уклада жизни ... цели, желания. Только пройдя все испытания, мы можем ощутить весь ... смысле. Главный герой «Тихого Дона» мечтает о таком строе жизни, ...
Горький же в заголовке дневника запрограммировал многозначность, которая будет наблюдаться в каждой статье и в их совокупности. Автор, как будто признающий несвоевременность своих мыслей и тут же упрямо продолжающий их излагать, оказывается и в границах исторически конкретного времени и одновременно разрушающим эти границы.
Исходя из представлений писателей об эпохе переворотов, можно выделить следующую цель исследования: Определить отношение И.Шмелева и М.Горького к революции. На основе изученного материала перед исследованием встают две задачи:
- Проследить мастерство изображения революции как апокалипсиса, страшнейшей катастрофы русского мира;
- Сопоставить отношение И.Шмелева и М.Горького к революции.
публицистика революция шмелев горький
Глава 1. Изображение революции в эпопее «Солнце мертвых» И.Шмелева
Герои Шмелева ничем не похожи на «железный поток», но героическое начало все-таки просыпается — не в воле, не в массовой дисциплине и новом сознании, а в душах некоторых из этих обездоленных, но внутренне не сломленных людей, не способных ради выживания предать самих себя, те нравственные законы, которыми во все времена руководствуются достойные люди. Это героическое начало не имеет ничего общего с «революционностью», со стремлением «старый мир разрушить».
При этом картин разрушения в эпопее — великое множество; на взгляд читателя, привыкшего к восприятию эпических сюжетов фабульного типа, с цепочкой логически связанных событий, эти картины складываются в беспорядочные впечатления от кровавой смуты, в аморфное повествование без четко выраженного сюжетного действия. Книга напоминает дневник: ряд логически разрозненных наблюдений над потоком жизни с весьма скупыми комментариями.
В эпопее отсутствует основная событийная линия и в то же время книга перенасыщена потрясающими событиями. Этот парадокс объясняется тем, что события стали бытом эпохи. Быт — это привычное течение повседневной жизни, и потому всегда внешне ровен и спокоен тон повествования, хотя речь идет о невероятном. В дневнике Бунина изображение событий — фактов сопровождается страстными размышлениями, поднимающимися до философских обобщений. У Шмелева в самой монотонности повествования таится безмерный ужас, это спокойствие безнадежности, медленного угасания жизни, самой смерти.
Сочетанием логически не сочетаемого поражает уже заглавие эпопеи, глубоко символическое. Солнце — источник и вечный символ жизни на Земле, но тут — Солнце мертвых. Как точно подметил И.А. Ильин, «заглавие «Солнце мертвых» — с виду бытовое, крымское, историческое, таит в себе религиозную глубину: ибо указует на Господа, живого в небесах, посылающего людям и жизнь, и смерть, — и на людей, утративших его и омертвевших во всем мире».
Контраст — чувственно-смысловая основа всего повествования, он во многом определяет композицию произведения. Для Шмелева типичен фрагментарный, мозаичный сюжет с предельно ослабленной фабулой. Описание одновременно является осмыслением увиденного, «внешность» у него всегда пронизана и прожжена лучами внутреннего смысла. Все внешнее служит ему знаком, орудием, средством или блаженства, или гнева, или отчаяния. Все повествование, все его мельчайшие клеточки пронизаны художественной философией.
По русскому языку «Жизнь леса и судьбы людей»
... Бижбулякского района. Наше село – удивительное место, богатое лесами и лесополосами. Лес кормит нас, дарит красоту и жизнь. Красота леса привлекает множество людей. К нам часто приезжают отдохнуть на природе, собирать ... ягоды и грибы в лесу. Однажды осенним солнечным днём я ...
А настоящий философ не склонен к однолинейной оценке чего бы то ни было.
В самом начале книги герой видит «пышные сны». Казалось бы, они должны быть для него сладостным утешением на фоне его катастрофического дневного быта. Во снах все не так, как в реальности, несравненно лучше, благополучнее, но почему-то нет счастья от этого созерцания, наоборот, сердце томит «великая мука», «тоска», «тревога», «щемящая боль», «невыносимая скорбь» — автор нанизывает определения гнетущего чувства, хотя по ту сторону сознания нет ничего страшного или печального. «Я рад проснуться», — завершает он рассказ о своем сновидении.
Но для чего он проснулся? Для того чтобы узнать, как минувшей ночью и грядущим днем кто-то из знакомых, близких или далеких, подобных ему людей был или будет ограблен, оскорблен, искалечен, убит, умер от голода? Ничего другого не произойдет и не происходит! И все-таки ужас живой жизни для человека, безусловно, желаннее вечного блаженства небытия. Вот первая ценность жизни, которую никто и ничто не может отнять у человека. Эта мысль лейтмотивом прошьет все повествование.
При вдумчивом чтении нетрудно заметить, что леденящие душу, апокалипсические мотивы сменяются в тексте такими картинами и сценами, в которых автор находит духовно-нравственные опоры для настоящего, не потерявшего душу человека. Глубоко верующий христианин, Шмелев никогда не позволяет себе впасть в отчаяние и стремится удержать на краю адской бездны отчаяния своих читателей. Всегда есть смысл жить, каждый час.
Склонный к благостному умилению перед любой красотой жизни, писатель со скрупулезной и внешне спокойной беспощадностью, которая страшнее любых самых горячих эмоций, методично развернул картину большевистских хамских зверств и преступлений не только по отношению к поверженному политическому противнику, но и к собственному обманутому народу, к самой жизни человека и природы. Эта картина воспринимается не основой сюжета, а фоном его, и на этом фоне то, чем следует дорожить в земном бытии особенно пронзительно прекрасно и неуничтожимо.
Со склона горы, где прилепилась дачка героя-повествователя, так далеко и ясно видны крымский городок, море, горы. Они и сейчас так же прекрасны, какими были в античные времена. Но стоит спуститься вниз — и увидишь: в городке, перед храмом Божьим «тупорылый парень с красной звездой» вместо церковного сторожа, вокруг люди, обессиленные тщетной заботой о хлебе, страдания и смерть… Но ведь есть же, есть вид с высоты, и он так не реален, как жестокий день эпохи, он долговечнее любой эпохи, любого царства, он останется, и будет сиять и тогда, когда взаимоуничтожатся тупорылые и память о них умрет на Земле!
Мотив неотвратимого возмездия за безумное разрушение России неоднократно возникает в книге, но нет в нем и тени злорадства, скорее сожаление о тех, кто так и не смогли стать людьми, родившись в человеческом обличье. Новые хозяева способны лишь разрушать, созидателей они планомерно губят: профессора (родом из вологодских крестьян), писателя, а потом и талантливых ремесленников, рыбаков, простых тружеников. Новый хозяин, сидя у морских волн под горными вершинами и глубоким синим небом, способен видеть лишь камни у себя под ногами, потому что со временем погубит и сам себя.
Жизнь после людей
... таким образом, «Жизнь после людей» стал самым популярным фильмом за всю историю History Channel. Многие утверждения в фильме имеют безапеляционный характер, ... ётся покинуть дома бывших хозяев или умереть от голода. Тем из питомцев, кому удастся выбраться на свободу, ... топлива, в результате чего начнутся каскадные отключения электричества по всему миру. Ветровые турбины продолжают работать и дальше, ...
И все-таки неистребима жизнь. Упрямо бьется за выживание все живое: скотина, деревья, трава. Даже камни улыбаются под утренним солнцем. Умудряются жить почти без корма курочки, оберегаемые высидевшей их индюшкой, и павлин, единственное богатство героя-повествователя. Медленно умирая от голода, он не в состоянии съесть их или продать на мясо. Их жизнь зародилась и теплится вопреки возможностям. От нечеловеческих условий меняются и птицы, они становятся из кротких созданий «дерзкими ворами», дичают, хитрят, но в них, зато просыпается благородство дикой природы. Павлин в своей нищете стал сказочно прекрасным, как голос самой жизни звучит по утрам его гортанный крик. Трогательно и жертвенно заботится о приемных детях индюшка, чем вызывает восхищенное уважение своего хозяина. Птицы как полноправные персонажи проходят сквозь всю эпопею. Они — товарищи по страданию, в них черпает духовные силы рассказчик. Вот почему не ими он питается, а их, как детей, стремится поддержать, отдает им свою последнюю пищу: это они самой своей жизнью поддерживают его, питают энергией. Смотреть в глаза животным гораздо отраднее, чем в человеческие, в них нет подлости и жестокости. Они верны себе, природе и любящим их людям, хоть и бесполезна хозяйская любовь для их желудка. В них видит Шмелев воплощение земной любви, величайшего завета Божьего, главную ценность человеческого бытия.
Не может забить и съесть своего коня и падающий от голода татарин, он глупо, с точки зрения более ловких, чем он или автор обывателей, продает коня — гору мяса за шесть фунтов плохого хлеба.
Так же безоглядно и жертвенно, как индюшка ради курочек, тратит себя Таня, героиня главы «Праведница-подвижница», ради спасения своих детей. И нет ничего снижающего для Тани в том сопоставлении ее с домашней птицей в библейски-торжественном тоне повествования.
А пока существуют праведники, Бог не допустит уничтожения человечества.
Один за другим погибают те, кто потерял человечность, хищники, отнимающие последний кусок у соседей.
И живут те, кто неутомимо, час за часом трудятся, создают ценности почти из ничего. Нельзя покоряться насилию эпохи, какими бы высокими идеями ни оправдывалось это насилие. Еще царь Соломон сказал: «Одно поколение отходит, другое поколение отходит, а земля вовеки пребывает».
Страшное, подлое в эпопее разбавлено тем, что не перестает трогать и радовать сердце настоящего человека, созданного по образу и подобию Божию.
Жизненные ценности даны в книге даже в их негативном проявлении: то чудовищное, что пришло на смену культуре, христианскому благочестию, человечности, добру, служит ярким примером невозможного, недопустимого в нормальной человеческой жизни. Зло следует запечатлеть, чтобы оно не повторялось, тем более что зло творят не только российские большевики, но и цивилизованные заморские господа, им тоже сыплются крохи гигантского разломанного российского пирога. «Курите свои сигары, швыряйте свои слова, гремучую воду жизни. Стекут они, как отброс, в клоаку. Я знаю, как ревниво глядитесь вы в трескучие рамки листов газетных, как жадно слушаете бумагу! Вижу в ваших глазах оловянное солнце, солнце мертвых».
Но как мог народ, терпеливец кроткий, допустить это преступление и участвовать в нем? Простолюдины надеялись вмиг, без труда получить все, к чему стремились всю жизнь. Зависть, жадность, лень, другие низменные страсти и инстинкты, заглушив голос совести и милосердия, толкнули их в гражданскую войну.
Русская культура и революция
... культуры. Все эти тенденции протекали на фоне растущего многообразия духовной жизни, сопровождавшего развитие капитализма и ослабление авторитарного контроля со стороны самодержавия. Итак, Россия накануне эпохи революций ... связано с революцией (см. Терминологический словарь), означающей радикальную смену как общественных отношений, так и доминирующего в обществе типа ценностей. 1. Социокультурный ...
А что они получили в результате? Гибнут вместе с «бывшими» сами бывшие — нянька, рыбак, рабочий. В их суровой судьбе есть и возмездие за отклонение от пути, начертанного Богом, пути истинного, и урок, просветляющий первобытную душу. Народ, по мысли писателя, не был готов к революции, то есть к разумному и справедливому переустройству жизни общества.
Не могли не задуматься о темных омутах национального русского характера и другие писатели-реалисты, недаром психика славянина занимала их в начале 1910-х годов более, чем другие проблемы. Как поведет себя народ, если снять узду с первобытных инстинктов людей, не знающих, что значит быть свободными, то есть ответственными за каждый свой поступок и порыв, если толкнуть такой народ в вихрь революции, отменить разом все моральные запреты и ограничения, на которые привыкли люди оглядываться в повседневной мирной, стабильной жизни?
Но, может быть, стихия народного бунта гармонизируется в «музыку революции», если сознание масс озарится общей грандиозной целью? «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью», — этим лозунгом «светлого будущего» воодушевлялись все поколения советских людей. Как недавно это превратилось в наивную утопию.
А те, кто втянул народ в «освободительное движение», ослепил его недавними лозунгами «свободы, равенства, братства», преследуют дьявольские цели, и близко, близко искупительное похмелье для того же народа, забывшего совесть и Бога.
Изначально все-таки добро освещает эти темные души. Покорно принимает удары судьбы отец дьякон, объясняя: «Ничего мне не страшно: земля родная, народ русский. Есть и разбойники, а народ ничего, хороший. Ежели ему понравишься — с нашим народом не пропадешь». Большевики, особенно второй волны, хладнокровно уничтожавшие соотечественников по плану, скоро разонравились народу. И Шмелев надеется на возрождение жизни. Ценности, даже радости бытия существуют всегда, пока жив человек, всюду, там, где они, казалось бы, немыслимы — в эпицентре всеобщего человеческого разрушения, умирания. Торжества в людях звериного начала.
Заботятся друг о друге умирающие от голода люди, угощают последним, приходят на помощь в минуту отчаяния, предупреждают об опасности. Дядя Андрей, укравший у Марины Семеновны ее козла, единственную надежду на спасение целой семьи, перед смертью пришел просить прощения, и соседка не только простила, но последний хлеб своему губителю отдала, потому что он «покрестился, как из рук хлебушка взял! Так мне это понравилось!… Душа-то православная…».
Вспоминается в связи с этим эпизодом известная притча о разбойнике, которого Господь простил за минуту искреннего покаяния.
«Живая душа!» — таково название одной главки о милосердии.
В свое время М.Ильин подметил, что «благие и светлые силы как бы пробуждаются от сна в первобытном человеке… Эти две стихии — первобытной темноты и наивной духовности — должны вступать в борьбу друг с другом; и борьба эта, начинающаяся чуть ли не с детского возраста, ведет человека через страдания и падения — может быть, к катастрофе, а может быть, и к просветлению, очищению, покою и радости…».
Автобиографическая проза М. Горького («Детство», «В людях»)
... человек задумывается о своем предназначении. Сочинение по пьесе На дне Максим Горький жил необычной жизнью. Всю свою жизнь он отдал творчеству. ... предчувствие нарастающей революции. Горький воспевал близкую, ... Горького» Горький занимает большое место в жизни каждого из нас. Являясь представителем бесконечно талантливого русского народа, он любил и понимал родной язык, потому что общался с людьми ...
И если уж выпали испытания — их принять надо, тем более что они заслужены: «…все мы жители на земле, от хлебушка да от Господа Бога…» — говорит дьякон. — «Громок грянул — принимаю от Господа и громок». «И вот за веру и кротость и за веселость духа — получил он свою корову», украденную было, назад, а с ней и жизнь.
Болезненной нежностью трогают душу дети в эпопее Шмелева. И их не пощадила история. Но никакие беды не могут лишить детскую душу искренности, естественности, благородства и доброты, деликатности. Маленькая Лиля всем соседям стремится помочь, зоркими глазами высматривает в небе коршуна, оберегает чужих курочек, всегда успевает предупредить их, как своих друзей об опасности. Ляля даже смерти не боится и тем утешает взрослого друга: «Чего бояться… Мамочка говорит, — только не мучаться, а то, как сон… а потом все воскреснут! И все будут в бе…лых рубашечках, как ангелочки, и вот так вот ручки…».
Даже в смерти видит последнее утешение и автор. Смерть благородно преображает потерявших себя, добитых жизнью людей, возвращает им утраченное былое достоинство и истинное их лицо: вот «умер старик вчера, — избили его кухарки!.. Надоел им старик своей миской, нытьем, дрожаньем: смертью от него пахло. …Лежит профессор, строгий лицом, в белой бородке, с орлиным носом, в чесучовом форменном сюртуке, сбереженном для гроба, с погонами генеральскими, с серебряной звездочкой пушистой — на голубом просвете. В небе серебряная звезда! Чудесный символ».
В самых страшных обстоятельствах случается порой чудо — если человек не теряет душу. Не раз смерть обходила стороной молодого писателя Бориса Шишкина за то, что «он талантлив, душа у него нежна и чутка». И, несмотря на то, что «в его очень не длинной жизни было такое страшное и большое, что хватит и на сто жизней», «Он был неописуемо счастлив. …Буду писать повесть… «Радости жизни!» Я так чувствую ее теперь… Ах, красота какая! Сколько всего рассыпано… бери только!». Суждено было все-таки погибнуть Борису — и тем более прав он, жадно радуясь жизни на пороге смерти, любое проявление жизни для него теперь — «чудесный оркестр».
Любая красота трогает душу автора, даже если она — всего лишь обломок павлиньего пера с единственным радужным глазком: «Все-таки оставалось что-то от прежней жизни: грустно поглядывала она глазком павлиньим…».
Да, жизнь превратилась в «ужас, ставший бытом», но в этом же быте есть своя не умирающая красота. В быте еще в 1910-е годы И.Шмелев умел видеть все свойства, приметы и ценности бытия, из точно воссозданных бытовых деталей складывалась в его рассказах и повестях широкая картина национальной жизни.
Пейзажей все-таки как будто излишне много для эпопеи, где по традиции должен быть событийный стержень в сюжете. Такого стержня нет еще и потому, что событий здесь — тоже слишком много даже для эпопеи, так много, что они событиями уже не воспринимаются, из них состоит быт эпохи гражданской войны. Если в 1910-е годы быт писателю виделся богаче и сложнее любых событий, он намеренно не выводил их на передний план, топил в быте, то теперь события сами стали бытом, и не из чего стало ткань фон для них… разве что — из вечности, земным воплощением которой является пейзаж. Не случайно в финале книги Шмелев в последний раз воссоздает чудесный весенний крымский пейзаж. Несмотря ни на что обновляется природа, а значит, жизнь. Грустно, но поет черный дрозд. Не весь миндаль вырубили на дрова за жуткую зиму — и «голые деревья — в розовато-белой дымке».
Специфика жанра короткого рассказа в творчестве М. Горького и А. Чехова
... специфике жанра рассказа в художественной литературе. Задачи работы определяются ее целевой установкой: ·определить основные особенности короткого рассказа как жанра художественной литературы; ·обозначить особенности коротких рассказов в творчестве А.П. Чехова и А.М. Горького; ·отметить ...
Эпопея состоит из тридцати пяти маленьких глав, вполне законченных по смыслу, как бы из цикла рассказов. Однако сюжет развивается не прямолинейно, от главы к главе, а спиралеобразно. Героями похожих ситуаций, судеб становятся разные люди. Композиция книги активно организует и направляет ассоциативную мысль читателя, и нельзя не подумать о том, что нет ничего исключительного, случайного, единичного в жизни людей, все изображаемое — результат дьявольской закономерности, рожденной революцией. Все повторяется, но не только ужасы и страдания, но и то, ради чего всегда стоит жить человеку. Устойчива сама неустойчивость жизни, в ней самой можно и нужно искать душевные опоры.
Шмелев дает обычно исповедь обнаженного и раненого сердца, выстрадывающего себе свет и постижение. Может быть, именно потому он так часто излагает повесть от первого лица, от некоего «я», представляющего или главного героя, или взволнованного свидетеля событий.
Внешне беспорядочно наслаиваются на основную нить повествования пестрым хаосом воспоминания. Рассказы, впечатления не одного автора-рассказчика, но и его многочисленных собеседников, причем у каждого своя сказовая манера, как известно, очень содержательная сама по себе. Хор противоречивых голосов бывших аристократов, интеллигентов, ремесленников, крестьян складывается в шмелевский «парчовый» сюжет, пронизанный цветовыми пятнами, бесчисленными отблесками света (игра солнца!), звуков, запаха. Внешне разрозненные фрагменты соединяются в воображении читателя лишь ассоциативно, вскрывая при этом глубокий философский, нередко символический смысл. И.Шмелев создает в эпопее не просто сюжет с ослабленной фабулой, как это чаще всего наблюдалось в лучших образцах послечеховской прозы, но фабула у него полностью рассасывается, растворяется в сюжетной мозаичной плоти, где события уже совсем не перевешивают по смыслу предметные детали, описания, подробности, реминисценции, так называемые отступления.
Именно такая сюжетная форма дала возможность писателю сказать свое неповторимое слово о смутном времени. Главным событием в России того времени было истребление души нации, мировой общечеловеческой ценности — интеллигенции, гибель от насилия, голода, повальных болезней миллионов людей. Россия погружалась в царство смерти, темноты, и даже солнце над ней многим казалось солнцем мертвых.
И при всем том писатель видит в этом трагическом бытии неистребимые жизненные ценности. Е.Замятин, А. Ремизов, Д. Мережковский, позднее А.Платонов вполне разделяют ужас И.Шмелева от революции, но один Шмелев ищет и находит в этом мраке луч света, «свет вечный». Он видит, что духовность, дарованная Богом человеку, должна победить. Поэтому живут, уходят и вновь нарождаются на Земле праведники. Выход из бездны писатель видит в самом человеке. В природе, любви, милосердии, покаянии, ищет он опору пошатнувшейся духовности человека, познает жизнь не одним рассудком, а всеми глубинами своей православной души. У Шмелева — редкий дар благородной памяти. Были несказанные муки, но было и высшее блаженство в его жизни, они одновременно живут в его памяти, растворены во всем: в быте, в природе, в людях, о самых обыденных вещах писатель умеет рассказывать, как о чуде и счастье.
Несвоевременные мысли М.Горького — живой документ русской революции
... существо расхождений между представлениями Горького о революции, культуре, личности, народе и реалиями русской жизни 1917–1918 годов; обосновать своевременность «Несвоевременных мыслей» в момент публикации и ... у одного из «буревестника» 17 – года – Максима Горького - это его статьи, названные им «Несвоевременные мысли». Именно они являются яркой демонстрацией реальных событий, по - настоящему ...
Глава 2. Личность и революция в публицистике М.Горького («Несвоевременные мысли : заметки о революции и культуре»)
Октябрьские и послеоктябрьские события 1917 г. Горький, много лет, числивший себя в социалистах, воспринял трагически. В связи с этим он не стал проходить перерегистрацию в РСДРП и формально остался вне партии. «Нет, — в этом взрыве зоологических инстинктов я не вижу ярко выраженных элементов социальной революции». «Буревестник революции» понимает, что она оказывается гибельной для тех «сознательных рабочих», на которых он возлагал свои надежды. «…Начинается злая борьба чернорабочих с рабочими квалифицированными; чернорабочие начинает утверждать, что слесари, токари, литейщики и т.д. суть «буржуи». …Пролетариат не победит, по всей стране идет междуусобная бойня, убивают друг друга сотни и тысячи людей. …Но больше всего меня и поражает, и пугает то, что революция не несет в себе признаков духовного возрождения человека, не делает людей честнее, прямодушнее, не повышает их самооценки и моральной оценки их труда», — писал Горький вскоре после революции в газете «Новая жизнь», где печатались его резкие публицистические статьи под общим названием «Несвоевременные мысли». На какой-то период они развели писателя с большевиками.
Хрестоматийный Горький прочно ассоциируется в нашем сознании с определением «основоположника социалистического реализма», «певца революции», «великого пролетарского художника», не знающего сомнений и мучений совести. Тем неожиданнее узнавание иного Горького, автора публицистической книги «Несвоевременные мысли», остававшейся более семидесяти лет советской власти под строжайшим запретом; книги, содержавшей его заметки «о революции и культуре» 1917 — 1918 гг. В этой книге «хорошо известный» Горький предстает в обличителем революции, советской власти, предсказателем грядущих народных бедствий.
Путь Горького — публициста мучителен, полон взлетов надежды и горечи разочарования, веры и неверия, убежденности и разрушительных сомнений. Это не могло не обернуться противоречиями в правосознании писателя, выразившемися прежде всего в его восприятии революции.
Но вот грянул 1917 г., и точка зрения Горького на роль интеллигенции в революции кардинально изменилась — под влиянием исторических обстоятельств. Сработало то самое правовое чувство, которое и проявляется в переломные моменты бытия. Горький теперь болезненно реагирует на непонимание между народом и интеллигенцией, пытается найти объяснение трагическому отчуждению между ними.
Пытается раскрыть глаза обществу на то, что правовая воля на деле стимулирует не проявление поведения, соответствующего типу правосознания демократического толка, а поощряет анархию и разгул вседозволенности, «пролетарского» снобизма. В народе не оказалось ни грамма уважения к личности, чувства собственного достоинства, сознательной воли к свободе, а значит, и гражданского чувства. Лейтмотив «Несвоевременных мыслей» — возглас «Граждане! Культура в опасности», который, по мысли пролетарского художника, куда опаснее и страшнее лозунга «Отечество в опасности!». Обратим внимание на эволюцию понятия «культура». Теперь уже речь идет вовсе не о пролетарской культуре, а о культуре как совокупности духовных ценностей, накопленных человечеством за века существования.
«Несвоевременные мысли» А.М. Горького
... большие надежды он связывал с революцией. О них Горький говорит и в «Несвоевременных мыслях»: революция станет тем деянием, благодаря которому народ примет «сознательное участие в творчестве ... существо расхождений между представлениями Горького о революции, культуре, личности, народе и реалиями русской жизни 1917-1918 годов; - обосновать своевременность «Несвоевременных мыслей» в момент публикации и ...
Изменилась и трактовка термина «революция». Не карательная функция ставится в ее определяющее начало, а возможность «развить в стране напряженное культурное строительство», единственное, что может противостоять произволу и жестокости. В любом другом случае, считает Горький, она бесплодна. Кардинально поменялась в «Несвоевременных мыслях» и правовая парадигма таких понятий, как «личность» и «коллективизм». Уже первые месяцы революции показали, что самый страшный враг внутри человека — хаос темных страстей, жестокости, обусловленных недостатком все той же культуры.
В самом народе с его коллективистским началом автор видит теперь угрозу демократическим началам, опасность разрушения личности в человеке. От статьи к статье растет горьковская полемика с большевиками. Он истово отрицает диктатуру пролетариата, считает, что усилия слепых фанатиков и бессовестных авантюристов во имя «социальной революции» — на самом деле путь к анархии, гибели пролетариата и революции. И сила, которая может противостоять трагедии умерщвления демократии, видится Горькому в интеллигенции.
Столь противоречивые отправные точки правосознания в эпоху революции свойственны были не только Горькому. Творческая интеллигенция, более чем кто-либо мечтавшая о революционных преобразованиях в России, потому и отвернулась от большевизма, что попраны были все правовые нормы, на «нет» сведена ценность личности, ее неотъемлемые права, включая право на жизнь и свободу слова, свободу вероисповедания.
В Несвоевременных мыслях (цикл статей в газете Новая жизнь ; 1917-18; в 1918 вышли отдельным изданием) он обвинил Ленина в захвате власти и развязывании террора в стране. Но там же назвал русский народ органически жестоким, звериным и тем самым если не оправдывал, то объяснял свирепое обращение большевиков с этим народом.
Эти годы отмечены особым драматизмом взаимоотношений писателя с властью, крайней остротой литературной борьбы, в которой Горький играл далеко не последнюю роль. В освещении этого периода жизни и творчества Горького не только нет единодушия среди исследователей, более того — здесь господствует крайний субъективизм в оценках. В литературоведении советской эпохи Горький представал непогрешимым и монументальным. Если же верить новейшим публикациям о писателе, в литом корпусе монумента сплошь пустоты, заполненные мифами и легендами.
Как известно, эта книга была под запретом вплоть до перестройки. А между тем она без посредников представляет позицию художника в канун и во время Октябрьской революции. По признанию самого Горького, с осени 16-го года по зиму 22-го он не написал ни строчки художественных произведений. Все его мысли были связаны с бурными
событиями, потрясавшими страну. Вся его энергия была обращена на
непосредственное участие в общественной жизни: он вмешивался в политическую борьбу, старался выручать из застенков ЧК ни в чём не повинных людей, добивался пайков для умирающих от голода учёных и деятелей искусства, затевал дешёвые издания шедевров мировой литературы… Публицистика была для него одной из форм
прямого общественного действия. «Несвоевременные мысли» — это серия из 58 статей, которые были опубликованы в газете «Новая жизнь», органе группы социал-демократов. Газета просуществовала чуть больше года — с апреля 1917-го по июль 1918-го, когда она была закрыта властями как оппозиционный орган печати. Изучая произведения Горького 1890-1910-х годов, можно отметить высокие надежды, которые он связывал с революцией. О них Горький говорит и в «Несвоевременных мыслях»: революция станет тем деянием, благодаря которому народ примет сознательное участие в творчестве своей истории, обретёт чувство родины, революция должна возродить духовность в народе.Но вскоре после октябрьского переворота (в статье от 7 декабря 1917 года), уже предчувствуя иной, чем он предполагал, ход революции, Горький с тревогой вопрошает: Что же нового даст революция, как изменит она звериный русский быт, много ли света вносит она во тьму народной жизни? Эти вопросы были адресованы победившему пролетариату, который официально встал у власти и получил возможность свободного творчества. Происходит столкновение идеалов, во имя которых Горький призывал к революции, с реалиями революционной действительности.
Главная цель революции, по Горькому, нравственная — превратить в личность вчерашнего раба. А в действительности, как с горечью констатирует автор «Несвоевременных мыслей», октябрьский переворот и начавшаяся гражданская война не только не несли в себе признаков духовного возрождения человека, но, напротив, спровоцировали выброс самых тёмных, самых низменных — зоологических — инстинктов. В цикле статей 1917-1918 гг. «Несвоевременные мысли» он был непримиримо строг к революционерам-большевикам, возлагал в первую очередь на них ответственность за кровавый террор, грабежи, разруху и голод.
Горький пишет о самосудах и погромах, о беззастенчивом вывозе за границу культурных ценностей, об аресте честных людей, виновных только в том, что они мыслят иначе, чем велит новая власть, о кастовости нового гегемона — пролетариата, которая, по мысли писателя, ничуть не лучше кастовости дворян. Атмосфера безнаказанных преступлений, снимающая различия между звериной психологией монархии и психологией взбунтовавшихся масс, не способствует воспитанию гражданина, утверждает писатель.
Для примера можно вспомнить о так называемом заявлении особого собрания моряков Красного Флота Республики, вызвавшем глубочайшее изумление Горького. Дикая идея физического возмездия — главная идея документа. Горький сопоставляет содержание заявления моряков (За
каждого нашего убитого товарища будем отвечать смертью сотен и тысяч
богачей… ) и публикацию в «Правде», авторы которой, приняв порчу
автомобильного кузова за покушение на Владимира Ильича, грозно заявили: «За каждую нашу голову мы возьмём по сотне голов буржуазии». Идентичность этих заявлений свидетельствует, о том, что жестокость
матросской массы санкционирована самой властью, поддерживается фанатической непримиримостью народных комиссаров. Это, считает Горький, не крик справедливости, а дикий рёв разнузданных и трусливых зверей. Статья строится как своеобразный диалог с авторами заявления. Возмущённое чувство писателя изливается посредством риторических вопросов: Что же, правительство согласно с методом действий,
обещанных моряками?, Я спрашиваю вас, господа моряки: где и в чём разница между звериной психологией монархии и вашей психологией? Экспрессия заключена и в решительном, чётком и кратком выводе-призыве: Надобно опомниться. Надо постараться быть людьми. Это трудно, но — это необходимо…. Следующее принципиальное расхождение между Горьким и большевиками кроется во взглядах на народ и в отношении к нему. Вопрос этот имеет несколько граней. Прежде всего, Горький отказывается полуобожать народ, он спорит с теми, кто, исходя из самых благих, демократических побуждений, истово верил в исключительные качества наших Каратаевых. Вглядываясь в свой народ, Горький отмечает, «что он пассивен, но — жесток, когда в его руки попадает власть, что прославленная доброта его души — карамазовский сентиментализм, что он ужасающе невосприимчив к внушениям гуманизма и культуры». Но писателю важно понять, почему народ — таков: Условия, среди которых он жил, не могли воспитать в нём ни уважения к личности, ни сознания прав гражданина, ни чувства справедливости, — это были условия полного бесправия, угнетения человека, бесстыднейшей лжи и зверской жестокости. Следовательно, то дурное и страшное, что проступило в стихийных акциях народных масс в дни революции, является, по мысли Горького, следствием того существования, которое в течение столетий убивало в русском человеке достоинство, чувство личности. Значит, революция была нужна! Но как же совместить необходимость в освободительной революции с той кровавой вакханалией, которой революция сопровождается? Когда анализируешь статью от 14 июля 1917 года, посвящённую драме 4 июля — разгону демонстрации в Петрограде вызывает интерес своеобразие её композиционного строения: в центре статьи воспроизведена (именно воспроизведена, а не пересказана) картина самой демонстрации и её разгона. А затем следует рефлексия автора на увиденное собственными глазами, завершающаяся итоговым обобщением. Достоверность репортажа и непосредственность впечатления автора служат основой
для эмоционального воздействия на читателя. И происшедшее, и раздумья — всё происходит словно на наших глазах и в нашем сознании. Участники июльской демонстрации: вооружённые и невооружённые люди, грузовик-автомобиль, тесно набитый разношёрстными представителями революционной армии, что мчится точно бешеная свинья (образ грузовика вызывает не менее экспрессивные ассоциации: гремящее чудовище, нелепая телега.) Но затем начинается паника толпы, испугавшейся самой себя, хотя за минуту до первого выстрела она отрекалась от старого мира и отрясала его прах
с ног своих . Перед глазами наблюдателя предстаёт отвратительная картина
безумия: толпа при звуке хаотических выстрелов повела себя как стадо баранов, превратилась в кучи мяса, обезумевшего от страха. Горький ищет причину происшедшего. В отличие от абсолютного большинства, винившего во всём ленинцев, германцев или откровенных контрреволюционеров, он называет главной причиной случившегося несчастья тяжкую российскую глупость — некультурность, отсутствие исторического чутья. Горький ведет от наблюдений над картиной — через эмоциональные впечатления — к размышлениям и далее — к выводам. И уже сами выводы превращаются в постановку главных, по мысли автора, задач революции: Этот народ должен много потрудиться для того, чтобы приобрести сознание своей личности, своего человеческого достоинства, этот народ должен быть прокалён и очищен от рабства, вскормленного в нём, медленным огнём культуры. На первый взгляд, кажется, что резкие суждения автора «Несвоевременных мыслей» о народе свидетельствуют, о его неуважении к простому трудовому люду, об отсутствии сострадания к нему, о неверии в его духовные силы. На самом деле всё выглядит иначе. Опираясь на весь свой предшествующий опыт и на свою многими делами подтверждённую репутацию защитника порабощённых и униженных, Горький заявляет: Я имею право говорить обидную и горькую правду о народе, и я убеждён, что будет лучше для народа, если эту правду о нём скажу я первый, а не те враги народа, которые теперь молчат да копят месть и злобу, чтобы… плюнуть злостью в лицо народа… Рассмотрим один из самых принципиальных расхождений
Горького с идеологией и политикой народных комиссаров — к спору о культуре. Это стержневая проблема публицистики Горького 1917-1918 годов. Не случайно, издавая свои «Несвоевременные мысли» отдельной книгой, писатель дал подзаголовок «Заметки о революции и культуре». В 1917-1918 годах писателя поддерживала многочисленная духовная оппозиция большевистскому режиму из числа профессоров, ученых, творческой интеллигенции. Приоритетное значение, которое он придаёт культуре в революционном преображении России, могло показаться многим его современникам чрезмерно преувеличенным. В подорванной войной, раздираемой социальными противоречиями, отягощённой национальным и религиозным гнётом стране самыми первостепенными задачами революции представлялось осуществление лозунгов Хлеб голодным, Землю тем, кто её обрабатывает, Заводы и фабрики рабочим. А, по мнению Горького, одна из самых первостепенных задач социальной революции состоит
в очищении душ человеческих — в избавлении от мучительного гнёта ненависти, в смягчении жестокости, пересоздании нравов, облагораживании отношений. Чтобы осуществить эту задачу, есть только один путь — путь культурного воспитания. Горький считает одной из первых задач момента
возбуждение в народе — рядом с возбуждёнными в нём эмоциями политическими — эмоций этических и эстетических. Однако писатель наблюдал нечто прямо противоположное, а именно: хаос возбуждённых инстинктов, ожесточение политического противостояния, хамское попрание достоинства личности, уничтожение художественных и культурных шедевров. Во всём этом автор винит в первую очередь
новые власти, которые не только не препятствовали разгулу толпы, но даже
провоцировали её. Революция бесплодна, если «не способна… развить в стране напряжённое культурное строительство» — предупреждает автор
«Несвоевременных мыслей». Ни один факт ущемления культуры, каким бы незначительным он ни казался, не проходит мимо внимания писателя. Он
протестует против грязной литературы, особенно вредной именно теперь, когда в людях возбуждены все тёмные инстинкты; выступает против решения Совета солдатских депутатов по вопросу об отправке на фронт артистов, художников, музыкантов, потому что страшится: …с чем мы будем жить, израсходовав свой лучший мозг?. Он сетует по поводу исчезновения с книжного рынка хорошей честной книги, а книга — лучшее орудие просвещения. Кто же оказался во главе Октябрьской революции — вечный революционер или революционер на время, на сей день?
Далеко не случайно образцом романтика революции для Горького является крестьянин Пермской губернии, приславший писателю письмо, в котором осуждает крестьянство, жадное до собственности, ищущее в революции карманные интересы. По мнению автора «Несвоевременных мыслей», этот крестьянин — подлинный революционер, потому что он видит высшие, духовные цели революции. Таких людей писатель называет вечными революционерами, потому что им свойственно вечное чувство неудовлетворенности. Вечный революционер знает и верит, что человечество имеет силу бесконечно создавать из хорошего — лучшее, его единственная и действительно революционная цель — оживить, одухотворить весь мозг мира, сам же он — дрожжа. Но на мощной волне революции выплеснулся на поверхность и другой тип общественного деятеля, которого Горький хлёстко назвал революционером на время. Таких людей он увидел, прежде всего, среди участников октябрьского переворота. Революционер на время — это человек, принимающий в разум, а не в душу внушаемые временем революционные идеи, и поэтому он искажает и опорочивает, низводит до смешного, пошлого и нелепого культурное, гуманистическое, общечеловеческое содержание революционных идей. Они переводят революционный порыв в сведение счётов с бывшими реальными или мнимыми обидчиками (за каждую нашу голову…), это они провоцируют в возбуждённой толпе хватательный инстинкт (грабь награбленное), это они оскопляют, обескрыливают, обесцвечивают жизнь якобы во имя всеобщего равенства (ибо это равенство в бедности, в бескультурье, в нивелировании личностей), это они, насаждая новую — пролетарскую — мораль, по сути, отрицают мораль общечеловеческую.
Горький доказывает, что для холодного фанатика, аскета, оскопляющего творческую силу революционной идеи, совершенно несущественны моральные аспекты революции, больше того — вроде бы благородная поза аскета становится даже неким романтическим оправданием невиданной жестокости, с которой революционеры на время осуществляли свой проект преобразования России. Главное же проявление аморальности большевиков Горький видит в их отношении ко всему народу как к объекту гигантского эксперимента: материал для бесчеловечного опыта — так сказано в статье от 19.01.18; …из этого материала — из деревенского
тёмного и дряблого народа — фантазёры и книжники хотят создать новое
социалистическое государство — это фраза из статьи от 29.03.18; они
(большевики) производят над народом отвратительный опыт (в статье от 30.05.18.).
А в статье от 13.01.18 автор высказывается ещё жёстче: «Народные комиссары относятся к России как к материалу для опыта, простой народ для них — та лошадь, которой учёные-бактериологи прививают тиф для того, чтоб лошадь выработала в своей крови противотифозную сыворотку. Вот именно такой жестокий и заранее обречённый на неудачу опыт производят комиссары над русским народом…
Реформаторам из Смольного нет дела до России, они хладнокровно обрекают её в жертву своей грёзе о всемирной или европейской революции». Обвинение в аморальности — это самое главное обвинение, которое Горький бросает в лицо новой власти. В статье от 16.03.18 вожди Октября будут ассоциироваться с библейскими палачами — «несчастную Русь» они «тащат и толкают на Голгофу, чтобы распять её ради спасения мира». В «Несвоевременных мыслях» Горький подвергает резкой критике вождей революции: Ленина, Троцкого, Зиновьева, Луначарского и других. Писатель обвиняет их в незнании России и её народа, в подстрекательстве народных масс на деяния, низводящие их до уровня толпы; обвиняет в том, что не смогли предотвратить перерастания революции в пугачёвщину, романтизм революции — в одичание, свободы — в анархизм, вседозволенность, что забыли истину: идеи не побеждают приёмами физического насилия. А вследствие всего этого гуманитарное, глубоко идеалистическое содержание понятий «культура» и «культурность» исчезнет, уступив место прагматизму, уживающемуся с антидемократизмом и национализмом. И писатель считает нужным через голову своих всевластных оппонентов непосредственно обратиться к пролетариату с тревожным предупреждением: Тебя ведут на гибель, тобою пользуются как материалом для бесчеловечного опыта, в глазах твоих вождей ты всё ещё не человек!.
Жизнь показала, что эти предупреждения не были услышаны. И с Россией, и с её народом произошло то, против чего предостерегал автор «Несвоевременных мыслей». Справедливости ради надо сказать, что сам Горький тоже не оставался последовательным в своих воззрениях на происходившую в стране революционную ломку. И «Несвоевременные мысли» М. Горького — горькое прозрение от социалистических иллюзий, разочарование в пролетарских симпатиях. Поэтому его растрепанные, путаные, но отчаянно смелые, искренние «Несвоевременные мысли» звучат своевременно и сегодня. Глава 3. «Солнце мертвых» И.Шмелева и «Несвоевременные мысли» М.Горького : грани соприкосновения В статье от 17 (4) марта 1918 г. М. Горький писал: «Сегодня «Прощеное Воскресенье». По стародавнему обычаю люди просили в этот день друг у друга прощения во взаимных грехах…» Это было тогда, когда на Руси существовала совесть: когда даже темный уездный русский народ смутно чувствовал в душе своей тяготение к социальной справедливости, понимаемой, может быть узко, но всё-таки — понимаемой…» Далее М. Горький приводит примеры того, что, к сожалению, совесть людская в эти тяжелые дни издохла. Что «чувство справедливости» направлено на дело «распределения» материальных благ, которое протекает совсем не безобидно и до бесстыдного нечестно. И все вместе это — грязь, кровь, подлость и пошлость. «Полуголодные нищие обманывают и грабят друг друга — этим наполнен их текущий день».
Кругом много звучит бессильных политических заявлений и резких бессмысленных, порой кровавых действий. А где много политики, как утверждает Горький, там нет места культуре.
«…тут уже, пожалуй, совершенно бесполезно говорить о совести, справедливости, об уважении к человеку и обо всем другом, что политический цинизм именует «сентиментальностью», но без чего — нельзя жить».
Итак, М. Горький глубоко огорчен и критикует «яснее ясного» исчезновение основных человеческих ценностей. Пусть даже времена трудны, но человек должен оставаться человеком, а новая власть всеми силами должна исправлять положение, а не усугублять его. За моральный развал одичавшей массы он винит советскую власть.
Да, без «сентиментальности», совести и поддержки друг друга жить нельзя. И этой же мыслью пронизан рассказ «Живая Душа!» из эпопеи «Солнце Мертвых».
«…пустота, темнота…та-та…И голод мучить устал, — уснул. И вот — вспыхнет в печурке, и мысль промнется : а что же утро?..»
Так сидит и мучается от голода и душевного беспокойства герой рассказа, — сам И. Шмелева.
И вдруг стук. А не все ли равно кто теперь? Но это пришел татарин от хорошего человека. Это другой старый татарин прислал с корзинкой. Яблоки, грушка-сушка…, мука?! И бутылка бекмеса! Подарок. Ну, прямо с неба вестник!
« — Скажи Гафару… с тарому Гафару…Скажи, Абайдулин… старому татарину Гафару… Аллах! «…» Смотрит в огонь старый Абайдулин, и я смотрю. Смотрим, двое — одно, на солнце. И с нами Бог. «…» Теперь ничего не страшно. Знаю я: с нами Бог! Хоть на один миг с нами. Ты все можешь! Не уходи от нас. Господи останься. В дожде и в ночи пришел Ты с татарином, по грязи… Пребудь с нами до солнца!».
Здесь И. Шмелев и М.Горький едины. Оба произведения повествуют о неугасаемом внутреннем человеческом духе, вера в который, и спасет людей. Тот самый «сентиментальный» дух, совесть, которую нельзя вытравить ничем.
Правда, у Горького в данном случае этот вопрос звучит более остро. Ну так и ничего! Ведь он выступает как трибун, оратор. Да, и аудитория слушателей у Горького совсем иная. Но задачи, которые и Горький, и Шмелев пытаются решить полностью совпадают: потеря совести, других общечеловеческих идеалов полностью лишает людей шанса на право называться людьми.
А Вера, у кого в Бога, Аллаха или светлое будущее важный элемент поддержки Души.
Статья («Новая жизнь» №51 (266), 26 (13) марта 1918 г.) производит особо сильное впечатление, так как ее основные мысли надолго пережили автора. И к полемике с творчеством И.Шмелева очень сильно притягивает. У Горького опять ярко и смело проявился талант оратора-учителя, причем очень смелого. Хотя ему, конечно, намного проще выступать в таком резком, осуждающем тоне. Тот, кто хорошо представляет ту историческую обстановку, понимает, что возможности Горького и Шмелева различны. Да и по складу души они разные. Не надо об этом забывать. Хотя и говорят они в ниже приводимых отрывках почти об одном и том же, но как то по-разному это и читается и воспринимается сердцем.
М. Горький с «криком возмущенной справедливости» разбирает заявления «Особо собрания моряков Красного флота республики», Где говорится : «Мы, моряки, решили : если убийства наших лучших товарищей будут впредь продолжаться, то мы выступим с оружием в руках и за каждого убитого нашего товарища будем отвечать смертью сотен и тысяч богачей, которые живут в светлых и роскошных дворцах, организовывая контрреволюционные банды против трудящихся масс, против тех рабочих, солдат, крестьян, которые в октябре вынесли на своих плечах революцию <…> и что же правительство согласно с методом действий, обещанных моряками? Или оно бессильно воспрепятствовать этому методу? И, — наконец, — не само ли оно внушило морякам столь дикую идею физического возмездия?».
Как четко и правильно улавливает здесь М. Горький основные методы действия советского руководства, которые будут использоваться и в дальнейшем. И как правильно и четко ставит вопрос о мерах борьбы с этим направлением в политике молодого государства. Он пишет: «Нет сомнения, господа, в том, что вы, люди вооруженные, можете безнаказанно перебить и перерезать столько «буржуев», сколько вам будет угодно. В этом не может быть сомнения, — ваши товарищи уже пробовали устраивать массовые убийства буржуазной «интеллигенции», — перебив несколько сот грамотных людей в Севастополе, Евпатории, они объявили: «Что сделано, — то сделано, а суда над нами не может быть». Эти слова звучат как полупокаяние, полуугроза, и в этих словах, господа моряки, целиком сохранен и торжествует дух кровавого деспотизма той самой монархии, внешние формы которой вы разрушили, но душу ее — не можете убить, и вот она живет в ваших грудях, заставляя вас рычать зверями, лишая вас образа человечьего».
Далее Горький показывает, что им, морякам, «красе и гордости русской революции, да и не только им в конечном счете, воспитанным при царском строе, где безнаказанность по отношению к морякам и другим низшим слоям общества, не имела приделов, нельзя уподобляться «бывшим» и жить по той же звериной психологии монархии.
В чем же тогда разница? «Они» и Вы думаете, и действуйте точно также.
Далее Горький высказывает мысль, которая созвучна не только «тихим», но идентичным мыслям Шмелева, но актуальны и сейчас.
«Повторяю: убить — проще и легче, чем убедить, но — разве не насилия над народом разрушали власть монархии? Из того, что вы разделите между собой материальные богатства России, она не станет ни богаче, ни счастливее, вы не будете лучше, человечнее. Новые формы жизни требуют нового духовного содержания — способны ли вы создать эту духовную новизну? Судя по вашим словам и действиям, вы еще не способны к этому, — вы, дикие русские люди, развращенные и замученные старой властью, вам она привила в плоть и кровь все ваши страшные болезни и свой бессмысленный деспотизм».
И, наконец, предостережение, которое нужно всегда держать в голове, когда берешься за важные дела: «Надо постараться быть людьми. Это трудно — это необходимо».
Блестящая концовка речи, вот только возымела ли она свое действие?! Об этом можно узнать у Шмелева, который как всегда без присущего ораторского шума, но с духовной убедительностью показывает как ужасные деяния людей, которые забыли, что они люди по воле Божьей.
Известно, что сын Шмелева был расстрелян с тысячи других в Крыму «красными» без суда и следствия. Их даже толком не успевали хоронить. Предостережение и просьба М.Горького не оправдалось. Стреляй и убивай, а дальше как получится. Вот об этом горе и пишет И.Шмелев. Мало того, Шмелев показывает, что некоторые люди не хотят мириться с действительностью и «уходят» сами. А куда идти? Да и сам от себя не уйдешь. От таких случаев, почти массовых, и стонет земля Русская.
«Я никак не могу уснуть. Коснулся души Господь — и убогие стены тесны. Я хочу быть под небом — пусть не видно его за тучами. Ближе к Нему хочу… чуять в ветре Его дыхание, во тьме — Его свет увидеть».
Вот разница между Горьким и Шмелевым. «Ближе к Нему хочу», — говорит Шмелев, и это главное отличие.
«Я тихо иду по саду, выглядываю звезды, вот-вот увижу, — чувствуется они за облаками. Пахнет сырой землей, горную мглою пахнет: сорвется ветер, чуется тугой воздух. Свежая хвоя кедра осыпает лицо дождем. Я затаиваю шаги… болью хватает меня за сердце… Вот он, жуткий, протяжный стон…тянется из далекой балки. И снова — тихо. И снова — тяжкий, глубокий вздох… — кто-то изнемогает в великой муке. Удушаемый вопль покинутого всеми… <…> Я знаю его, этот тяжкий, щемящий стон. Я слышал его недавно. Он взывает из под земли, завет глухо…Я прислушиваюсь в глухой ночи. Тяжко идет из балок: …уууу…у… Нет ему выхода, — потянется и уходит в землю. Мертвой тоской сжимает сердце. Не они ли это, брошенные в овраге, с пробитою головою, грудью…оголенные человеческие тела?.. Всюду они, лишенные погребения…».
И хотя И.Шмелеву удалось найти тело свое сына и похоронить, но душа его…? «Умом я знаю…А сердцем… — тяжело его слышать человеку», — говорит Шмелев о всех погибших, что в балках воюют. Вот если бы моряки, о которых говорил Горький, могли бы так сказать. Тогда бы и жизнь пошла иначе. Но зададим себе вопрос: а могли бы моряки понять Шмелева? Думаю, что нет. Для них нужен был «лобовой удар» Горького. В этом второе существенное различие между Горьким и Шмелевым. Хотя говорят об одном и том же, но стиль выражения мыслей разный.
В рассказе И.Шмелева «Земля стонет» повествуется, как на своей даче сгорел доктор. Понятно, что не смог он быть с «дикарями» земли Русской. Сам решил уйти.
«Сгорел доктор. Ушел в огне. Сам себя сжег…или, быть может, несчастный случай? Теперь не страшно».
Так «уходила» лучшая часть народа русского. Кто куда. Не смог в ту пору один М.Горький обуздать «матросов», сделать их людьми. Вот это и показал нам Шмелев.
Оба боролись за одно. Да в ту пору не вышло. В любом деле нужно время и ум, с совестью (М.Горький) и святостью (И.Шмелев).
Эти два слова, передающих глубину и страдание души, объединяют усилия Горького и Шмелева, идущих к одной цели, — воспитать народ Русский, — но с разных сторон.
Заключение
Освободившись от оков фабульного сюжета, проза И. Шмелева (а также и ряда других русских прозаиков 20 века) обратилась к темам и проблемам не «прозаическим». Проза И. Шмелева насыщена философией, порой — почти религиозными медитациями, она в высшей степени художественна, но без давления традиционного сюжетного вымысла. И без сухости публицистики. «Типические характеры в типических обстоятельствах» стали не обязательны для реализма 20 века, изменилось и представление о литературном герое, а значит, и сам герой.
Один из создателей русской лирико-философской прозы 20 века, И.С. Шмелев главную задачу своего эмигрантского творчества, связанного с православной философией, видел в выявлении и художественном воссоздании непреходящих ценностей бытия.
«Солнце мертвых» — это такая правда, что и в художеством не назовешь. В русской литературе первое по времени настоящее свидетельство о большевизме. Кто еще так передал отчаяние и всеобщую гибель первых советских лет, военного коммунизма? […] здесь — такое душевно трудное преодоление, прочтешь несколько страниц — и уже нельзя. Значит — правильно передал ту тягость. Вызывает острое сочувствие к этим бьющимся в судорогах и умирающим. Страшней этой книги — есть ли в русской литературе? Тут целый погибающий мир вобран, и вместе со страданием животных, птиц. В полноте ощущаешь масштабы Революции, как она отразилась и в делах, и в душах».
Книга «Несвоевременные мысли» осталась памятником своему времени. Она запечатлела суждения Горького, которые он высказал в самом начале революции и которые оказались пророческими. И независимо от того, как менялись впоследствии воззрения их автора, эти мысли оказались в высшей степени своевременными для всех, кому довелось пережить надежды и разочарования в череде потрясений, пришедшихся на долю России в ХХ веке.
«Мы собираемся и мы обязаны строить новую жизнь на началах, о которых издавна мечтали. Мы понимаем эти начала разумом, они знакомы нам в теории, но — этих начал нет в нашем инстинкте, и нам страшно трудно будет ввести их в практику жизни», — так начинает М. Горький свою работу, и уже с первых же страниц почти прозрачным оказывается представление Горького о несвоевременности: для русского мыслителя последним оказывается всё то, что необходимо перевести в «наше время», это то несвоевременное, которое придёт на смену «своему времени» — с тем, чтобы самому стать таковым. А потому и пишет М. Горький «Несвоевременные мысли» как сборник практических советов для «своего времени», как то, что поможет спасти «мир, соскочивший с петель», как указание на «необходимость просветительской работы — немедленной, планомерной, всесторонней и упорной». Можно вспомнить те условия, в которых пишет М. Горький свою работу (на самом деле являющуюся сборником статей газеты): первые послеоктябрьские годы, когда необходимы были не столько рассуждения о том, чем отличается своевременность от несвоевременности, сколько действия, в которых выражалась бы солидарность или не солидарность по отношению к «своему времени». Несвоевременным оказывается то, что пока не получило возможность для того, чтобы стать «своим временем». Для М. Горького проблема несвоевременности является лишь временной и она разрешима «при разумном единении всех сил, способных к работе политического, экономического и духовного возрождения». Думается, что в таким образом понятой несвоевременности лишь в малой степени выражается дистанцированность, необходимая для самообразования.
Многое в «Несвоевременных мыслях» и «Солнце мертвых» — плод прежних размышлений, хотя и предельно обострившихся, описание виденного. Оба произведения — живые документы трагического периода русской истории и авторской мужественной реакции на него.
Список использованной литературы
[Электронный ресурс]//URL: https://litfac.ru/kursovaya/solntse-mertvyih-shmelev/
Горький М. Из цикла «Несвоевременные мысли» / Горький М. //Проза. Драматургия. Публицистика. — М.: АСТ; Олимп, 1996. — 669 с. — (Школа классики).
Горький М. Проза. Драматургия. Публицистика / М.Горький. — М.: Изд-во «Олимп», Изд-во «АСТ», 2003. — 288 с. — (Школьная хрестоматия).
«…Изгнанники, скитальцы и поэты!»: биобиблиографический справочник / Под ред. В.П. Казарина, Л.Н. Дроздовой. — Вып. 1 : И.С. Шмелев. — 2-е изд., доп. — Симферополь: Крымский Архив, 2001. — 36 с.
Ильин И.А. О тьме и просветлении. Книга художественной критики. Бунин-Ремизов-Шмелев / И.А. Шмелев; Сост. и коммент. Ю.Т. Лисицы; Худож. Л.Ф. Шканов // Собрание сочинений : в 10 т. Т.6. Кн.1. — М.: Русская книга, 1996. — 557 с.
Примочкина Н. Писатель и власть. М.Горький в литературном движении 20-х годов / Н. Примочкина. — М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 1995. — 253 с.
Пушкарева Л.С. Жизнь, красота, вечность в эпопее И.С. Шмелева «Солнце мертвых» (к вопросу о художественной философии писателя) / Л.С. Пушкарева // Время. Личность. Культура: сб. науч. трудов СПбГАК. Т.148. — СПб, 1997. — С.280-294
Сергеев В.В. О противоречиях правосознания в «Несвоевременных мыслях» М.Горького / В.В. Сергеев // Художественное слово в современном мире: Сборник статей / Под общ. ред. И.М. Поповой. Тамб. гос. техн. ун-т. Тамбов, 2004. Вып 7. — 60 с.
Солженицын А. Иван Шмелев и его «Солнце мертвых»: из «Литературной коллекции» / А. Солженицын // Новый мир. — 1998. — №7. — С.184-193
Чудакова М. Максим Горький (Алексей Максимович Пешков) / М. Чудакова // Энциклопедия для детей. Т.9. Русская литература. Ч.2. XX век / Глав. ред. М.Д. Аксенова. — М.: Аванта +, 1999. — С.135-148
Шмелев И. Пути небесные: избранные произведения / И.Шмелев. — М.: Советский писатель, 1991. — 587 с.
1.
