Вот уже более десяти лет мы свободно читаем стихотворения Иосифа Бродского. Беспрепятственно. Четверть века назад он был выслан из Ленинграда. Через восемь лет, спасаясь от преследований, был вынужден эмигрировать. С тех пор его стихи бродили из дома в дом нелегально, при обысках их изымали как крамолу. А в 1988 году Шведская королевская академия присудила Бродскому Нобелевскую премию. И журналы наперебой стали печатать его стихи и поэмы, воспоминания. Началось издание его книг на Родине. Его творчество в течение четверти века пользуется широкой известностью. Он являлся не только признанным лидером русскоязычных поэтов, но и одной из самых значительные фигур в современной мировой поэзии, его произведения переводятся на все основные языки мира.
Жизнь Бродского богата драматическими событиями, неожиданными поворотами, мучительными поисками своего места. Поэт родился и вырос в Ленинграде. С городом на Неве связаны первые шаги в поэзии. В начале шестидесятых годов Анна Ахматова называла Бродского своим литературным преемником. И в дальнейшем именно с ним связывала надежды на новый расцвет русской поэзии, сравнивая его по масштабу дарования с Мандельштамом. Тема Ленинграда занимает значительное место в раннем творчестве поэта: «Стансы», «Стансы городу», «Остановка в пустыне». Характерно начало «Стансов»:
Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
Однако и в зрелом творчестве поэта, в произведениях, написанных в эмиграции, время от времени возникает ленинградская Тема сочинения:
Я родился и вырос в балтийских болотах,
подле серых цинковых волн,
всегда набегавших по две.
и отсюда — все рифмы,
отсюда тот блеклый голос,
вьющийся между ними,
как мокрый волос…
Нередко ленинградская тема передается поэтом косвенными путями. Такая важная для зрелого Бродского имперская тема в своих истоках связана с жизнью в бывшей столице Российской империи. Подчеркнутый аполитизм поэзии Бродского резко диссонировал с принципами официозной литературы; поэта обвиняют в тунеядстве и осуждают на пять лет ссылки, хотя к этому времени (1964 год) перу Иосифа Александровича принадлежало около ста стихотворений. Через полтора года он вернулся в Ленинград, много работал, занимался переводами. Это оттачивало его поэтическую лексику. Но официально он не признан, стихи его не печатаются, статьи о нем самые неопределенные. В 1972 году Бродский вынужден был уехать в США, где являлся почетным профессором ряда университетов. В США один за другим выходят его поэтические сборники: «Стихи и поэмы», «Остановка в пустыне», «В Англии», «Конец прекрасной эпохи»… В последние годы жизни Иосиф Бродский все чаще выступал как англоязычный автор.
Великие люди о поэзии, поэтах
Истинный поэт грезит наяву, только не предмет мечтаний владеет им, а он — предметом мечтаний. Родник поэзии есть красота. Поэзия обладает одним удивительным свойством. Она возвращает слову его первоначальную, девственную ... что смутно себе представляют. Молодые поэты льют много воды в свои чернила. У многих людей сочинение стихов — это болезнь роста ума. Поэзия — как живопись: иное произведение ...
Для раннего поэта характерна динамика: движение, дорога, борьба. Она оказывала очищающее воздействие на читателей. Произведения этого периода сравнительно просты по форме. Граница между ранним и зрелым Бродским приходится на 1965—1968 годы. Поэтический мир его как бы застывает, начинают преобладать темы конца, тупика, темноты и одиночества, бессмысленности всякой деятельности:
Шей бездну мук,
старайся, перебарщивай в усердьи!
Но даже мысль о — как его! —
бессмертьи — есть мысль об одиночестве, мой друг.
В этот период темой творчества поэта становятся любовь и смерть. Однако любовной лирики в традиционном смысле у Бродского нет. Любовь оказывается чем-то хрупким, эфемерным, почти нереальным:
В какую-нибудь будущую ночь ты вновь придешь усталая,
худая, и я увижу сына или дочь,
еще никак не названных — тогда я не дернусь
к выключателю и прочь руки не протяну уже, не вправе
оставить вас в том царствии теней, безмолвных,
перед изгородью дней, впадающих в зависимость от яви,
с моей недосягаемостью в пей.
Любовь часто видится как бы через призму смерти, сама же смерть оказывается весьма конкретной, материальной, близкой:
Это абсурд, вранье: череп, скелет, коса.
«Смерть придет, у нее будут твои глаза».
В поэзии Бродского возрождаются философские традиции. Оригинальность его философской лирики проявляется не в рассмотрении той или иной проблемы, не в высказывании той или иной мысли, а в разработке особого стиля, основанного на парадоксальном сочетании крайней рассудочности, на стремлении к чуть ли не математической точности выражения с максимально напряженной образностью.
Свою деятельность поэт сравнивает со строительством Вавилонской башни — башни слов, которая никогда не будет достроена. В творчестве Бродского мы находим парадоксальное соединение экспериментаторства и традиционности. Этот путь, как показала практика, не ведет к тупику, а находит своих новых приверженцев.
Ранняя смерть поэта прервала его жизненный путь, а не путь его поэзии к сердцам все новых и новых поклонников.
Представление об удаче поэта у Анны Ахматовой было неординарным. Когда она узнала о суде над Бродским, об оскорбительном обвинении в тунеядстве и приговоре — 5 лет тюрьмы, она воскликнула: «Какую биографию делают юноше!» В искаженном мире советского Зазеркалья благополучие вызывало подозрение у несведущих, презрение у знающих. Уйдя в 15 лет из школы, Бродский пришел на завод, был фрезеровщиком. К заводу примыкали Кресты — знаменитая питерская тюрьма, в которой позже сидел «подследственный Бродский». Тюрьма, высылка, «отеческие наказания в воспитательных целях»… Что мог ответить Бродский государству? «Почему ты не работаешь честно?» — «Я работаю. Я пишу стихи».
По стихотворению Лермонтова «Смерть Поэта
... были известны Лермонтову. В его архиве найдена рукопись «Смерти Поэта» с перечислением на последней странице фамилий обличаемых Лермонтовым «надменных ... В. Дружинина. Вот как в ней оценивается стихотворение «Смерть-Поэта»: «Когда погиб Пушкин перенесший столько неотразимых обид от ... на квартире его в Царском Селе. Вступление к этому сочинению дерзко, а конец — бесстыдное вольнодумство, более чем ...
Бродский не автобиографичен в сочинениях. Факты, события нарастают на ту основу, в которой непостижимым образом цельно и независимо живет его индивидуальность, его душа. Он «отстраняется» от системы, которая ломала большинство. Он не борется, он уходит, «не снисходя» до унизительной толкотни. Уходя от государства, он погружается в культуру. Язык — его хлеб, воздух, вода. Русский язык — и Питер:
Я хотел бы жить, Фортунатус, в городе, где река
высовывалась из-под моста, как из рукава — рука
и что она впадала в залив, растопырив пальцы,
как Шопен, никому не показавший кулака…
Бродский — второй русский поэт, увидевший в Петербурге не реку, а реки, дельту. Первым была Ахматова.
Бродский удивительно вольно обращается с поэтическими размерами, очень любит разрывать предложения, иронически и неожиданно делая ударение на словах, как будто не несущих основной смысловой нагрузки:
Полдень в комнате. Тот покой,
Когда наяву, как во
сне, пошевелив рукой,
не изменить ничего.
Но он насквозь ритмичен, ритм его сух и четок, как метроном. Бродский бесцеремонен с пространством, но все его стихи — организация и наполнение смыслом времени, это ужас и наслаждение, и азарт войны, и мудрое смирение перед тем, чем нельзя овладеть и чему невозможно сдаться:
«Мне все равно — где, имеет смысл — когда». ,
Было время, пока «где» имело остроту новизны или остроту ностальгии:
Ни страны, ни погоста
Не хочу выбирать,
На Васильевский остров
Я приду умирать.
Но последовательность пространства, его плоскость, тщетно стремящаяся к вертикали, побеждается объёмностью времени.
Бродский — поэт не столько эмоций, сколько мыслей. От его стихов ощущение не спящей, не останавливающейся мысли. Он действительно живет не где, а когда. И хотя в его стихах Древний Рим возникает не реже, чем советский Ленинград или Америка, «когда» Бродского всегда современно, сиюминутно. Он уходит в прошлое, чтобы еще раз найти настоящее. Так, в «Письмах римскому другу», имеющих подзаголовок «Из Марциала», шумит Черное море, связывающее ссыльного Овидия Назона и изгнанника Бродского где-то в вечности, с которой обручены все поэты, как венецианские дожи — с Адриатикой:
Нынче ветрено, и волны с перехлестом.
Скоро осень. Все изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
Чем наряда перемена у подруги.
Человек, поживший в двух гигантских империях, согласно улыбается римлянину:
Если выпало в империи родиться,
Лучше жить в глухой провинции у моря.
В пространстве существует мертвая материя. Во времени она живет:
Четверг. Сегодня стул был не у дел.
Он не переместился. Ни на шаг.
Никто на нем сегодня не сидел,
не двигал, не набрасывал пиджак.
Стул напрягает весь свой силуэт.
Тепло; часы показывают шесть.
Все выглядит, как будто его нет,
тогда как он в действительности есть!
Отдельная тема — Бродский и христианство. Ее нельзя касаться вскользь, поверхностно. Поражает напряженное, очень личное переживание поэтом библейских и евангельских сюжетов: жертвоприношение Авраама, Сретение, но особенно настойчиво повторяется — Вифлеем, Рождество:
Бродский сборник сочинений
... Straus and Giroux, 2000. 540 p.) объединил три последних книги. Первый английский сборник Бродского «Selected Рoems» состоит исключительно из переводов Д. Клайна. Фамилия переводчика, как и ... места на американском Парнасе» не добивается. Однако участие Бродского в переводах собственных стихотворений от сборника к сборнику возрастало. При жизни Бродского за рубежом в Великобритании и США вышли ...
В Рождество все немного волхвы.
Возле булочной — слякоть и давка.
Из-за банки турецкой халвы
Производят осаду прилавка…
Богатые волхвы принесли чудесные дары младенцу, спящему в яслях. Бедные питерские волхвы несут случайные дары своим младенцам. Что общего?
- ..смотришь в небо — и видишь: звезда.
Бродский не вернулся на Васильевский. «Где» оказалось несущественным. Он вернулся вовремя, в наше «когда». Потому что «в качестве собеседника книга более надежна, чем приятель или возлюбленная», как сказал он в нобелевской лекции. В ней же он назвал тех, чьей «суммой я кажусь себе — но всегда меньшей, чем любая из них в отдельности». Это пять имен. Три — принадлежат русским поэтам: Осип Мандельштам, Марина Цветаева, Анна Ахматова. Строками Ахматовой, благословившей Бродского на высокую удачу, хочется закончить сочинение:
Ржавеет золото и истлевает сталь,
Крошится мрамор. К смерти все готово.
Всего прочнее на земле — печаль.
И долговечней — царственное слово.
