Евгения карпова меня зовут иваном. Выпускное . Ломает ли война судьбы людей? Меня зовут Иваном

метки: Семен, Жизнь, Стать, Домой, Голов, Ребенок, Карпов, Вместе

Тема: «Евгений Карпов «Меня зовут Иваном». Духовное падение главного героя»

Цели :

• образовательная : знакомство с текстом рассказа;

• развивающая : анализ произведения; охарактеризовать образ главного героя, попавшего в трудную жизненную ситуацию; выяснить причины нравственного падения героя;

• воспитательная : выяснить читательское отношение к главному герою рассказа.

^ Ход урока

1. Вступление. Слово о писателе.

Мы с вами уже знакомились с творчеством известного ставропольского писателя Евгения Карпова, герои которого — люди разные: молодые и старые, умудренные жизненным опытом и, наоборот, начинающие постигать науку жизни. Их судьбы интересны и поучительны, рассказы писателя интригуют, заставляют задуматься над непростыми судьбами героев.

В мире слов и образов писателя Евгения Карпова светло и солнечно. Что нравится в его произведениях? Что написаны они хорошим человеком, с которым можно поспорить, разойтись во взглядах и во вкусах, потому что он предполагает критическое отношение к себе.

Евгений Васильевич Карпов родился в 1919 году. До двадцати лет его сверстники оставались мальчишками, после двадцати ушли они воевать. Пройдя долгими верстами войны, писатель приходит к житейской зрелости и решает написать о том, что сделано его поколением, поднявшимся из души и невежества для будущего.

Критики вправе судить о мастерстве и о значимости того или иного произведения. Но только Время — лучший в мире судья. Жизнь диктует создавать материальные ценности. Что заставляет человечество создавать ценности духовные? На этот вопрос пытается ответить в своих произведениях Евгений Карпов.

1. ^ Чтение рассказа «Меня зовут Иваном».

2. Беседа по прочитанному:

-Что случилось с героем рассказа, участником Великой Отечественной войны? (Работа с текстом)

(Главный герой рассказа Семён Авдеев, участник Великой Отечественной войны, загорелся в танке и получил тяжелые увечья. Он чудом спасся: слепой, с переломанной ногой двое суток полз «по шагу», «по полшага», «по сантиметру в час». И лишь на третьи сутки сапёры подобрали его чуть живого в госпиталь. Там ему отняли до колена ногу, к тому же он потерял зрение.)

Отношение к жизни героев романа “Война и мир”

... Н. Толстой способен был посвятить жизнь, и заключается “настоящая жизнь” в романе “Война и мир”. 1 votes, average: 5.00 out of 5) <meta itemprop="description" content="Отношение к жизни героев романа "Война и мир" "Война и мир" ...

Как чувствовал себя Иван в госпитале?

(Пока рядом были товарищи и заботливые люди, он забывал о своей беде. Но пришло время, и он вышел не на прогулку, а, что называется в жизнь. Ему нужно было самому заботиться о себе. И тут он почувствовал, что вновь оказался в «чёрной яме».)

Иван Авдеев покидает госпиталь. Как встречает его новая реальность без поддержки и помощи?

(Город закипел вокруг Семёна и его товарища Лешки Куприянова. Нужно было жить дальше.

Врачи не обещали, что к Семёну вернётся зрение, а он так надеялся проснуться однажды и снова увидеть «солнце, траву, божью коровку».

^ У Лёшки тоже остались недобрые следы войны: «не было правой руки и трёх рёбер».

Товарищи остались наедине с реальностью, и очень скоро проели, а ещё больше, пропили свои небольшие средства. Они решили поехать в Подмосковье, на родину Лёшки. А ведь у Семёна был свой дом, сад, мать. Но это всё как будто осталось в прошлой жизни, которую не вернуть.)

(А ведь было время: Семён был хулиганистый, боевой паренёк, часто получавший ремня от отца. А мать… Она не ругала сына за проказы и говорила: «Кормилец будет». Кормилец из него не вышел.)

Какой путь избирает Семен и Ленька Куприянов?

(Они начинают попрошайничать. «Братья и сёстры, помогите несчастным калекам…»

С такими словами Семён и Лёшка вошли в вагон, и монеты стали падать в протянутую пилотку. Сначала Семёна знобило от этого «звяканья», он пытался спрятать свои незрячие глаза.

^ Но опыт оказался удачным, и друзья неплохо заработали. Лёшка был доволен, а Семёну хотелось скорей напиться и забыться.

И снова пили, потом плясали под гармошку, горланили песни, а Семён сначала плакал, а потом забылся.)

Давала ли им судьба шанс по приезду в Москву избрать иной путь в жизни?

(По приезду в Москву Лёшка отказался идти в артель – побираться было куда легче.

Семён пошёл в Дом инвалидов, даже отработал один день в цеху, где «хлопали прессы, сухо и надоедливо». Рабочие сели обедать, а вечером все они пойдут домой. «Там их ждут, там они дороги». И Семёну хотелось тепла и ласки, но ехать к матери, как он считал, поздно.

^ На следующий день он не пошёл на работу, потому что вечером пришёл пьяный Лёшка с компанией, и всё вновь закружилось. И вскоре домик Лёшки превратился в притон.)

Как складывалась судьба матери Семена?

(А в то время мать Семёна, постаревшая, потерявшая мужа и сына, вырастившая племянницу, продолжала жить, заботиться о внуках и переехала жить в Москву.

Однажды она услышала голос, такой знакомый. Боялась повернуться в ту сторону, откуда он доносился: «Сенька». Мать пошла навстречу сыну, она положила руки на плечи. «Слепой умолк». Пощупав руки женщины, он побледнел, хотел что-то сказать.

• Сеня, — тихо сказала женщина.
• Меня зовут Иваном, — сказал Семён и быстро пошёл дальше.)

Почему Семен не признался матери, что это он?

Какие чувства вы испытываете к герою рассказа?

Что сломало Семёна и его товарища, людей, прошедших войну?

^ Домашнее задание

УРОК №8

Тема: «Образ матери в произведениях И.Чумака «Мать», «Ироды», «Странная»

Цели :

Платонов Андрей «Семен»

... стало тихо. Наверно, старуха легла рядом с матерью на перину, постеленную на пол. Слышно лишь было, как мать часто и трудно дышала, словно спеша ... летом, он приходил уже в темноте, редко заставая самого старшего сына Семена, когда тот еще не спал. Перед тем как лечь спать, ... и они еще не успели научиться любить одну свою жизнь. Дети смотрели на старшего брата доверчиво и по-бедному, их глаза не ...

• образовательная: познакомить учащихся с произведениями И.Чумака;

• развивающая : раскрыть величие образа матери в изучаемых произведениях; дать понятие выражений «материнское чувство», «материнское сердце»; развивать монологическую речь;

• воспитательная : показать великодушие, всепрощение матери, способность сострадать людям даже в самую тяжелую минуту жизни, не терять присутствия духа, прививать уважение к женщине-матери.

^ Ход урока

1. Слово о писателе.

Илья Васильевич Чумаков (Чумак — так подписывал он свои произведения) не принадлежал к такому роду литераторов, которые могут писать и пишут о чем угодно, не покидая своих удобных квартир и, пользуясь в качестве материала для увесистых книг тем, что они вычитали из других книг, газет и журналов, услышали по радио или от шофера такси.

В основе всего написанного им лежит подлинное знание жизни и людей. В краткой аннотации к последней прижизненной книге писателя «Живые россыпи» сказано: «Это сборник коротких рассказов — новелл. Выдуманного в повествовании нет ни строки. Все или пережито самим автором или увидено собственными глазами».

Илья Чумак был строгим реалистом, но он не копировал действительность. Его произведениям присуще художественное обобщение, делающее реальные явления жизни красочнее, ярче.

Что же привлекало Илью Чумака как писателя? Он был писателем героического.

Илья Чумак и как писатель и как человек был резкого, но вместе с тем и доброго характера. Добр и открыт душой был к тем, кого видел в полезной деятельности на благо Родины.

1. ^ Работа над темой урока.

Вы обратили внимание на тему сегодняшнего урока. Мы поговорим о матери, вернее о матерях. Для каждого человека это слово свято. Люди порой не задумываются о том, за что они любят своих матерей, просто любят и все. Не задумываются и о том, легко ли матерям растить своих детей. Как они волнуются за своих чад, сколько сил и энергии им отдают. А всегда ли мамы чувствуют благодарность от своих детей, всегда ли они получают в жизни по заслугам? Давайте познакомимся с произведениями И.Чумака и вместе с вами попытаемся ответить на эти вопросы.

1. ^ Чтение и обсуждение рассказа «Мать»:

— Что привело Марию Ивановну в дом дочери Груни? (Отъезд сына на фронт и одиночество, желание найти утешение).

Почему Мария Ивановна, получив первое письмо от сына, слегла? (Она жила по соседству с аэродромом, и ей было непостижимо страшно смотреть на виражи и мертвые петли, которые совершали летчики, ведь ее сын был тоже летчиком, да еще и воевал.)

(Даже несмотря на то, что известие от сына было хорошим, материнское сердце было неспокойно.)

(Нет. Ее материнское чувство подсказало, что почтальон ей писем не принесет).

(Глаза дочери).

(Она вязала носки и теплые варежки. И навязала столько, что получилась целая посылка).

Сердце отдаю детям материал по музыке

... школе, в обыкновенной школе для обыкновенных детей. Мне говорили: нелепо и смешно преподавать музыку в школе, когда эталоном музыкальной культуры ... Чайковский, Рахманинов. Прекрасные творения гениев всегда находят путь к сердцу человека, волнуют ум, потому что содержат в себе ... радость и горе, жизнь и смерть, счастье и страдание, героический пафос и лирические размышления. Урок музыки – это урок ...

(«Старушка не пошатнулась, не вскрикнула, не схватилась за сердце. Только тяжко-тяжко вздохнула».)

Так почему же мать продолжала вязать, зная, что сын ее погиб? (Она мать. И бойцы, защищавшие родину от врага, были ей так же дороги, как родной сын, они ведь тоже были чьими-то сыновьями. И потеряв своего сына, она поняла, насколько они ей близки.)

(Сколько доброты и тепла в материнском сердце, сколько в нем мужества и любви.)

1. ^ Чтение и обсуждение рассказа «Ироды»:

-Следующая новелла, с которой мы познакомимся, называется «Ироды». Объясните значение слова «ироды». (Ироды — это жестокие люди).

Что обижало Прасковью Ивановну в отношениях с сыновьями? (Когда растила их, билась в своей вдовьей доле изо всех сил, а они, сыночки, став взрослыми, забыли о матери и не помогали ей.)

(Это были ее дети, ей было их жалко, думала, что сами додумаются матери помогать).

(Дети должны были посылать матери по 15 рублей в месяц).

Как на решение суда отреагировала Прасковья Ивановна и почему? (Она запричитала, назвала судей иродами, потому что их решение, на ее взгляд, было жестоким по отношению к ее сыновьям. Как бы они ни относились к своей матери, они были ее детьми. И материнское сердце дрогнуло, услышав приговор. Она уже, наверняка, простила своих непутевых сынов. Ведь матери всегда готовы простить, защитить своих детей, самое дорогое, что у них есть.)

Какова же основная мысль новеллы? (Мать любит и готова простить своих детей, защитить от тех, кто их, как ей кажется, обижает. Это особое чувство — материнская любовь, всепрощающая любовь.)

1. ^ Чтение и обсуждение рассказа «Странная»:

— Что стало с Машей, потерявшей сына? Как автор описывает ее состояние, внешность? («От постоянных слез превратилась в дряхлую старуху. Ей не хотелось жить, когда она потеряла единственного сына, ее радость и надежду»)

(Старушка, слышавшая о ее горе.)

(Он беспокоился о том, что старушка своим утешением еще больше растеребит сердце Маши.)

О чем же могли поговорить две матери? (О своем горе, о том, что потеряли сыновей. Только Маша потеряла одного сына, а старушка получила на семерых сыновей похоронки. О том, что нужно жить, несмотря ни на что).

Почему рассказ называется «Странная»? (Странная она, наверное, потому что утешала незнакомого ей человека, потому что понимала, что может утешить, потому что пережила в семь раз большее горе и хорошо понимала страдания этой женщины.)

1. ^ Подведение итогов урока:

— Какими качествами наделил И.Чумак своих героинь? (Мужеством, любовью к своим детям, материнским чутьем, всепрощением, искренней и бескорыстной любовью, преданностью своим детям. Материнское сердце и материнская судьба- это особые понятия.)

И невольно напрашивается вопрос: «А бережем ли мы своих матерей? Отдаем им столько любви и внимания, сколько они нам, детям, которых бесконечно любят?» Задуматься об этом стоит, чтобы поменьше огорчать мам, единственных наших.

При солнышке тепло а при матери добро. «При солнышке — ...

... При солнышке тепло, при матери …добро., Птица рада весне, а младенец –… матери. Нет милее дружка, чем родима …матушка. Мама – святое, самое дорогое… слово. Мама в доме – что солнышко … на ... Если стали сердцем вы суровы,, ... Будет звать на помощь… ( маму) 7. Громко сын играет гамму, ... на всех языках мира одинаково нежно. С первого дня ребенка мать живет его дыханием, его слезами, его улыбками… Любовь матери ...

^ Домашнее задание:

УРОК №9

Тема: «В. Бутенко «Осиный год». Взаимоотношения «отцов» и «детей»

Цели :

• образовательная : познакомить учащихся с рассказом; определить основную мысль произведения; исследовать извечную проблему взаимоотношений представителей разных поколений;

• развивающая : формировать умение анализировать произведение, делать выводы;

• воспитательная : прививать бережное отношение к родителям, искренность и истинное чувство доброты.

Ход урока

1. Оргмомент.

2. Чтение и анализ рассказа В. Бутенко «Осиный год».

Вопросы к обсуждению:

Какое впечатление произвел на вас рассказ?

С кем живет Евтроп Лукич? (Он живет один, но есть у него сын и дочь, которые живут отдельно от отца. Его одиночество разделяют сосед и приятель Куприян да кот.)

Как живется Евтропу Лукичу? («Убывал за делами день, наступал свежий вечер, он засиживался с приятелем Куприяном, рассуждал о жизни. Когда сосед уходил, дед Евтроп плелся в свой дворик, вечерял во времянке вместе с котом, слушал «Последние известия». Узнав погоду на завтра, старик садился покурить. Задумавшись и опустив руки с папиросой до самой земли, а затем затерев окурок носком ботинка, шел спать под навес.»)

О чем думал Евтроп Лукич, «опустив руку с папиросой до самой земли»? (Скорее всего, он думал о прожитой жизни, о своем одиночестве под старость, хотя были у него сын и дочь).

Что вы можете сказать о сыне Евтропа Лукича? (Он живет в городе и возвращаться к отцу в станицу не хочет. У него трехкомнатная квартира со всеми удобствами, есть семья.)

С каким предложением Василий приезжает к отцу? (Он уговаривает Евтропа Лукича переехать жить к нему в город, где есть хороший парк, кино, танцы, «доктора — первый сорт».)

Соглашается ли отец ехать к сыну? Почему? (Нет. Привык Лукич жить на земле, заниматься хозяйством, землей. Любит пить колодезную воду, есть фрукты, которые вырастил сам. Все есть у Лукича: и медок свой, и табачок. И пока есть у него силы, хочет жить в своем доме, в своей станице.

^ Передал дед гостинцы в город, проводил сына до переулка и неуверенно улыбнулся. Обещал подумать насчет переезда.)

О чем рассказал Куприян Евтропу Лукичу, когда узнал, зачем приезжал Василий? (Он рассказал историю другого одинокого отца, который отправился проведать своего сына в Ставрополь.)

Как же обошлись со стариком его близкие? (Встретили его неприветливо, уложили спать на «хромую» раскладушку, сыну даже не о чем поговорить с отцом, «уставился в телевизор». Собрался дед да уехал к себе в станицу.)

(«Кровь-то одна, а жизнь разная».)

Как вы понимаете это выражение? (У повзрослевших детей своя жизнь, тем более, если они живут в городе. Оторваны они от земли, от своих корней и не нуждаются уже в своих родителях.)

Утопичность взглядов Базарова на искусство в романе И,С.Тургенева ...

... старшее поколение будет более терпимо к молодому поколению, где-то, может быть, соглашаясь с ним, а поколение «детей» будет больше проявлять уважения к старшим. Конфликт поколений в романе И.Тургенева “Отцы и дети” Сочинения ... видим множество направлений и вопросов, по которым не сходятся представители молодого и старшего поколения. Базаров отрицает принципы и авторитеты, Павел Петрович утверждает, ...

Так зачем же на самом деле приезжал сын Евтропа Лукича? (Деньги ему нужны, очередь на «Жигуля» подходит, а денег нет. Есть выход: продать дом отца, а его забрать к себе.)

Какова основная мысль рассказа? (Не из чувства сыновнего долга зовет сын своего отца к себе жить, не чувство сострадания движет им, причина очевидна — нужда в деньгах.)

Каково ваше отношение к поднятой в рассказе проблеме?

1. Обобщение.

Мне кажется, что рассказ В.Бутенко «Осиный год» не оставил вас равнодушными, потому что тема отношений людей разных поколений всегда актуальна. Самое главное, чтобы каждый из вас понял, как нужна старикам и детям искренняя забота о них, доброе слово, ведь все «возвращается на круги своя».

^ Домашнее задание:

УРОК №10

Тема: «Ян Бернард «Вершины Пятигорья». Восхищение красотой родной природы»

^ Цели :

• образовательная : познакомить учащихся с поэтическими произведениями автора;

• развивающая : продолжить работу по формированию умения анализировать поэтическое произведение, передавать чувства и настроения автора;

• воспитательная : прививать любовь к родной земле, родному краю.

Эпиграф:

Мои вершины Пятигорья

И города бесценные мои.

Здесь с первых до последних зорь я

Живописал творения твои.

Ян Бернард

^ Ход урока

1. Оргмомент.

2. Слово об авторе

Ян Игнатьевич Бернард родился в Варшаве, в семье польского коммуниста — подпольщика. Когда фашисты оккупировали Польшу, отец с двумя малолетними детьми эмигрировал в Советский Союз. Жена его потерялась во время бомбёжки.

Когда окончилась Великая Отечественная война, Игнат Бернард вступил в Красную армию – бойцом стройбата – и упросил командира оставить сыновей с ним.

Яцек и Стасик стали детьми батальона. Семья Бернардов осталась на своей второй родине.

Сейчас Ян Бернард живёт в Ставрополе. Ведёт общественную работу и продолжает своё творчество.

В предисловии к сборнику «Вершины Пятигорья» Ян Бернард написал: «Я более двенадцати лет кружил по Ставрополью. И только теперь, став седым, я понял: невозможно расстаться со Ставропольем – это выше моих сил! Благодарю Тебя, Господи, за Свет твой, благодарю!»

Ян Бернарду дороги пейзажи Ставрополья, встречи с благородными читателями, которые «плакали и смеялись до слёз» на концертах поэзии автора.

1. ^ Чтение и анализ стихотворений Яна Бернарда.

«Наедине» (читает учитель)

Машук, туманом подсечённый,

Воздушен в облачном окне.

Местами лес, как сажа, черный

В молочной мглится глубине.

Творческий путь Антона Семеновича Макаренко

... Семенович начел изучать Марксистскую литературу, изучал работу Ленина. А так же Макаренко не забывал про своих учеников, знакомился с их родителями (железнодорожными рабочими). В 1905 году Антон Семенович Макаренко ... нравилось преподавать, говорить что-то новое для своих учеников. А каждому сидящему ученику казалось, что Антон Семенович ведёт беседу именно с ним. Антон Семенович искренне любил ...

Уже, в кольчугу облачённый,

Прорезался на крутизне.

И ты, пейзажем удивлённый,

Молчишь с горой наедине.

О чём ты мыслишь напряженно,

Скалы поглаживая горб,

Давно ль бродил в раю зелёном

По кружеву июньских троп?

Теперь глядишь заворожено,

Как ветка падает в сугроб.

Мне неспроста захотелось начать разговор о произведениях Яна Бернарда именно с этого стихотворения. В нем столько лиризма и восхищения одной из знаменитейших гор Пятигорья – Машуком. Машук в тумане, он воздушен, его вершины покрыты снегом, и такую красоту автор предпочитает созерцать наедине, «поглаживая горб скалы». Что же может восхищать в холодном зимнем пейзаже? Наверное, то, что совсем недавно поэт бродил «по кружеву июньских троп», а сейчас его глаз завораживает холодная, застывшая красота, облаченная, словно в кольчугу.

В стихотворении автор использует эпитеты и метафоры, которые передают настроение от встречи с зимним пейзажем Машука. Это не единственное стихотворение, которое посвящено Машуку. И каждое как жемчужина драгоценного ожерелья.

Переворачиваем страничку сборника и вот посвящение горе Железной.

«Красота Господня»

Вокруг целительной горы Железной,

По кольцевой лесной аллее

Прогулка глухоманью поднебесной

Любых блаженств земных милее.

О, сколько раз мне под скалой отвесной

Святые птицы чудно пели.

В тисках душевной боли и телесной

Я становился вдруг светлее.

И паруснику был уже подобен,

И клён похожим был на мачту

И плыл я по волнам высоколобым

И снова в зелени маячу.

От чувств, нахлынувших в родной чащобе,

Пред Красотой Господней плачу.

Автор называет Железную гору целительной, т.е. излечивающей, заживляющей раны, потому что у подножия её бьют источники «живой» воды, щедро подаренные землёй. И исцеляют эти источники не только телесную боль, но и душевную, потому что святые птицы чудно поют.

С чем поэт сравнивает утес и почему? Какие чувства он испытывает, глядя на гору Железную?

(Утёс поэт сравнивает с парусником, клён — с мачтой, и можно представить себе, как уплывает автор «по волнам высоколобым» в «Красоту Господню». И слёзы радости наполняют его душу, и светлей она (душа) от красоты земной и неземной.)

«Миг цветенья»

Посмотрел – какая красота, —

Неужели будет тленной?

Чистая, как детская мечта, —

Светит необыкновенно.

Сам Господь поцеловал в уста,

И назвал её Еленой.

И в очах – сияет высота,

И весна самой Вселенной.

Господи! Поэту дай слова,

Чтоб воспеть твоё Творенье,

И чтоб в них сверкала синева,

И они не знали тленья

Впрочем, вянет даже звёзд листва,

Но извечен миг цветенья.

В этом стихотворении чувствуется восторг автора мигом цветения, который чист, «как детская мечта». Автор вновь обращается к Господу, ведь это его творение, которому не будет тления, он извечен — «миг цветения».

Стихотворения Яна Бернарда посвящены не только природе, её красоте в разные времена года. Есть признания в любви знакомым, дорогим сердцу мечтам.

«Старинная улочка»

На тихой улочке старинной

Высоцкий владимир семёнович

... понимание жизни, которое сказалось потом прямо на его творчестве. Например, у Володи много песен на военную тему. И что интересно: фронтовики ... 5) Почему именно такой конец пути настиг Высоцкого ДЕТСТВО В.С. ВЫСОЦКИЙ Родился Володя двадцать пятого января в тысяча ... не проживать жизнь, не имея близких душе людей. Цель реферата: осмыслить жизнь человека, пройденную «четыре четверти творческого пути». ...

Почти безлюдно, как во сне.

Я будто встретился с картиной

Давным-давно знакомой мне.

Вот облако висит лавиной

С высокой башней наравне,

Другое белой балериной

В зелёной тает глубине.

Дома молчат. И пёс безмолвно

Едва взглянул поверх меня.

Пятнится на мансарде кровля

Свою палитру век храня,

Деревья кутаются словно

Таинственным мерцаньем дня.

Найдите в тексте эпитеты, олицетворения. Каково их значение?

1. Обобщение:

— Как автор относится к родной природе?

Что восхищает его?

Каково настроение его стихотворений?

Что чувствуете вы, читая стихотворения поэта?

Домашнее задание:

Е.Карпов Меня зовут Иваном

В самом конце войны немцы подожгли танк, в кото-ром Семен Авдеев был башенным стрелком. Двое суток слепой, обожженный, с перебитой ногой Семен ползал меж каких-то развалин. Ему казалось, что взрывная волна выбросила его из танка в глубокую яму. Двое суток по шагу, по полшага, по сантиметру в час он выбирался из этой дымной ямы к солнцу, на свежий ветер, волоча переломанную ногу, часто теряя сознание. На третьи сутки саперы нашли его чуть живого на раз¬валине древнего замка. И долго удивленные саперы га¬дали, как мог попасть израненный танкист на эту, ни¬кому не нужную развалину… В госпитале Семену отняли до колена ногу и потом долго возили по знаменитым профессорам, чтобы они вернули ему зрение. Только ничего из этого не вышло… Пока окружали Семена товарищи, такие же, как он, калеки, пока с ним рядом был умный, добрый доктор, пока заботливо ухаживали за ним санитарки, он как-то забывал о своем увечье, жил, как все живут. За смехом, за шуткой забывал горе. Но когда вышел Семен из госпиталя на городскую улицу не на прогулку, а совсем, в жизнь, то вдруг ощутил весь мир совершенно иным, чем тот, который его окружал вчера, позавчера и всю прошлую жизнь. Хотя Семену еще несколько недель назад сказали, что зрение не вернется, он все-таки таил в сердце на-дежду. А сейчас все рухнуло. Семену показалось, что он опять очутился в той черной яме, куда его забросила взрывная волна. Только тогда он страстно хотел вы-браться на свежий ветер, к солнцу, верил, что выберется, а сейчас не было той уверенности. Тревога закралась в сердце. Город был неимоверно шумным, а звуки какймй-то упругими, и ему казалось, что если он сделает хоть один шаг вперед, то эти упругие звуки отбросят его назад, больно ушибут о камни. Позади госпиталь. Вместе со всеми Семен ругал его за скуку, не чаял, как из него вырваться, и вот теперь он стал вдруг таким дорогим, таким необходимым. Но туда не вернешься, хоть он еще совсем рядом. Надо идти вперед, а боязно. Боязно кипучего тесного города, но больше всего боязно самого себя: Вывел из оцепенения Семена Лешка Куприянов. Эх, и погодка! Теперь бы только с девчонкой погулять! Да в поле, да цветы собирать, да бегом бы. Люблю подурачиться. Ну, пошли! Ты чего уперся? Они пошли. Семен слышал, как скрипел и хлопал протез, как тя-жело, с присвистом дышал Лешка. Это были единствен-ные знакомые, близкие звуки, а лязг трамваев, крики автомобилей, детский смех казались чужими, холодными. Они расступались перед ним, обегали стороной. Камни мостовой, какие-то столбики путались под ногами, ме¬шали идти. Лешку Семен знал около года. Небольшого роста, он часто служил ему вместо костыля. Бывало, лежит Семен на койке и кричит: «Нянечка, дай костыль», а Лешка подбежит и пропищит, дурачась: Я тут, граф. Дайте вашу белейшую ручку. Положите ее, светлейший, на мое недостойное плечо. Так они и ходили в обнимку. Семен на ощупь хорошо знал Лешкино круглое, безрукое плечо, граненую стри¬женую голову. И вот теперь он положил свою руку Леш¬ке на плечо и на душе сразу стало покойней. Всю ночь они просидели сначала в столовой, а потом в ресторане на вокзале. Когда шли в столовую, Лешка говорил, что они выпьют грамм по сто, хорошенько по¬ужинают и уедут с ночным поездом. Выпили, как угово¬рились. Лешка предложил повторить. Семен не отказал¬ся, хотя вообще выпивал редко. Водка сегодня шла уди¬вительно легко.

Владимир Семенович Высоцкий. Жизнь и творчество

... в военном гарнизоне в городе Эберсвальде. Затем Семена Владимировича с семьей вернули на родину - ... жила Евгения Степановна)». Начиная с 7-го класса Владимир Высоцкий стал частенько прогуливать уроки - ... его дальнейших размышлениях о смысле жихни, о своем месте в этом мире, о том пути, ... короне», «В заповеднике», «Канатоходец», «Мы вращаем Землю». 6 апреля 1977 года премьера спектакля Театра на Таганке ...

Хмель был приятным, не одурял голову, а будил в ней хорошие мысли. Правда, на них невозмож¬но было сосредоточиться. Они были верткие и скользкие, как рыбы, и, как рыбы, выскальзывали, пропадали в темной дали. От этого на сердце становилось тоскливо, но и тоска долго не задерживалась. На смену ей при-ходили воспоминания или наивные, но приятные фанта-зии. То Семену казалось, что однажды утром он проснет¬ся и увидит солнце, траву, божью коровку. А то вдруг появлялась девушка. Он отчетливо видел цвет ее глаз, волос, ощущал нежные щеки. Эта девушка влюблялась в него, в слепого. О таких много рассказывали в палате и даже книжку вслух читали. У Лешки не было правой руки и трех ребер. Война его, как он говорил со смехом, разделала под орех. Кроме этого он был ранен в шею. После операции горла он говорил прерывисто, с шипением, но Семен привык к этим, мало похожим на человеческие, звукам. Они меньше раздражали его, чем баянисты, игравшие вальс, чем кокетливое воркование женщины за соседним столом. С самого начала, как только стали подавать на стол вино и закуски, Лешка весело болтал, довольно смеялся: Эх, Сенька, ничего на свете так не люблю, как хорошо убранный стол! Люблю повеселиться особенно пожрать! До войны мы, бывало, летом всем заводом выезжали на Медвежьи Озера. Духовой оркестр да бу¬феты! А я с гармошкой. Под каждым кустом компа¬ния, и в каждой компании я, как Садко желанный гость. «Растяни-ка, Алексей свет-Николаевич». А что ж не растянуть, если просят и винишко уже наливают. И какая-нибудь голубоглазая на вилочке ветчину под¬носит… Выпивали, закусывали, тянули, смакуя, холодное гу¬стое пиво. Лешка продолжал восторженно рассказывать о своем Подмосковье. Там у него в собственном домике живет сестра. Она работает техником на химзаводе. Сестра, как уверял Лешка, обязательно полюбит Семе¬на. Они поженятся. Потом у них пойдут дети. Игрушек у детей будет сколько хочешь и какие хочешь. Семен их наделает сам в артели, где они будут работать. Скоро Лешке стало трудно говорить: устал, да и, казалось, перестал верить в то, о чем говорил. Больше молчали, больше пили… Помнит Семен, как хрипел Лешка: «Пропащие мы люди, лучше б нас поубивало совсем». Помнит, как тя-желее становилась голова, как темнело в ней светлые видения исчезали. Веселые голоса и музыка окончательно вывели его из себя. Хотелось бить всех, громить, Лешка шипел: Не езди домой. Кому ты там нужен такой? Домой? А где дом? Давно, страшно давно, может, лет сто назад у него был дом. И сад был, и скворечник на березе, и кролики. Маленькие, с красными глазами, они доверчиво прыгали навстречу, обнюхивали его са-поги, смешно двигали розовыми ноздрями. Мать… Семе¬на звали «анархистом» за то, что в школе, хоть и хоро¬шо учился, но отчаянно хулиганил, курил, за то, что устраивал с братвой беспощадные налеты на сады и огороды. И она, мать, никогда его не ругала. Отец беспо¬щадно порол, а мать только робко просила не хулига¬нить. Сама давала деньги на папиросы и всячески скры¬вала от отца Семеновы проделки. Семен любил мать и помогал ей во всем: колол дрова, носил воду, чистил коровник. Соседки завидовали Анне Филипповне, глядя, как ловко управляется сын по хозяйству, Кормилец будет, говорили они, а мальчишескую дурь семнадцатая вода смоет. Пьяный Семен вспомнил это слово «кормилец» и повторил про себя, заскрипел зубами, чтобы не рас¬плакаться. Какой он теперь кормилец? Хомут на шею матери. Товарищи видели, как горел Семенов танк, но никто не видел, как Семен выбрался из него. Матери послали извещение, что сын ее погиб. И теперь Семен думал, стоит ли ей напоминать о своей никчемной жизни? Стоит ли бередить ее уставшее, разбитое сердце новой болью? Рядом смеялась опьяневшая женщина. Мокрыми гу-бами ее целовал Лешка и шипел что-то непонятное. Загремела посуда, перевернулся стол, и земля перевер-нулась.

Проснулись в дровяном сарае при ресторане. Кто-то заботливый постлал им соломы, дал два стареньких одеяла. Деньги пропиты все, требования на билеты уте-ряны, а до Москвы шесть суток езды. Идти в госпиталь, сказать, что их обворовали, не хватало совести. Лешка предложил ехать без билетов, на положении нищих. Семену было даже страшно подумать об этом. Он долго мучался, но делать нечего. Ехать надо, есть надо. Семен согласился идти по вагонам, но говорить ничего не будет, притворится немым.

Вошли в вагон. Лешка бойко начал речь своим сип-лым голосом: Братья и сестры, помогите несчастным калекам… Семен шел согнувшись, будто по тесному черному подземелью. Ему казалось, что над головой повисли острые камни. Издалека доносился гул голосов, но как только они с Лешкой приближались, гул этот пропадал, и Семен слышал только Лешку и звяканье монет в пи-лотке. От этого звяканья Семена знобило. Он ниже опускал голову, спрятав свои глаза, забыв, что они не-зрячие, не могут видеть ни упрека, ни гнева, ни сожа-ления. Чем дальше шли, тем невыносимей становился Семе¬ну плачущий голос Лешки. В вагонах было душно. Уже совсем нечем было дышать, как вдруг из открытого окна пахнул в лицо ветер, душистый, луговой, и Семен испу¬гался его, отшатнулся, больно ушиб голову о полку. Прошли весь поезд, набрали больше двухсот рублей и сошли на станции пообедать. Лешка остался доволен первой удачей, хвастливо говорил о своей счастливой «планиде». Семену хотелось оборвать Лешку, ударить

— его, но еще больше хотелось скорее напиться, избавиться от самого себя. Пили коньяк в три звездочки, закусывали крабами, пирожными, так как в буфете ничего другого не было. Напившись, Лешка нашел по соседству друзей, пля-сал с ними под гармошку, горланил песни. Семен сна-чала плакал, потом как-то забылся, стал притопывать, а потом подпевать, хлопать в ладоши и, наконец, запел: А мы не сеем, а мы не пашем, А туз, восьмерка да и валет, А из тюрьмы платочком машем, Четыре сбоку и ваших нет…, …Они опять остались без копейки денег на чужой далекой станции. До Москвы друзья добирались целый месяц. Лешка так освоился с нищенством, что иногда даже скоморош¬ничал, напевая пошленькие прибаутки. Семен уже не испытывал угрызения совести. Он рассудил просто: нуж¬ны деньги, чтобы доехать до Москвы не воровать же? А что пьянствуют, так это временно. Приедет в Москву, устроится работать в артель и заберет к себе мать, обязательно заберет и, может быть, даже женится. А что ж, выпадает другим калекам счастье, выпадет и ему… Семен пел фронтовые песни. Держался уверенно, гор¬до подняв голову с мертвыми глазами, встряхивая в такт песне длинными, густыми волосами. И получалось, будто он не милостыню просит, а снисходительно берет причи¬тающееся ему вознаграждение. Голос у него был хоро¬ший, песни выходили душевными, пассажиры щедро подавали слепому певцу. Особенно нравилась пассажирам песня, в котооой рассказывалось о том, как на лугу зеленом тихо умирал боец, над ним склонилась старая береза. Она солдату, будто мать родная, руки-ветви протянула. Боец говорит березе, что в далекой деревне его ожидают мать и де-вушка, но он к ним не придет, потому что с «белою бе-резой навеки обручен», и что она ему теперь «невеста и родная мать». В заключение солдат просит: «Спой, моя береза, спой, моя невеста, о живых, о добрых, о влюб-ленных людях я под эту песню сладко буду спать». Случалось, в ином вагоне Семена просили петь эту песню по нескольку раз. Тогда они с собой уносили в пилотке не только серебро, но и кучу бумажных денег. По приезде в Москву Лешка наотрез отказался идти в артель. Бродить по электричкам, как

говорил он, работа не пыльная и денежная. Только и заботы, чтобы улизнуть от милиционера. Правда, это не всегда удава-лось. Тогда его отправляли в дом инвалидов, но он от-туда благополучно убегал на другой же день. Побывал в доме инвалидов и Семен. Что ж, говорил он, и сытно, и уютно, присмотр хороший, артисты прихо¬дят, а все кажется, будто в братской могиле сидишь погребенный. Был и в артели. «Взяли, как вещь, которую не знают, куда сунуть, и поставили к станку». Целый день сидел он и шлепал штамповал какие-то жестянки. Справа и слева хлопали прессы, сухо, надоедливо. По бетонному полу скрежетал железный ящик, в котором подтаскивали заготовки и оттаскивали готовые детали. Старичок, таскавший этот ящик, несколько раз подходил к Семену и шептал, дыша махорочным перегаром: Ты тут денек, другой посиди, да и просись на дру¬гую работу. Хоть бы на оттяжку. Там заработаешь. А тут работа тяжелая», а заработку чуть… Да не молчи, а наступай на горло, а то… Лучше б всего взять литровку да с мастером распить. Он бы и давал потом тебе денежную работенку. Мастер у нас парень свойский. Семен слушал сердитый говор цеха, поучения старика и думал, что он здесь совсем не нужен, да и ему все здесь чуждо. Особенно ясно он ощутил свою неприкаян¬ность во время обеда. Смолкали машины. Слышался говор и смех людей. Они рассаживались на верстаках, на ящиках, развязы-вали свои узелки, гремя кастрюлями, шурша бумагой. Запахло домашними солеными огурцами, котлетами с чесноком. Рано утром эти узелки собирали руки матерей или жен. Кончится рабочий день, и все эти люди пойдут домой. Там их ждут, там они дороги. А он? Кому какое дело до него? Вот даже в столовую никто не отведет, сиди без обеда. И так захотелось Семену домашней теп¬лоты, чьей-нибудь ласки… Ехать к матери? «Нет, теперь уж поздно. Пропадай все пропадом». Товарищ, кто-то тронул Семена за плечо. Ты чего штамп-то обнял? Пойдем покушаем с нами. Семен отрицательно покачал головой. Ну, как хочешь, а то пойдем. Да ты не журись. Снову всегда так бывает, а потом обвыкнешься. Семен в эту же минуту ушел бы домой, да не знал дороги. На работу его привел Лешка и вечером он дол-жен был прийти за ним. Но он не пришел. Целый час ждал его Семен. Проводил его домой сменившийся вахтер. Болели руки с непривычки, разламывало спину. Не умываясь, не ужиная, Семен лег спать и уснул тяжелым, тревожным сном. Разбудил Лешка. Он пришел пьяный, с пьяной компанией, с бутылками водки. Семен стал с жадностью пить… На следующий день на работу не пошел. Опять хо-дили по вагонам. Давным-давно Семен перестал раздумывать над своей жизнью, перестал огорчаться своей слепотой, жил, как бог на душу положит. Пел плохо: надорвал голос. Вместо песен получался сплошной крик. Не было у него прежней уверенности в походке, гордости в манере Держать голову, осталась одна наглость. Но щедрые москвичи все равно подавали, так что денег у друзей читало. После нескольких скандалов сестра от Лешки ушла на квартиру. Красивый домик с резными окнами превра¬тился в притон. Анна Филипповна сильно постарела за последние годы. В войну погиб где-то на рытье окопов муж. Изве-щение о смерти сына окончательно сбило ее с ног, ду-мала, не поднимется, но все как-то обошлось. После войны приехала к ней племянница Шура (она в то время только что окончила институт, вышла замуж), приехала и говорит: «Что ты, тетя, будешь жить здесь сиротой, продавай-ка хату да поедем ко мне». Соседи осуждали Анну Филипповну, дескать, человеку важнее всего иметь свой угол. Что ни случится, а домик свой и живи ни клятый ни мятый. А то продашь хату, деньги пролетят, а там кто его знает, как оно обернется.

Оно, может, и правду люди говорили, да только пле-мянница с малых лет привыкла к Анне Филипповне, относилась к ней, как к родной матери, и жила у нее иногда по нескольку лет, потому что с мачехой они не ладили. Словом, Анна Филипповна решилась. Продала дом и уехала к Шуре, прожила четыре года и ничего, не жалуется. И в Москве ей очень нравилось. Сегодня она ездила смотреть дачу, которую молодые сняли на лето. Дача ей понравилась: садик, огородик небольшой. Думая о том, что надо сегодня же починить маль-чишкам старые рубашонки, штанишки для деревни, она услышала песню. Чем-то она была ей знакома, а чем, не понять. Потом поняла голос! Поняла и вздрогнула, побледнела. Долго не решалась посмотреть в ту сторону, боялась, как бы не пропал до боли знакомый голос. И все-таки посмотрела. Глянула… Сенька! Мать, будто слепая, протянула руки и пошла на-встречу сыну. Вот она уже рядом с ним, положила руки на его плечи. И плечи Сенькины, с остренькими шишеч¬ками. Хотела назвать сына по имени и не могла воз¬духа не было в груди и вдохнуть не хватало сил. Слепой умолк. Он пощупал руки женщины и насто-рожился. Пассажиры видели, как побледнел нищий, как он хотел что-то сказать и не мог задохнулся. Видели пассажиры, как слепой положил руку на волосы женщи-ны и тут же отдернул ее. Сеня, тихонько^ слабо сказала женщина. Пассажиры встали и с трепетом ожидали его ответа. Слепой сначала только шевелил губами, а потом глухо сказал: Гражданка, вы ошиблись. Меня зовут Иваном. Как!воскликнула мать. Сеня, что ты?! Слепой отстранил ее и быстрой неровной походкой пошел дальше и уже не пел. Видели пассажиры, как женщина смотрела вслед ни-щему и шептала: «Он, он». В ее глазах не было слез, а только мольба и страдание. Потом и они исчезли, остал¬ся гнев. Страшный гнев оскорбленной матери… Она лежала в тяжелом обмороке на диванчике. Над ней склонился пожилой мужчина, наверное, врач. Пас-сажиры шепотом просили друг друга разойтись, дать доступ свежему воздуху, но не расходились. Может быть, ошиблась? нерешительно спросил кто-то. Мать не ошибется, ответила седая женщина, Так почему же он не признался? А как же такому признаться? Глупый… Через несколько минут вошел Семен и спросил: Где моя мать? У вас уже нет матери, ответил врач. Стучали колеса. На минуту Семен, будто прозрел, увидел людей, испугался их и стал пятиться. Из рук выпала пилотка; рассыпалась, раскатилась по полу ме-лочь, холодно и никчемно звякая…

В самом конце войны немцы подожгли танк, в кото-ром Семен Авдеев был башенным стрелком.

Двое суток слепой, обожженный, с перебитой ногой Семен ползал меж каких-то развалин. Ему казалось, что взрывная волна выбросила его из танка в глубокую яму.

Двое суток по шагу, по полшага, по сантиметру в час он выбирался из этой дымной ямы к солнцу, на свежий ветер, волоча переломанную ногу, часто теряя сознание. На третьи сутки саперы нашли его чуть живого на развалине древнего замка. И долго удивленные саперы гадали, как мог попасть израненный танкист на эту, никому не нужную развалину…

В госпитале Семену отняли до колена ногу и потом долго возили по знаменитым профессорам, чтобы они вернули ему зрение.

Только ничего из этого не вышло…

Пока окружали Семена товарищи, такие же, как он, калеки, пока с ним рядом был умный, добрый доктор, пока заботливо ухаживали за ним санитарки, он как-то забывал о своем увечье, жил, как все живут. За смехом, за шуткой забывал горе.

Но когда вышел Семен из госпиталя на городскую улицу — не на прогулку, а совсем, в жизнь, то вдруг ощутил весь мир совершенно иным, чем тот, который его окружал вчера, позавчера и всю прошлую жизнь.

Хотя Семену еще несколько недель назад сказали, что зрение не вернется, он все-таки таил в сердце надежду. А сейчас все рухнуло. Семену показалось, что он опять очутился в той черной яме, куда его забросила взрывная волна. Только тогда он страстно хотел вы-браться на свежий ветер, к солнцу, верил, что выберется, а сейчас не было той уверенности. Тревога закралась в сердце. Город был неимоверно шумным, а звуки какими-то упругими, и ему казалось, что если он сделает хоть один шаг вперед, то эти упругие звуки отбросят его назад, больно ушибут о камни.

Позади госпиталь. Вместе со всеми Семен ругал его за скуку, не чаял, как из него вырваться, и вот теперь он стал вдруг таким дорогим, таким необходимым. Но туда не вернешься, хоть он еще совсем рядом. Надо идти вперед, а боязно. Боязно кипучего тесного города, но больше всего боязно самого себя:

Вывел из оцепенения Семена Лешка Куприянов.

• Эх, и погодка! Теперь бы только с девчонкой погулять! Да в поле, да цветы собирать, да бегом бы.

Люблю подурачиться. Ну, пошли! Ты чего уперся?

Они пошли.

Семен слышал, как скрипел и хлопал протез, как тяжело, с присвистом дышал Лешка. Это были единственные знакомые, близкие звуки, а лязг трамваев, крики автомобилей, детский смех казались чужими, холодными. Они расступались перед ним, обегали стороной. Камни мостовой, какие-то столбики путались под ногами, мешали идти.

Лешку Семен знал около года. Небольшого роста, он часто служил ему вместо костыля. Бывало, лежит Семен на койке и кричит: «Нянечка, дай костыль»,- а Лешка подбежит и пропищит, дурачась:

• Я тут, граф. Дайте вашу белейшую ручку. Положите ее, светлейший, на мое недостойное плечо.

Так они и ходили в обнимку. Семен на ощупь хорошо знал Лешкино круглое, безрукое плечо, граненую стриженую голову. И вот теперь он положил свою руку Лешке на плечо и на душе сразу стало покойней.

Всю ночь они просидели сначала в столовой, а потом в ресторане на вокзале. Когда шли в столовую, Лешка говорил, что они выпьют грамм по сто, хорошенько поужинают и уедут с ночным поездом. Выпили, как уговорились. Лешка предложил повторить. Семен не отказался, хотя вообще выпивал редко. Водка сегодня шла удивительно легко. Хмель был приятным, не одурял голову, а будил в ней хорошие мысли. Правда, на них невозможно было сосредоточиться. Они были верткие и скользкие, как рыбы, и, как рыбы, выскальзывали, пропадали в темной дали. От этого на сердце становилось тоскливо, но и тоска долго не задерживалась. На смену ей при-ходили воспоминания или наивные, но приятные фантазии. То Семену казалось, что однажды утром он проснется и увидит солнце, траву, божью коровку. А то вдруг появлялась девушка. Он отчетливо видел цвет ее глаз, волос, ощущал нежные щеки. Эта девушка влюблялась в него, в слепого. О таких много рассказывали в палате и даже книжку вслух читали.

У Лешки не было правой руки и трех ребер. Война его, как он говорил со смехом, разделала под орех. Кроме этого он был ранен в шею. После операции горла он говорил прерывисто, с шипением, но Семен привык к этим, мало похожим на человеческие, звукам. Они меньше раздражали его, чем баянисты, игравшие вальс, чем кокетливое воркование женщины за соседним столом.

С самого начала, как только стали подавать на стол вино и закуски, Лешка весело болтал, довольно смеялся:

— Эх, Сенька, ничего на свете так не люблю, как хорошо убранный стол! Люблю повеселиться — особенно пожрать! До войны мы, бывало, летом всем заводом выезжали на Медвежьи Озера. Духовой оркестр да буфеты! А я — с гармошкой. Под каждым кустом компания, и в каждой компании я, как Садко — желанный гость. «Растяни-ка, Алексей свет-Николаевич». А что ж не растянуть, если просят и винишко уже наливают. И какая-нибудь голубоглазая на вилочке ветчину подносит…

Выпивали, закусывали, тянули, смакуя, холодное густое пиво. Лешка продолжал восторженно рассказывать о своем Подмосковье. Там у него в собственном домике живет сестра. Она работает техником на химзаводе. Сестра, как уверял Лешка, обязательно полюбит Семена. Они поженятся. Потом у них пойдут дети. Игрушек у детей будет сколько хочешь и какие хочешь. Семен их наделает сам в артели, где они будут работать.

Скоро Лешке стало трудно говорить: устал, да и, казалось, перестал верить в то, о чем говорил. Больше молчали, больше пили…

Помнит Семен, как хрипел Лешка: «Пропащие мы люди, лучше б нас поубивало совсем». Помнит, как тяжелее становилась голова, как темнело в ней — светлые видения исчезали. Веселые голоса и музыка окончательно вывели его из себя. Хотелось бить всех, громить, Лешка шипел:

• Не езди домой. Кому ты там нужен такой?

Домой? А где дом? Давно, страшно давно, может,

лет сто назад у него был дом. И сад был, и скворечник на березе, и кролики. Маленькие, с красными глазами, они доверчиво прыгали навстречу, обнюхивали его сапоги, смешно двигали розовыми ноздрями. Мать… Семена звали «анархистом» за то, что в школе, хоть и хорошо учился, но отчаянно хулиганил, курил, за то, что устраивал с братвой беспощадные налеты на сады и огороды. И она, мать, никогда его не ругала. Отец беспощадно порол, а мать только робко просила не хулиганить. Сама давала деньги на папиросы и всячески скрывала от отца Семеновы проделки. Семен любил мать и помогал ей во всем: колол дрова, носил воду, чистил коровник. Соседки завидовали Анне Филипповне, глядя, как ловко управляется сын по хозяйству,

• Кормилец будет,- говорили они,- а мальчишескую дурь семнадцатая вода смоет.

Пьяный Семен вспомнил это слово — «кормилец» — и повторил про себя, заскрипел зубами, чтобы не расплакаться. Какой он теперь кормилец? Хомут на шею матери.

Товарищи видели, как горел Семенов танк, но никто не видел, как Семен выбрался из него. Матери послали извещение, что сын ее погиб. И теперь Семен думал, стоит ли ей напоминать о своей никчемной жизни? Стоит ли бередить ее уставшее, разбитое сердце новой болью?

Рядом смеялась опьяневшая женщина. Мокрыми губами ее целовал Лешка и шипел что-то непонятное. Загремела посуда, перевернулся стол, и земля перевернулась.

Проснулись в дровяном сарае при ресторане. Кто-то заботливый постлал им соломы, дал два стареньких одеяла. Деньги пропиты все, требования на билеты утеряны, а до Москвы шесть суток езды. Идти в госпиталь, сказать, что их обворовали, не хватало совести.

Лешка предложил ехать без билетов, на положении нищих. Семену было даже страшно подумать об этом. Он долго мучался, но делать нечего. Ехать надо, есть надо. Семен согласился идти по вагонам, но говорить ничего не будет, притворится немым.

Вошли в вагон. Лешка бойко начал речь своим сиплым голосом:

• Братья и сестры, помогите несчастным калекам…

Семен шел согнувшись, будто по тесному черному подземелью. Ему казалось, что над головой повисли острые камни. Издалека доносился гул голосов, но как только они с Лешкой приближались, гул этот пропадал, и Семен слышал только Лешку и звяканье монет в пилотке. От этого звяканья Семена знобило. Он ниже опускал голову, спрятав свои глаза, забыв, что они незрячие, не могут видеть ни упрека, ни гнева, ни сожаления.

Чем дальше шли, тем невыносимей становился Семену плачущий голос Лешки. В вагонах было душно. Уже совсем нечем было дышать, как вдруг из открытого окна пахнул в лицо ветер, душистый, луговой, и Семен испугался его, отшатнулся, больно ушиб голову о полку.

Прошли весь поезд, набрали больше двухсот рублей и сошли на станции пообедать. Лешка остался доволен первой удачей, хвастливо говорил о своей счастливой «планиде». Семену хотелось оборвать Лешку, ударить его, но еще больше хотелось скорее напиться, избавиться от самого себя.

Пили коньяк в три звездочки, закусывали крабами, пирожными, так как в буфете ничего другого не было.

Напившись, Лешка нашел по соседству друзей, плясал с ними под гармошку, горланил песни. Семен сна-чала плакал, потом как-то забылся, стал притопывать, а потом подпевать, хлопать в ладоши и, наконец, запел:

А мы не сеем, а мы не пашем, А туз, восьмерка да и валет, А из тюрьмы платочком машем, Четыре сбоку — и ваших нет…,

• ..Они опять остались без копейки денег на чужой далекой станции.

До Москвы друзья добирались целый месяц. Лешка так освоился с нищенством, что иногда даже скоморошничал, напевая пошленькие прибаутки. Семен уже не испытывал угрызения совести. Он рассудил просто: нужны деньги, чтобы доехать до Москвы — не воровать же? А что пьянствуют, так это временно. Приедет в Москву, устроится работать в артель и заберет к себе мать, обязательно заберет и, может быть, даже женится. А что ж, выпадает другим калекам счастье, выпадет и ему…

Семен пел фронтовые песни. Держался уверенно, гордо подняв голову с мертвыми глазами, встряхивая в такт песне длинными, густыми волосами. И получалось, будто он не милостыню просит, а снисходительно берет причитающееся ему вознаграждение. Голос у него был хороший, песни выходили душевными, пассажиры щедро подавали слепому певцу.

Особенно нравилась пассажирам песня, в которой рассказывалось о том, как на лугу зеленом тихо умирал боец, над ним склонилась старая береза. Она солдату, будто мать родная, руки-ветви протянула. Боец говорит березе, что в далекой деревне его ожидают мать и девушка, но он к ним не придет, потому что с «белою березой навеки обручен», и что она ему теперь «невеста и родная мать». В заключение солдат просит: «Спой, моя береза, спой, моя невеста, о живых, о добрых, о влюбленных людях — я под эту песню сладко буду спать».

Случалось, в ином вагоне Семена просили петь эту песню по нескольку раз. Тогда они с собой уносили в пилотке не только серебро, но и кучу бумажных денег.

По приезде в Москву Лешка наотрез отказался идти в артель. Бродить по электричкам, как говорил он,- работа не пыльная и денежная. Только и заботы, чтобы улизнуть от милиционера. Правда, это не всегда удавалось. Тогда его отправляли в дом инвалидов, но он оттуда благополучно убегал на другой же день.

Побывал в доме инвалидов и Семен. Что ж, говорил он, и сытно, и уютно, присмотр хороший, артисты приходят, а все кажется, будто в братской могиле сидишь погребенный. Был и в артели. «Взяли, как вещь, которую не знают, куда сунуть, и поставили к станку». Целый день сидел он и шлепал — штамповал какие-то жестянки. Справа и слева хлопали прессы, сухо, надоедливо. По бетонному полу скрежетал железный ящик, в котором подтаскивали заготовки и оттаскивали готовые детали. Старичок, таскавший этот ящик, несколько раз подходил к Семену и шептал, дыша махорочным перегаром:

— Ты тут денек, другой посиди, да и просись на другую работу. Хоть бы на оттяжку. Там заработаешь. А тут работа тяжелая», а заработку чуть… Да не молчи, а наступай на горло, а то… Лучше б всего взять литровку да с мастером распить. Он бы и давал потом тебе денежную работенку. Мастер у нас парень свойский.

Семен слушал сердитый говор цеха, поучения старика и думал, что он здесь совсем не нужен, да и ему все здесь чуждо. Особенно ясно он ощутил свою неприкаянность во время обеда.

Смолкали машины. Слышался говор и смех людей. Они рассаживались на верстаках, на ящиках, развязывали свои узелки, гремя кастрюлями, шурша бумагой. Запахло домашними солеными огурцами, котлетами с чесноком. Рано утром эти узелки собирали руки матерей или жен. Кончится рабочий день, и все эти люди пойдут домой. Там их ждут, там они дороги. А он? Кому какое дело до него? Вот даже в столовую никто не отведет, сиди без обеда. И так захотелось Семену домашней теплоты, чьей-нибудь ласки… Ехать к матери? «Нет, теперь уж поздно. Пропадай все пропадом».

• Товарищ,- кто-то тронул Семена за плечо.- Ты чего штамп-то обнял? Пойдем покушаем с нами.

Семен отрицательно покачал головой.

• Ну, как хочешь, а то пойдем. Да ты не журись.

Снову всегда так бывает, а потом обвыкнешься.

Семен в эту же минуту ушел бы домой, да не знал дороги. На работу его привел Лешка и вечером он дол-жен был прийти за ним. Но он не пришел. Целый час ждал его Семен. Проводил его домой сменившийся вахтер.

Болели руки с непривычки, разламывало спину. Не умываясь, не ужиная, Семен лег спать и уснул тяжелым, тревожным сном. Разбудил Лешка. Он пришел пьяный, с пьяной компанией, с бутылками водки. Семен стал с жадностью пить…

На следующий день на работу не пошел. Опять ходили по вагонам.

Давным-давно Семен перестал раздумывать над своей жизнью, перестал огорчаться своей слепотой, жил, как бог на душу положит. Пел плохо: надорвал голос. Вместо песен получался сплошной крик. Не было у него прежней уверенности в походке, гордости в манере Держать голову, осталась одна наглость. Но щедрые москвичи все равно подавали, так что денег у друзей читало.

После нескольких скандалов сестра от Лешки ушла на квартиру. Красивый домик с резными окнами превратился в притон.

Анна Филипповна сильно постарела за последние годы. В войну погиб где-то на рытье окопов муж. Извещение о смерти сына окончательно сбило ее с ног, думала, не поднимется, но все как-то обошлось. После войны приехала к ней племянница Шура (она в то время только что окончила институт, вышла замуж), приехала и говорит: «Что ты, тетя, будешь жить здесь сиротой, продавай-ка хату да поедем ко мне». Соседи осуждали Анну Филипповну, дескать, человеку важнее всего иметь свой угол. Что ни случится, а домик свой и живи ни клятый ни мятый. А то продашь хату, деньги пролетят, а там кто его знает, как оно обернется.

Оно, может, и правду люди говорили, да только племянница с малых лет привыкла к Анне Филипповне, относилась к ней, как к родной матери, и жила у нее иногда по нескольку лет, потому что с мачехой они не ладили. Словом, Анна Филипповна решилась. Продала дом и уехала к Шуре, прожила четыре года и ничего, не жалуется. И в Москве ей очень нравилось.

Сегодня она ездила смотреть дачу, которую молодые сняли на лето. Дача ей понравилась: садик, огородик небольшой.

Думая о том, что надо сегодня же починить мальчишкам старые рубашонки, штанишки для деревни, она услышала песню. Чем-то она была ей знакома, а чем, не понять. Потом поняла — голос! Поняла и вздрогнула, побледнела.

Долго не решалась посмотреть в ту сторону, боялась, как бы не пропал до боли знакомый голос. И все-таки посмотрела. Глянула… Сенька!

Мать, будто слепая, протянула руки и пошла на-встречу сыну. Вот она уже рядом с ним, положила руки на его плечи. И плечи Сенькины, с остренькими шишечками. Хотела назвать сына по имени и не могла — воздуха не было в груди и вдохнуть не хватало сил.

Слепой умолк. Он пощупал руки женщины и насторожился.

Пассажиры видели, как побледнел нищий, как он хотел что-то сказать и не мог — задохнулся. Видели пассажиры, как слепой положил руку на волосы женщины и тут же отдернул ее.

• Сеня,- тихонько^ слабо сказала женщина.

Пассажиры встали и с трепетом ожидали его ответа.

Слепой сначала только шевелил губами, а потом глухо сказал:

• Гражданка, вы ошиблись. Меня зовут Иваном.
• Как!-воскликнула мать.- Сеня, что ты?! Слепой отстранил ее и быстрой неровной походкой

пошел дальше и уже не пел.

Видели пассажиры, как женщина смотрела вслед нищему и шептала: «Он, он». В ее глазах не было слез, а только мольба и страдание. Потом и они исчезли, остался гнев. Страшный гнев оскорбленной матери…

Она лежала в тяжелом обмороке на диванчике. Над ней склонился пожилой мужчина, наверное, врач. Пассажиры шепотом просили друг друга разойтись, дать доступ свежему воздуху, но не расходились.

• Может быть, ошиблась?- нерешительно спросил кто-то.
• Мать не ошибется,- ответила седая женщина,
• Так почему же он не признался?
• А как же такому признаться?
• Глупый…

Через несколько минут вошел Семен и спросил:

• Где моя мать?
• У вас уже нет матери,- ответил врач.

Стучали колеса. На минуту Семен, будто прозрел, увидел людей, испугался их и стал пятиться. Из рук выпала пилотка; рассыпалась, раскатилась по полу ме-лочь, холодно и никчемно звякая…

Герман Садулаев, ДЕНЬ ПОБЕДЫ

Старые люди спят мало. В молодости время кажется неразменным рублем, время пожилого человека — медная мелочь. Морщинистые руки бережно складывают в стопочки минуту к минуте, час к часу, день ко дню: сколько еще осталось? Жаль каждой ночи.

Он проснулся в половине шестого. Не было нужды вставать так рано. Если бы даже он совсем не встал со своей постели, а рано или поздно так и должно было случиться, этого никто не заметил бы. Он мог совсем не вставать. Тем более, так рано. В последние годы ему все чаще хотелось однажды не проснуться. Но не сегодня. Сегодня был особенный день.

Алексей Павлович Родин поднялся со старой скрипящей кровати в однокомнатной квартире на улице … в старом Таллинне, сходил в туалет, облегчил мочевой пузырь. В ванной комнате стал приводить себя в порядок. Умылся, почистил зубы и долго соскребал щетину с подбородка и щек видавшим виды бритвенным станком. Затем еще раз умылся, смывая остатки мыльной пены, и освежил лицо лосьоном после бритья.

Пройдя в комнату, Родин встал перед платяным шкафом с треснутым зеркалом. Зеркало отразило его поношенное тело в застарелых рубцах, одетое в выцветшие трусы и майку. Родин открыл дверцу шкафа и сменил белье. Еще пару минут он смотрел на свой парадный китель с орденскими медалями. Затем достал выглаженную накануне сорочку и облачился в форму.

Сразу как будто бы двадцать лет спало с плеч. В тусклом свете помутневшей от времени люстры ярко горели капитанские погоны.

Уже в восемь часов Родин встретился у парадной своего дома с другим ветераном, Вахой Султановичем Аслановым. Вместе с Вахой они прошли полвойны, в одной разведроте Первого Белорусского фронта. К 1944-му году Ваха был уже старшим сержантом, имел медаль «За отвагу». Когда пришло известие о выселении чеченцев, Ваха был в госпитале, после ранения. Сразу из госпиталя его перевели в штрафбат. Без вины, по национальному признаку. Родин, тогда старший лейтенант, ходил к начальству, просил вернуть Ваху. Заступничество комроты не помогло. Ваха закончил войну в штрафбате и сразу после демобилизации был отправлен на поселение в Казахстан.

Родин демобилизовался в 1946-м, в звании капитана, и был определен на службу в Таллинн, инструктором в горком партии.

Тогда в названии этого города было только одно «н», но у моего компьютера новая система проверки орфографии, я буду писать Таллинн с двумя «л» и с двумя «н», чтобы текстовый редактор не ругался и не подчеркивал это слово красной волнистой линией.

После реабилитации чеченцев в 1957 году Родин отыскал своего фронтового товарища. Сделал запросы, воспользовавшись своим служебным положением — к этому времени Родин уже был завотделом. Родину удалось даже больше, чем просто найти Ваху, он выхлопотал его вызов в Таллинн, нашел ему работу, помог с квартирой и пропиской. Ваха приехал. Родин, начиная свои хлопоты, опасался, что Ваха не захочет покидать родную землю. Он позаботился о том, чтобы Ваха смог перевезти свою семью.

Но Ваха приехал один. Ему некого было перевозить. Жена и ребенок умерли во время выселения. Они заболели тифом в товарном вагоне и скоропостижно скончались. Родители умерли в Казахстане. У Вахи не осталось близких родственников. Наверное, поэтому ему было легко уехать из Чечни.

Потом была… жизнь. Жизнь?.. наверное, потом была вся жизнь. В ней было хорошее и плохое. Правда, целая жизнь. Ведь шестьдесят лет прошло. Целых шестьдесят лет прошло с окончания той войны.

Да, это был особенный день. Шестидесятая годовщина победы.

Шестьдесят лет — это вся жизнь. Даже больше. Для тех, кто не вернулся с войны, кто остался двадцатилетним, это три жизни. Родину казалось, что он живет эти жизни за тех, кто не вернулся. Нет, это не просто метафора. Иногда он думал: вот эти двадцать лет я живу за сержанта Савельева, который подорвался на мине. Следующие двадцать лет я буду жить за рядового Талгатова, погибшего в первом бою. Потом Родин думал: нет, так я не много успею. Пусть лучше по десять лет. Ведь дожить до тридцати — это уже не так плохо. Тогда я успею пожить еще за трех своих погибших бойцов.

Да, шестьдесят лет — это много! Целая жизнь или шесть довесков к оборванным жизням мертвых солдат.

И всё же это… если не меньше, то, наверное, столько же, сколько четыре года войны.

Я не знаю, как это объяснить, другие до меня уже объясняли это гораздо лучше. Человек живет четыре года на войне, или полгода на арктической зимовке, или год в буддистском монастыре, потом он живёт еще долго, еще целую жизнь, но тот отрезок времени остается для него самым длинным, самым важным. Может, из-за эмоционального напряжения, из-за простоты и яркости ощущений, может, это называется как-то иначе. Может, наша жизнь измеряется не временем, а движением сердца.

Он будет всегда вспоминать, будет сверять свое настоящее с тем временем, которое никогда не превратится для него в прошлое. И товарищи, которые были рядом с ним тогда, останутся самыми близкими, самыми верными.

И не потому, что хорошие люди больше не встретятся. Просто те, другие… они многого не поймут, как ни объясняй. А со своими, с ними можно даже просто помолчать.

Как с Вахой. Иногда Родин с Вахой вместе пили, иногда спорили и даже ссорились, иногда просто молчали. Жизнь была разной, да…

Родин женился и прожил в браке двенадцать лет. Его жена получила развод и уехала в Свердловск, к родителям. Детей у Родина не было. Зато у Вахи было, наверное, много детей. Он и сам не знал, сколько. А жениться Ваха не стал. Ваха был еще тот гуляка.

Большой карьеры ни один, ни другой не сделали. Но в советское время ушли на приличную пенсию уважаемыми людьми. Они остались в Таллинне. Куда им было ехать?

Потом всё стало меняться.

Родин не хотел об этом думать.

Просто все изменилось. И он оказался в чужой стране, где запретили носить советские ордена и медали, где их, напитавших своей кровью землю от Бреста до Москвы и обратно до Берлина, назвали оккупантами.

Они не были оккупантами. Лучше многих других Родин знал обо всем неправильном, что творилось в той, канувшей в лету стране. Но тогда, те четыре года… нет, они не были оккупантами. Родин не понимал этой злости благополучных эстонцев, которые и при советской власти жили лучше, чем русские люди где-нибудь на Урале.

Ведь даже Ваха, Родин был готов, что после выселения, после той чудовищной несправедливости, трагедии своего народа, Ваха станет ненавидеть Советский Союз и особенно русских. Но оказалось, что это не так. Ваха слишком много видел. В штрафбате русские офицеры, героически вырвавшиеся из плена и за это разжалованные в рядовые, переполненные зоны и тюрьмы. Однажды Родин прямо спросил — не винит ли Ваха русских в том, что произошло.

Ваха сказал, что русские от всего этого пострадали больше остальных народов. А Сталин был вообще грузин, хотя это не важно.

А еще Ваха сказал, что вместе, вместе не только сидели на зонах. Вместе победили фашистов, отправили человека в космос, построили социализм в нищей и разоренной стране. Все это делали вместе и все это — а не только лагеря — называлось: Советский Союз.

И сегодня они надели фронтовые ордена и медали. Сегодня был их день. Они даже зашли в бар и приняли по сто грамм фронтовых, да. И там, в баре, юноши в модном милитари со стилизованными под символику «СС» нашивками назвали их русскими свиньями, старыми пьяницами и сорвали с них награды. Ваху они тоже назвали русской свиньей. Нож, он просто лежал на стойке, наверное, бармен колол им лед.

Ваха точным ударом всадил его между ребер юному эстонцу.

А еще на стойке стоял телефон, и Родин накинул его шнур как удавку на шею другого эсэсовца. Нет уже той силы в руках, но ее и не нужно, каждое движение старого разведчика отработано до автоматизма. Тщедушный мальчик захрипел и свалился на пол.

Они вернулись в то, настоящее время. Они снова были советскими разведчиками, а вокруг были враги. И всё было правильно и просто.

Еще пять минут они были молодыми.

Пока их забивали насмерть ногами на деревянном полу.

И мне их совсем не жаль. Я просто не смею унизить их своей жалостью.

В Крупин А ТЫ УЛЫБАЙСЯ!

В воскресенье должен был решаться какой-то очень важный вопрос на собрании нашего жилищного кооператива. Собирали даже подписи, чтоб была явка. А я пойти не смог — не получилось никуда отвести детей, а жена была в командировке.

Пошел с ними гулять. Хоть зима, а таяло, и мы стали лепить снежную бабу, но вышла не баба, а снеговик с бородой, то есть папа. Дети потребовали лепить маму, — потом себя, потом пошла родня поотдаленней.

Рядом с нами была проволочная сетчатая загородка для хоккея, но льда в ней не было, и подростки гоняли в футбол. И очень азартно гоняли. Так, что мы постоянно отвлекались от своих скульптур. У подростков была присказка: «А ты улыбайся!» Она прилипла к ним ко всем. Или они ее из какого фильма взяли, или сами придумали. Первый раз она мелькнула, когда одному из подростков попало мокрым мячом по лицу. «Больно же!» — закричал он. «А ты улыбайся!» — ответили ему под дружный хохот. Подросток вспыхнул, но одернулся — игра, на кого же обижаться, но я заметил, что стал играть он злее и затаенней. Подстерегал мяч и ударял, иногда не пасуя своим, а влепливая в соперников.

Игра у них шла жестоко: насмотрелись мальчики телевизор. Когда кого-то сшарахивали, прижимали к проволоке, отпихивали, то победно кричали: «Силовой прием!»

Дети мои бросили лепить и смотрели. У ребят появилась новая попутная забава — бросаться снежками. Причем не сразу стали целить друг в друга, вначале целили по мячу, потом по ноге в момент удара, а вскоре пошла, как они закричали, «силовая борьба по всему полю». Они, мне казалось, дрались — настолько грубы и свирепы были столкновения, удары, снежки кидались со всей силы в любое место тела. Больше того — подростки радовались, когда видели, что сопернику попало, и больно попало. «А ты улыбайся!» — кричали ему. И тот улыбался и отвечал тем же. Это была не драка, ведь она прикрывалась игрой, спортивными терминами, счетом. Но что это было?

Тут с собрания жилищного кооператива потянулся народ. Подростков повели обедать родители. Председатель ЖСК остановился и пожурил меня за отсутствие на собрании.

Нельзя стоять в стороне. Обсуждали вопрос о подростках. Понимаете, ведь столько случаев подростковой жестокости. Надо отвлекать, надо развивать спорт. Мы решили сделать еще одно хоккейное поле.

«А ты улыбайся!» — вдруг услышал я крик своих детей. Они расстреливали снежками вылепленных из снега и папу, и маму, и себя, и всю родню.

Рэй Бредбери «И грянул гром»

А. Геласимов в своем творении поднимает важную проблему непонимания семейных отношений.

Автор повествует, как герой встретил мать и сестру спустя долгое время их отсутствия, но не нашел слов, что бы поговорить с ними, и только в конце рассказывается, что персонаж, уже спустившись в метро, неожиданно понял, кого он потерял.

Андрей Валерьевич пытается донести до читателя, что мать — это дорогое всем существо, о которым мы ни в коем случае не должны забывать.

Я полностью с ним согласен, ведь действительно, духовное родство, понимание между членами семьи должно сохраняться на протяжении всей их жизни.

Ярким пример — произведение Евгения Карпова «Меня зовут Иваном», повествующий о сыне, предавшем мать: сын, ослепший на войне, не вернулся в родной дом, к своей матере. Неожиданная встреча в поезде, когда Семён кричит в лицо узнавшей его по голосу матери другое имя, делает своё дело. Предательство сына, горечь и обида останавливают сердце любящей матери…

Противоположный пример поведения сына можно увидеть в «Сыновий долг» Ирины Курамшиной. Главный герой — Максим, отдает собственную почку больной матери, не смотря на то, что она была, как говорится в тексте, «плохой матерью»

Таким образом, можно сделать вывод, что именно понимание, духовное родство между детьми и родителями играют важную роль в жизни каждого человека.

Обновлено: 2017-10-30

Внимание!

Ctrl+Enter

Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям.

Спасибо за внимание.

ЕВГЕНИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ КАРПОВ

В конце 1967 года Вольф Мессинг после завершения своих выступлений в Ставрополе побывал в гостях у Евгения Карпова. Когда с улицы вошла мать Карпова, Мессинг вдруг заволновался, встал из-за стола и стал повторять: «О, долгожительница пришла! Долгожительница пришла!» и действительно: баба Женя прожила еще несколько десятилетий, с удовольствием рассказывая всем о словах телепата-волшебника, и умерла в глубокой старости.

Сейчас становится очевидным, что Мессинг мог сделать такое же предсказание и ее сыну. Но Карпову в тот момент исполнилось 48 лет (т. е. он был почти вдвое моложе себя сегодняшнего), и Вольф Григорьевич не стал заглядывать в столь далекое будущее…

Широко известный на Ставрополье писатель родился в понедельник, 6 октября 1919 года на хуторе Эсауловке Россошанского района Воронежской области. Его отец, потомственный железнодорожник Василий Максимович Карпов, командир красного бронепоезда, был расстрелян солдатами генерала Мамонтова на станции Таловой Юго-Восточной железной дороги в день рождения сына.

Так, начиная уже с первых мгновений, вся дальнейшая жизнь Е. В. Карпова будет неразрывно связана с судьбой и историей страны.

В дни террора – он в лагере: строит вместе с другими заключенными железную дорогу под Мурманском по приказу Л. П. Берии.

В дни войны – на передовой: топограф при штабной батарее на Сталинградском фронте.

После войны – на строительстве Волжского гиганта им. XXII партсъезда: арматурщик, диспетчер, сотрудник многотиражки.

Именно здесь, среди монтажников и строителей гидроэлектростанции, по-настоящему родился Карпов-писатель, хотя до этого был в его жизни Литературный институт им. А. М. Горького, занятия в семинаре Константина Паустовского. Живой классик благоволил бывшему фронтовику. После защиты диплома К. Паустовский со словами: «Вот, познакомьтесь. Может, что-то и понравится» – сунул в руки журнал «Смена». «Стал листать, – вспоминает Карпов, – мать родная! Мой рассказ «Жемчужина». Я впервые увидел свои слова напечатанные, да еще в столичном журнале».

В 1959 году в Сталинградском книжном издательстве выходит первая книга рассказов Карпова «Мои родственники».

В 1960 году ленинградский журнал «Нева» в № 4 печатает его повесть «Сдвинутые берега», которая вдруг становится главной публикацией года. Рецензии в журналах «Дон», «Октябрь», «Знамя», «В мире книг» пишут известные в стране литературные критики. Повесть выходит отдельной книгой в московском издательстве «Советская Россия». Перепечатана полумиллионным тиражом в «Роман-газете». Переведена на чешский, польский, французский и китайский языки. По ней снят кинофильм, в котором впервые появился на экране Иван Лапиков.

В 1961 году Карпова принимают в Союз писателей СССР. Журнал «Нева» и издательство «Советская Россия» предлагают ему заключить договоры на новую повесть.

В чем же причина официального признания и невероятного успеха «Сдвинутых берегов»? Могу предположить следующее… В то время страна зачитывалась книгами В. Аксенова и А. Гладилина, герои которых, городские пижоны с налетом здорового цинизма, весьма не нравились партийным и литературным «генералам». И вот появляется повесть, в центре которой рабочая молодежь с задором или, как пишет сам автор, «слаженно и напористо» возводит гидроэлектростанцию. Правящей власти хотелось, чтобы народ читал именно такие книги, и за нее ухватились как за палочку-выручалочку. В то время это выглядело, если не смешно, то по меньшей мере наивно. Куда было ей угнаться за «Звездным билетом» или «Хроникой времен Виктора Подгурского». Но вот ведь какой фокус-метаморфоза: прошло чуть более полувека и когда-то модные герои Аксенова и Гладилина скукожились и угасли в нашем сознании, а герои Карпова, созидатели-романтики, обрели сегодня еще большее значение, обаяние и необходимость.

Прежде чем переехать в Ставрополь, Е. Карпов издает еще две повести: «Синие ветры» (1963) в издательстве «Советская Россия» и «Не родись счастливым» (1965) – в «Советском писателе». О них пишут в журналах «Огонек», «Октябрь», «Новый мир», «Звезда» и в «Литературной газете».

С 1967 года Карпов – в Ставрополе. Отныне история Ставропольского края, его люди становятся для писателя главной темой его творчества. «Чограйские зори» (1967) – первая, изданная на Ставрополье, книга Е. Карпова. Два года он был ответственным секретарем Ставропольской писательской организации.

Его 50-летний юбилей отмечен в крае не только статьями А. Поповского и В. Белоусова в прессе, но и публикацией «Избранного» Ставропольским книжным издательством, премьерой пьесы «Не родись счастливым» на сцене драматического театра им. Лермонтова, а также присвоением юбиляру звания «Заслуженный работник культуры РСФСР».

В 1975 году «Профиздат» публикует документальную повесть Е. Карпова «Крутогорье» – о строителях Большого Ставропольского канала. Краевое издательство выпускает сборник «Твой брат»: в нем россыпь поэтически-тонких, глубоких и трагических рассказов – «Пять тополей», «Брут», «Меня зовут Иваном», «Прости, Мотя».

В 1980 году в издательстве «Современник» напечатана повесть «Знойное поле» – масштабное жизнеописание первого секретаря Изобильненского райкома партии Г. К. Горлова, где через судьбу героя исследуется судьба страны.

На следующий год в свет выходит небольшая, но уникальная книга «На семи холмах» («Советская Россия») – очерки о Ставрополе и его именитых, известных на весь Советский Союз жителях. Эта книга как старинное вино: ее цена и значение вырастают с каждым годом.

Через четверть века доктор филологических наук, профессор Ставропольского госуниверситета Людмила Петровна Егорова в статье «Литературная Ставрополиана», опубликованной в альманахе «Литературное Ставрополье», основное внимание уделила очеркам «На семи холмах», объясняя это тем, что Карпов сумел выдать «новую визитную карточку» индустриальному Ставрополю: «Из писателей-ставропольцев Е. Карпов, пожалуй, первым вывел обобщенную человеческую составляющую города: «Город – это сконцентрированная энергия человеческого гения, его непрестанного развития, напряженного поиска». Поэтому человеческие характеристики обязательно присутствуют в обобщенных определениях Города: «Смелость, мужество, трудолюбие, широта натуры, ее благородство – это и есть Ставрополь, город на семи холмах, на семи ветрах. И все они попутные».

В начале 90-х, выпустив роман «Буруны» (1989), Е. Карпов переезжает в Москву. Зря не учитывает он горький опыт ставропольских друзей-писателей, переехавших в Москву ранее, – Андрея Губина и Владимира Гнеушева. Последний во всеуслышание сожалел об их необдуманном переезде:

Надо жить на родине, где любят,

Где мертвы завистливость и ложь.

На Чужбине, где чужие сплошь,

Молока, мой друг Андрюша Губин,

Даже у волчицы не попьешь.

Осенью 1999 года Карпов в последний раз навещает Ставрополь. Журналист Геннадий Хасьминский после встречи с ним публикует к 80-летию писателя в газете «Ставропольские губернские ведомости» материал «От исповеди не отрекаются»:

«У меня такое впечатление, что я приехал к себе домой, – говорил Евгений Васильевич. – А что касается Ставрополя, то он стал значительно чище и уютнее… Появилось много красивых зданий. Я прошел по знакомым улицам, вспомнил друзей, побывал в мастерской у художника Жени Биценко, встретился с писателем Вадимом Черновым. Принял меня Владыка Гедеон, дал благословение на книгу «Связь времен» – о возрождении православия, над которой сейчас работаю.

Я не считаю, что прожил свою жизнь напрасно. Любая жизнь не бывает зряшной, разве что преступная. А простая человеческая жизнь… Она уже тем хороша, что я видел солнце, встречал заходы и восходы, видел степь. Я люблю степь больше, чем море, потому что я степняк. Да и не зря прожита жизнь и потому, что есть у меня дети, внуки, много друзей».

В настоящее время Е. Карпов живет в Киеве, где у него дочь Алена и сын Лев, работающие в украинском кинематографе. Печатается в русскоязычном журнале «Радуга». В издательствах Киева опубликовано несколько объемистых томов писателя: «Новое небо» (2004), «Да будет воля Твоя» (2006), «Все было, как было» (2008).

К счастью, самая главная его книга «Гога и Магога: репортаж-хроника, 1915–1991 гг.» вышла в Ставрополе в журнале «Южная звезда» в 2005 году. И тут все мы должны высказать слова благодарности издателю Виктору Кустову. Он предпринимает энергичные усилия, чтобы сохранить творения Е. Карпова в копилке классической русской литературы.

Вадим Чернов, который долгое время ценил лишь собственное творчество, на склоне лет удостоил Карпова небывалой характеристики: «Его авторитет затмил мой и даже Черного, Усова, Мелибеева и других стариков вместе взятых. Карпов – яркая звезда среди литераторов не только Северного Кавказа».

Евгений Васильевич и сегодня начинает свой день за компьютером, работая над рассказом «Баба Настуся» – история появления в доме Карповых прекрасно изданного фолианта «Библии». Эта книга в самодельном клеенчатом переплете с большим желтым металлическим крестом знакома многим ставропольским писателям.

В гости к Карпову частенько наведывается священник из близлежащего храма князя Владимира. Они ведут долгие неспешные беседы.

И только, если разговор касается Ставрополя, Карпов не может сдержать слез…

Николай Сахвадзе

// Ставропольский хронограф на 2014 год. – Ставрополь, 2014. – С. 231–236.