«Немую боль в слова облечь…» (поэмы А. Т. Твардовского)

метки: Твардовский, Птичка, Память, Строка, Человек, Рассказать, Слово, Народ

Ты дивишься на свои дела.

Слава революции великой

Стороной тебя не обошла.

Славной жизнью, сытой и веселой —

— Помин общий!

— Кто гуляет?

— Кулаки! Поминаем душ усопших,

Что пошли на Соловки…

Их везли, везли возами…

С детками и пожитками.

Вот и снова «немая боль» в очень оптимистической поэме. Жут­кая картина выселения человека из воли в неволю, что равносильно почти выселению из жизни в смерть. Нет, не случайно у Твардовс­кого зазвучала песенка о божьей птичке:

Отчего ты, божья птичка,

Звонких песен не поешь? —

Жить я в клетке не хочу,

Отворите мне темницу,

Яна волю полечу.

Невольно вспоминается стихотворение А. С. Пушкина «Птичка». Сложены эти строки в 1823 году, но прошло столетие — и вновь пришлось писать о птичке в клетке, но уже без всякой надежды.

Через двадцать лет наступила хрущевская «оттепель». Прав был И. Г. Эренбург, лед тронулся — и его уже нельзя было остановить никаким «застоем». Твардовский внутренне раскрепостился и «не­мую боль в слова облек». Одна за другой пишутся поэмы, о которых он прежде мечтать не мог: «За далью — даль», «Теркин на том све­те». Нещадно изобличающие строки, бичующие бюрократизм, оч­ковтирательство, показуху.

Немало таких строк и в посмертно опубликованной поэме «По праву памяти»:

Пред лицом ушедших былей

Не вправе мы кривить душой, —

Ведь эти были отплатили

Мы платой самою большой…

За два года до своей смерти Твардовский отверг все запреты на память — предал гласности память о крестьянской трагедии 30-х годов:

…не те уже годочки, —

Не вправе я себе отсрочки

Предоставлять.

Гора бы с плеч —

Еще успеть без проволочки

Немую боль в слова облечь,

Ту боль, что скрыта временами

И встарь теснила нам сердца…

«По праву памяти» — это осмысление поэтом опыта всей про­житой жизни. Она отмечена новым уровнем постижения народной правды. Это острое социально-гражданственное и лирико-фило-софское раздумье о непростых путях истории, о судьбе отдельной личности. Она пронизана требованием большой и бескомпромисс­ной правды, воскрешающей «живую быль» и боль нелегких стра­ниц нашего исторического прошлого.

Договор о распоряжении исключительным авторским правом

... договорам по интеллектуальной собственности, а также международные тенденции охраны исключительных прав. В Послании Президента РФ Федеральному Собранию РФ от 30.11.2010 было обращено внимание на ... подписана Бернская конвенция об охране литературных и художественных произведений, однако Россия осталась в стороне. В 1887 г. нормы о праве собственности на произведения наук, словесности, художеств ...

Поэма отмечена характерной для Твардовского глубиной и си­лой поэтического обобщения. Сама память в его поэме — это не просто воспоминание о былом, а невозможность забыть, неотпускающая боль души, постоянное тревожное и суровое напоминание о том, что никогда не изгладится в сердце человеческом. Сам мотив поиска правды — как истины и справедливости — сквозной в поэме и пронизывает ее текст от обращения к себе во вступительных стро­ках и до завершающих ее слов.

В этой поэме развиваются и углубляются мотивы, прозвучав­шие в книге «За далью — даль» (особенно в главах «Так это было», «Друг детства»), но приобретшие здесь глубоко личностный харак­тер. Все это поистине выстрадано поэтом, поскольку речь идет о драматической судьбе его семьи, самых близких людей, о его соб­ственной судьбе.

О великом подвиге народа в годы войны, когда решалась судьба Родины, когда народ, отдавший сынов и дочерей во имя этого под­вига, показал, на какие жертвы он способен, рассказал Твардовс­кий. И о том, какие бесчинства совершались «во имя этого народа», рассказал честно, правдиво. И помнил, помнил и берег эту память свято. Но вера в то, что «и впредь как были — будем — какая вдруг ни грянь гроза, — людьми из тех людей, что людям, не пряча глаз, глядят в глаза», пронизывает все произведения поэта.

На долю Твардовского выпало стать поэтическим зеркалом трех трагических периодов, потрясших мир, и большую и малую роди­ну. Он пережил, перестрадал и 30-е и 40-е годы, и послевоенные годы — и, наконец, ему посчастливилось пережить, как говорили

древние греки, катарсис — очищение души. Поэттакой судьбы имел полное право по-пушкински горделиво, по-маяковски дерзко на­писать о себе:

Вся суть в одном-единственном завете:

То, что скажу, до времени тая,

Я это знаю лучше всех на свете —

Живых и мертвых —знаю только я.

Сказать то слово никому другому

Я никогда бы ни за что не мог

Передоверить. Даже Льву Толстому—