В свободное от поэзии и прозы время Александр Пушкин писал критические статьи, Владимир Маяковский придумывал подписи к карикатурам, Константин Паустовский укреплял боевой дух Красной армии острыми, точными и человечными очерками. Для Михаила Булгакова журналистика стала спасением от бедности, а для Владимира Гиляровского — делом всей жизни.
Об истории создания журналистских работ рассказали в Государственном музее А.С. Пушкина, Государственном музее В.В. Маяковского, Государственном музее М.А. Булгакова, Центре Гиляровского (Музей Москвы) и Музее К.Г. Паустовского.
Совместный материал mos.ru и агентства «Мосгортур».
Александр Пушкин. «О записках Видока»
Противостояние Александра Пушкина и писателя и журналиста Фаддея Булгарина известно по эпиграммам, которыми поэт и его окружение щедро осыпали своего оппонента. У этой нелюбви было несколько причин.
Во-первых, эстетическая: Булгарина осуждали за потакание вкусам широких масс, приводя в пример его роман «Иван Выжигин». Книга, ставшая первым бестселлером в истории русской литературы, была рассчитана на неискушенного читателя. Булгарин не уступал — называл Пушкина, Дельвига и Вяземского аристократами, желающими писать для избранных.
Вторая причина была политической. Они находились по разные стороны баррикад: Пушкин имел либеральные взгляды и дружил с декабристами, а Булгарин слыл сторонником жесткой цензурной политики Николая I и писал доносы на коллег-литераторов. Кроме того, Фаддей Венедиктович был негласным агентом Третьего отделения императорской канцелярии.
В ноябре 1829 года в журнале «Сын отечества» вышли первые главы нового романа Булгарина о Смутном времени «Дмитрий Самозванец». Ознакомившись с ними, Пушкин увидел многочисленные заимствования из своего еще не опубликованного произведения «Борис Годунов». В 1826-м Пушкин отдал текст трагедии императору для разрешения на публикацию. Из рук Николая I рукопись попала к неизвестному рецензенту, который не рекомендовал произведение к печати. По мнению Александра Сергеевича, этим человеком был Булгарин.
Творческий путь Александра Сергеевича Пушкина как журналиста
... названий журналов. Задача данной курсовой работы проследить творческий путь Александра Сергеевича Пушкина как журналиста от первых проб пера в журналистике до периода редактирования «Современника» ... смирением принимаю похвалы неизвестного критика. Поэту было свойственно высокое уважение к профессии журналиста. «Сословие журналистов, – писал он, – есть рассадник людей государственных – они знают это ...
В 1830 году в «Литературной газете» Дельвига вышла критическая статья Пушкина «О записках Видока», посвященная автобиографии бывшего преступника Эжена Франсуа Видока, ставшего шефом французской полиции. Однако в описании француза читатель того времени с первых строк угадывал Булгарина: «Представьте себе человека без имени и пристанища, живущего ежедневными донесениями, женатого на одной из тех несчастных, за которыми по своему званию обязан он иметь присмотр, отъявленного плута, столь же бесстыдного, как и гнусного, и потом вообразите себе, если можете, что должны быть нравственные сочинения такого человека».
Отношения между писателями были накалены до такой степени, что анонимную разгромную рецензию на «Дмитрия Самозванца», которая была опубликована в «Литературной газете», Булгарин ошибочно приписал Пушкину (позже стало известно, что ее автором выступил Дельвиг) и адресовал поэту фельетон «Анекдот». Александр Сергеевич ответил оппоненту своей знаменитой эпиграммой, заканчивающейся словами: «беда, что ты Видок Фиглярин».
Спал в театре, проигрывал в карты, спорил с тещей: что еще Пушкин делал в Москве
Конфликт писателей продолжался до самой смерти Пушкина. Казалось бы, последнее слово осталось за Булгариным, который сказал: «Жаль поэта, и великого, — а человек был дрянной. Корчил Байрона, а пропал, как заяц». Однако их рассудила история — сегодня Булгарина, одного из крупнейших литераторов XIX века, в основном вспоминают только в контексте жизни и творчества Александра Пушкина.
LiveInternetLiveInternet
Долли_Дурманова
все записи автора … Он представлялся мне совершенно иным, чем вся группа его сотоварищей: сквозь эксцентрику футуристических образов мне чудилась подлинная человеческая тоска, несовместимая с шумной бравадой его эстрадных высказываний. Должно быть, я слишком субъективно воспринимал некоторые из его тогдашних стихов, но они казались мне раньше всего выражением боли: Это душа моя клочьями порванной тучи в выжженном небе На ржавом кресте колокольни! ………………………………… Я одинок, как последний глаз у идущего к слепым человека! Этими стихами в ту пору был окрашен для меня весь Маяковский. Уезжая в Москву, я решил встретиться с Владимиром Владимировичем и поговорить с ним вплотную, так как мне хотелось дознаться, откуда в нем эта тоска, почему он ощущает себя «ораненной, загнанной ланью». Мне хотелось также выразить свое восхищение перед некоторыми из его отдельных стихов, которые я затвердил наизусть. Словом, я заранее приготовил себя к задушевной и взволнованной беседе. Но вышло совсем не то. Приехав из Петербурга в Москву и зайдя вечером по какому-то делу в Литературно-художественный кружок (Большая Дмитровка, 15), я узнал, что Маяковский находится здесь, рядом с рестораном, в бильярдной.
Кто-то сказал ему, что я хочу его видеть. Он вышел ко мне, нахмуренный, с кием в руке, и неприязненно спросил: — Что вам надо? Я вынул из кармана его книжку и стал с горячностью излагать свои мысли о ней. Он слушал меня не дольше минуты, отнюдь не с тем интересом, с каким слушают «влиятельных критиков» юные авторы, и наконец, к моему изумлению, сказал: — Я занят… извините… меня ждут… А если вам хочется похвалить эту книгу, подите, пожалуйста, в тот угол… к тому крайнему столику… видите, там сидит старичок… в белом галстуке… подите и скажите ему все… Это было сказано учтиво, но твердо. — При чем же здесь какой-то старичок? — Я ухаживаю за его дочерью. Она уже знает, что я великий поэт… А папаша сомневается. Вот и скажите ему. Я хотел было обидеться, но засмеялся и пошел к старичку. Маяковский изредка появлялся у двери, сочувственно следил за успехом моего разговора, делал мне какие-то знаки и опять исчезая в бильярдной. После этой встречи я понял, что покровительствовать Маяковскому вообще невозможно. Он был из тех, кому не покровительствуют. Начинающие поэты — я видел их множество — обычно в своих отношениях к критикам бывали заискивающи, а в Маяковском уже в ранней молодости была величавость.
Образ толпы в лирике Маяковского
... сказано «толпой» первое слово, разбившее лед непонимания между ней и лирическим героем. Таким образом, рассматриваемая с такой позиции тема героя и толпы подчеркивает новаторство Маяковского, ... - пароходу и человеку «1926г» и «Стихи о советском паспорте». Маяковский горд за свою могучую Родину: «Читайте, завидуйте, я - гражданин Советского Союза!». Много стихов посвятил Маяковский и поэзии « ...
Познакомившись с ним ближе, я увидел, что в нем вообще нет ничего юркого, дряблого, свойственного слабовольным, хотя бы и талантливым людям. В нем уже чувствовался человек большой судьбы, большой исторической миссии. Не то чтобы он был спесив. Но он ходил среди людей как Гулливер, и хотя нисколько не старался о том, чтобы они ощущали себя рядом с ним лилипутами, но как-то так само собою выходило, что самым заносчивым людям не удавалось взглянуть на него свысока. Поговорив со старичком сколько надо — а старичок оказался прелестный,- я поспешил уйти из ресторана. Маяковский догнал меня в вестибюле. Мы стали одеваться. Он с чрезвычайной учтивостью — одной рукой, так как в другой была трость,- помог мне надеть пальто, но то была учтивость вельможи. Едва только мы вышли на улицу, он стал вполголоса декламировать отрывки стихов Саши Черного, а потом переведенные мною стихи Уолта Уитмена: Я Уитмен, я космос, я сын Манхаттана… — Неплохой писатель,- сказал он.- Но вы переводите его чересчур бонбоньерочно. Надо бы корявее, жестче. И ритмика у вас бальмонтовская, слишком певучая. Я сказал ему, что он, к сожалению, знает лишь юношеские мои переводы, которые уже давно забракованы мною, и что теперь я перевожу Уитмена именно так — не подслащивая и не лакируя его.
И я стал читать ему только что законченный мною перевод «Поэмы изумления при виде воскресшей пшеницы»: Куда же ты девала эти трупы, Земля? Этих пьяниц и жирных обжор, умиравших из рода в род? — Занятно! — сказал он без большого восторга.- Прочтите эти стихи Бурлюку. Но все же в вашем переводе есть патока. Вот вы, например, говорите в этом стихотворении «плоть» Тут нужна не «плоть», тут нужно «мясо»: Я не прижмусь моим мясом к земле, чтобы ее мясо обновило меня… Уверен, что в подлиннике сказано «мясо». В подлиннике действительно было сказано «мясо». Не зная английского подлинника, Маяковский угадывал его так безошибочно и говорил о нем с такой твердой уверенностью, словно сам был автором этих стихов. Таким образом, начинающий автор, талант которого я в качестве «маститого критика» час тому назад пытался поощрить, не только не принял моих поощрений, но сделался моим критиком сам. В голосе его была авторитетность судьи, и я почувствовал себя подсудимым. Тогда же, в 1913 году, я читал в Политехническом музее (и где-то еще) лекцию о футуристах. Это была модная тема. Лекцию пришлось повторять раза три. На лекции перебывала «вся Москва»: Шаляпин, граф Олсуфьев, Иван Бунин, сын Толстого Илья, Савва Мамонтов и даже почему-то Родзянко с каким-то из великих князей.
Помню, Маяковский как раз в ту минуту, когда я бранил футуризм, появился в желтой кофте и прервал мое чтение, выкрикивая по моему адресу злые слова. В зале начался гам и свист. Эту желтую кофту я пронес в Политехнический музей контрабандой. Полиция запретила Маяковскому появляться в желтой кофте перед публикой. У входа стоял пристав и впускал Маяковского только тогда, когда убеждался, что на нем — пиджак. А кофта, завернутая в газету, была у меня под мышкой. На лестнице я отдал ее Владимиру Владимировичу, он тайком облачился в нее и, эффектно появившись среди публики, высыпал на меня свои громы. Зимою 1913 года я был в Луна-парке, в бывшем театре Комиссаржевской, и стоял в помещении для оркестра вместе с Хлебниковым и другими «будетлянами» — мы смотрели трагедию Маяковского «Владимир Маяковский», в которой главную роль исполнял он сам. Театр был набит до последней возможности. Ждали колоссального скандала, пришли ужасаться, негодовать, потрясать кулаками, свистать, а услышали тоскующий, лирический голос, жалующийся со страстною искренностью на жестокость и бессмыслицу окружающей жизни. Большинство было разочаровано, но кое-кому в этот день стало ясно, что в России появился могучий поэт, с огромной лирической силой.
Тема любви в творчестве маяковского
... своим соперником. В. В. Маяковский Любовная лирика занимает не последнее место в творчестве В. В. Маяковского, которого мы привыкли воспринимать как поэта революции и мастера агитационных лозунгов. Поэма «Облако в штанах» (1915) — любовная и посвящена неразделенному ...
Своей лирики он всегда как будто стыдился — «в желтую кофту душа от осмотров укутана»,- и те, кто видел его на эстраде во время боевых выступлений, даже не представляли себе, каким он бывал уступчивым и даже застенчивым в беседе с теми, кого он любил. Мало кому известно, что Маяковский в те годы чрезвычайно нуждался. Это была веселая нужда, переносимая с гордой осанкой миллионера и «фата». В его комнате единственной, так сказать, мебелью был гвоздь, на котором висела его желтая кофта, и тут же приютился цилиндр. Не было даже стола, в котором, впрочем, он в ту пору не чувствовал надобности. Обедал он едва ли ежедневно. Ему нужны были деньги, ему нужен был издатель всех его тогдашних стихов, накопившихся за три года. Однажды он повел меня к такому издателю, который, правда, еще ничего не издал, но разыгрывал из себя мецената. В доме у «издателя» была вечеринка, и на эту вечеринку он пригласил Маяковского. Когда мы вошли, на диване сидели какие-то зобастые, усатые, пучеглазые женщины. Это были сестры хозяина, финансировавшие все «предприятие». Маяковский должен был прочитать им стихи, и, если эти стихи им понравятся, они немедленно дадут ему аванс и приступят к печатанию книги. Обстановка квартиры была привычно уродливая: плюшевые альбомы салатного цвета, ракушечные шкатулки, веера с фотографиями.
Хозяин оказался белесый и рыхлый. Он ввел меня в свой кабинет и стал тягуче выспрашивать, действительно ли я нахожу в Маяковском талант и стоит ли, по-моему, издавать его книгу. В столовой давно уже начали ужинать, а «меценат» все еще томил меня своими расспросами. Это был пустой разговор, так как дело решали не мы, а те пучеглазые женщины. Удастся ли Владимиру Владимировичу привлечь их сердца к своей книге? При первой возможности я поспешил из кабинета в столовую. Там было много гостей. Маяковский стоял у стола и декламировал едким фальцетом: Все вы на бабочку поэтиного сердца взгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош. Толпа озвереет, и будет тереться, ощетинит ножки стоглавая вошь. У сестер хозяина были уксусно-кислые лица. Они приехали недавно из Лифляндии, и стиль Маяковского был для них внове. «Этак он погубит все дело!» — встревожился я. Но Маяковский уже забыл обо всем: выпятил огромную нижнюю губу, словно созданную для выражения презрительной ненависти, и продолжал издевательским голосом: А если сегодня мне, грубому гунну, кривляться перед вами не захочется — и вот я захохочу и радостно плюну, плюну в лицо вам я — бесценных слов транжир и мот. Сама его поза не оставляла сомнений, что стоглавою вошью называет он именно этих людей и что все его плевки адресованы им.
Любовная лирика маяковского для 11 класса
... лирика Маяковского, сочинения которого были адресованы в том числе Лиле Брик, отражена в стихотворении к ней «Лиличка! Вместо письма». Безответное чувство одновременно является плюсом и минусом: смыслом жизни, счастьем и ... то, что нужно избраннице, и заграницей ей будет комфортнее. Маяковский всё равно считает ... – Пить и пить стихи. Чтение стихотворения «Лиличка! Вместо письма» и бюеседа: о чем говорит ...
Одна из пучеглазых не выдержала, прошипела что-то вроде «шреклих» и вышла. За нею засеменил ее муж. А Маяковский продолжал истреблять эту ненавистную ему породу людей: Ищите жирных в домах-скорлупах и в бубен брюха веселье бейте! Схватите за ноги глухих и глупых и дуйте в уши им, как в ноздри флейте. Через десять минут мы уже были на улице. Книга Маяковского так и осталась неизданной. …На эстраде он вел себя вызывающе дерзко, импонируя толпе своей необыкновенной способностью к быстрым издевательским репликам, которыми он походя калечил людей, пытавшихся полемизировать с ним. Стиль его издевательских реплик очень верно передан в известных записях Льва Кассиля. Записи относятся к более позднему времени, но и в те ранние годы Маяковский в публичных своих выступлениях держал себя столь же запальчиво. Вот несколько отрывков из записей Льва Кассиля: «- Маяковский,- кричит молодой человек,- вы что, полагаете, что мы все идиоты? — Ну что вы! — кротко удивляется Маяковский.- Почему все? Пока я вижу перед собой только одного». «Некто в черепаховых очках и немеркнущем галстуке взбирается на эстраду и принимается горячо и безапелляционно утверждать, что Маяковский уже труп и ждать от его поэзии нечего». Зал возмущен. Оратор, не смущаясь, продолжает умерщвлять Маяковского. — Вот странно,- задумчиво говорит Маяковский,- труп я, а смердит он». «- Маяковский! Вы считаете себя пролетарским поэтом-коллективистом, а всюду пишете: я, я, я. — А как вы думаете, Николай Второй был коллективистом? Он всегда писал: «Мы, Николай Второй…» «- Маяковский, каким местом вы думаете, что вы поэт революции? — Местом, диаметрально противоположным тому, где зародился этот вопрос…» «- Ваши стихи слишком злободневны. Они завтра умрут. Вас скоро забудут. Бессмертие не ваш удел. — А вы зайдите через тысячу лет. Там поговорим».
Метки:
маяковский чуковский
Процитировано 1 раз
