«Игорь Северянин — форель культуры. Эта ироничная, капризно-музыкальная рыба, будто закапанная нотами, привыкла к среде хрустальной и стремительной. Как музыкально поэт пишет о России: «На реке форелевой уток не расстреливай».
 |
| Игорь Северянин |
«Игорь Северянин — форель культуры. Эта ироничная, капризно-музыкальная рыба, будто закапанная нотами, привыкла к среде хрустальной и стремительной. Как музыкально поэт пишет о России: «На реке форелевой уток не расстреливай»
Андрей Вознесенский
В конце 1941 года, когда немцы оккупировали Прибалтику, гражданин Эстонии русский поэт Игорь Северянин (настоящее имя — Игорь Васильевич Лотарев) был очень болен. Его телеграмма в Москву М.И.Калинину, с просьбой помочь эвакуироваться в советский тыл осталась без ответа, и 20 декабря 1941 г., пятидесяти трех лет от роду Игорь Северянин скончался от сердечной недостаточности.
Имя Игоря Северянина сейчас мало кому известно. Это не удивительно по многим причинам. Советское время отпечатало на имени поэта слова «декадентщина», «северянинщина», его стихи были запрещены, как идеологически вредные. Первое неполное собрание соченений появилось в России лишь в 1996 году. Поэзия Игоря Северянина ещё ждёт своего читателя. И не случайно Андрей Вознесенский нашёл столь изысканные слова для оценки его творчества.
«Лирический ироник» — так сам поэт определил свой стиль в поэзии. Знаменитая строчка «Я, гений — Игорь-Северянин», которую многие считают программной, при внимании к контексту оказывается лишь озорной позой. Ведь в другом стихотворении он называет себя совсем по-другому:
…Я — соловей, я — сероптичка,
И песня радужна моя,
Есть у меня одна привычка:
Влечь всех в нездешние края…,
а в сонете «Игорь-Северянин» говорит о себе так:
Он тем хорош, что он совсем не то,
Что думает о нем толпа пустая…
Тонкая, едва уловимая ирония часто выступает как один из «планов» стихотворения. Когда читатель не способен почувствовать этот план и воспринимает все буквально, нередко возникают казусы. Так происходило не раз со стихотворением «Увертюра» (чаще известным как «Ананасы в шампанском»), несмотря на открытую взору строку: «…Я трагедию жизни претворю в грезофарс». А сколько цыганщины было сотворено из этого стихотворения!
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо, остро!
Весь я в чем-то норвежском! Весь я в чем-то испанском!
Вдохновляюсь порывно. И берусь за перо!
Стрекот аэропланов! Беги автомобилей!
Ветропросвист экспрессов! Крылолет буеров!
Кто-то здесь зацелован. Там кого-то побили.
Ананасы в шампанском! Это — пульс вечеров!
В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грезофарс.
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы — в Нагасаки! Из Нью-Йорка на Марс!
Начало второй строфы — звукопись времени с ворвавшимися в быт новыми, тогда магически звучавшими словами: аэроплан, экспресс, автомобиль… В нервном ритме стихотворения — ритм начала века. «Ананасы в шампанском» — ведь это символ времени, его неожиданность и острота, его открытия, его извивы и изыски, эксцентрическое соединение прежде несовместимого. Как сжато, как ярко и выразительно — гениально!
Но вот что пишет по поводу этого стихотворения известный литературовед В.П.Кошелев: «Прочитал я эту «Увертюру» и снисходительно пожал плечами. Глупость и претенциозность страшная… Но что-то во мне, наверное, осталось. И нет-нет, да приходила в голову совсем непоэтическая мысль: а неужели «ананасы в шампанском» — это действительно так вкусно.. Проверить это было несложно.., но я все как-то не решался. Боялся разочароваться, боялся перевести поэзию в быт… Потом попробовал — в стихотворении гораздо «вкуснее» [1].
В.П.Кошелев не одинок в подобных оценках. Поэт Николай Гумилев называл стихи Игоря Северянина «фантастической безвкусицей». Лев Николаевич Толстой, прочитав стихотворение «Хабанера-2»:
Вонзите штопор в упругость пробки-
И взоры женщин не будут робки!..
с негодованием воскликнул: «И такую гнусность смеют считать за стихи?»
Но вопреки ожиданиям опубликованные в прессе вместе со словами Л.Н.Толстого «северянинские строки ударили по сердцам тысяч читателей. С этого момента и пошла его всероссийская слава» [2] — писала Ирина Одоевцева.
Публика ломилась на «поэзоконцерты» Игоря Северянина. Его стихи, его вдохновенный облик, его декламация нараспев действовали на слушателей магически. Иван Бунин писал, что Игоря Северянина знали не только все гимназисты, студенты, курсистки, молодые офицеры, но даже многие приказчики, фельдшерицы, коммивояжеры, юнкера, не имевшие в то же время понятия, что существует такой русский писатель Иван Бунин».[3]
Но у Игоря Северянина были и другие почитатели. Он был завсегдатаем и любимцем петербургского литературного салона Федора Сологуба. О его высоком поэтическом даровании говорили и писали Валерий Брюсов, Федор Сологуб, Константин Фофанов, посвятившие ему восторженные стихи, Александр Блок, Осип Мандельштам, критиковавший его с позиций акмеизма, Ирина Одоевцева, Максим Горький, Владимир Маяковский, любивший читать стихи Игоря Северянина во время своих выступлений.
Наибольшей популярностью у широкой публики пользовались так называемые экстазные стихи:
Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж…
Королева играла — в башне замка — Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж.
В начале XX столетия неудовлетворённость жизнью, предчувствие грядущих катастроф: войны и революции рождали у многих стремление уйти от реальности. Воображение поэта создаёт грёзовую страну Миррелию (по имени любимой поэтессы Мирры Лохвицкой).
Миррелия была наполнена ветром времени, как и «Алые паруса» Александра Грина, его города Зурбаган и Гель-Гью, как романтические миры художника Константина Богаевского, таинственные — Александра Врубеля.
Экстазные стихи Игоря Северянина очень близки к творчеству Александра Вертинского. Замечательный шансонье даже написал на слова Северянина несколько песен. Но существенное различие между ними состоит в том, что, если песни Вертинского в основном звучат в одной и той же мелодраматической тональности, то экстазные стихи Игоря Северянина — только одна из граней блистающего бриллианта его творчества. Артистические перевоплощения Игоря Северянина настолько многообразны, что многие из его стихов кажутся написанными совершенно разными поэтами.
Конец XIX- начало XX века — время рождения нового мироощущения. Вслед за наукой, радикально изменившей представление о пространстве, времени и движении, искусство перестраивает свой взгляд на то, как мы видим мир и как надо его изображать. Это — время бунта в искусстве, время Авангарда, это время стиля «Модерн» с его изысканно-чувственной эклектичностью, соединяющей фантазию и реальность, Восток и Запад, архаику и современность.
Экстазные стихи Игоря Северянина были воплощением стиля «Модерн» в русской поэзии. Найденный этим стилем для изображения непрерывности движения, мотив воды — струящейся, изогнутой линии — трансформировался в словесные извивы, изгибы, неожиданные повороты. Льющиеся и поющие, завораживающие звуковые конструкции в поэзии Игоря Северянина порой господствуют над смыслом.
В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом
По аллее олуненной вы проходите морево.
Ваше платье изысканно, Ваша тальма лазорева
А дорожка песочная от листвы разузорена
Точно лапы паучные, точно мех ягуаровый.
Известно, что восьми-девятилетним ребенком будущего поэта водили на все оперные спектакли Мариинского театра. Он был зачарован музыкой, голосами Шаляпина, Собинова и других блистательных артистов. «Удивительно ли, что стихи мои стали музыкальными», — пишет Северянин.
Но удивительно другое: на стихи Северянина написано очень мало музыки. Широко известен, пожалуй, только один романс С.В. Рахманинова «Маргаритки».
В 1941 году Игорь Северянин объявляет себя эго-футуристом. С ним — три единомышленника. Этим «эго», то есть «Я», он дистанцирует себя от остального футуризма, решительно объявившего классику «мертвым грузом». Был издан Манифест, а в поэтическом сборнике «Громокипящий кубок» провозглашены принципы эго-футуризма. Вспоминая об этом Манифесте в 1924 году, Северянин пишет: «Просто мы пытались в нем доказать… что в мире есть только одна бесспорная истина — душа человеческая как составная часть Божества».[4]
Главное, что объединяло Северянина с другими футуристами, это утверждение права на свободное словотворчество, требование обновления слова, рифмы, ритма.
Теперь повсюду дирижабли
Летят, пропеллером ворча,
И ассонансы, точно сабли,
Рубнули рифму сгоряча!
Мы живы острым и мгновенным,-
Наш избалованный каприз
Быть ледяным, но вдохновенным
И что ни слово, то сюрприз.
Вообще говоря, эго-футуристические декларации Игоря Северянина очень условны. Его творчество не вписывается ни в одно из литературных направлений времени. Да так ли это важно? Ведь главное в искусстве во все времена — выдающиеся произведения и яркие личности.
Но как бы ни противопоставлял Авангард свою новизну классике, рано или поздно без классики он обойтись не может. Это проявляется во многих аспектах. Но здесь нас интересует один: любопытно, что, к примеру, и символист Андрей Белый, и эго-футурист Игорь Северянин в зрелом периоде творчества вдруг обнаруживают тягу к простоте пушкинского стиха с его разговорными интонациями. «Чем проще стих, тем он труднее», — замечает Северянин. «Пишу роман онегинской строкой», — сообщает он в одном из писем 1923 года. Именно онегинской строкой написана в 1925 году поэма «Колокола собора чувств», где с легкостью, изяществом, очаровательным юмором описана поездка футуристов в Крым на Олимпиаду футуризма. Во вступлении к поэме есть строфа:
И после Белого и Блока,
Когда стал стих сложней, чем танк.
Влюбленный в простоту глубоко,
Но именно здесь, в понимании простоты и происходит принципиальное расхождение между Игорем Северяниным и такими поэтами как Анна Ахматова, Марина Цветаева, Осип Мандельштам, Борис Пастернак. Если простота для Игоря Северянина — это движение к Пушкину — назад, то названные поэты, стремясь к простоте, шли к Пушкину — вперед, как бы по спирали. Марина Цветаева пишет: «Влияние всего Пушкина целиком? О, да. Но каким оно может быть, кроме освободительного? Приказ Пушкина 1820 года нам, людям 1929 года, только контрпушкинский. Лучший пример «Темы и вариации» Пастернака. Дань любви к Пушкину и полной свободы от него. Исполнение пушкинского желания».[5]
Именно эти поэты прокладывали столбовую дорогу русской поэзии. Игорь Северянин оказался несколько в стороне от нее. Он не смог уловить главных ритмов грядущего времени.
Это было обусловлено рядом причин. Во-первых, можно утверждать, что в последующие годы для развития поэзии эго-футуристические принципы оказались менее «сильными», чем, например, акмеистические с их требованием очень строгого жёсткого отбора слов в до-предела-сжатой строфе. Во-вторых, волна необычайной популярности среди невзыскательной публики, как это бывает, могла вызвать встречную волну забвения. И наконец, если для названных поэтов 20-е годы были годами необычайного творческого подъема, то Игорь Северянин с 1918 года и практически до конца дней своих находился в страшной духовной изоляции.
В 1918 году он уезжает на дачу в Эстонии и остается там навсегда, оторванный от прежней литературной среды. Его стихи здесь никому не нужны, а «всякая лирика, — по справедливому выражению М.М.Бахтина, — существует только в атмосфере принципиального звукового неодиночества».
Но тут возникает кощунственная мысль. А, быть может, для поэзии это и хорошо, что Игорь Северянин остался в своей неповторимой цельности таким, каким он был всегда: «поэтом с открытой душой», — как говорил Блок, поэтом «с душой-небожительницей», — по словам Одоевцевой, поэтом-дитя с удивительно восторженным восприятием мира.
Любовь! Россия! Солнце! Пушкин! —
Могущественные слова!…
И не от них ли на опушке
Нам распускается листва!
И молодеет не от них ли
Стареющая молодежь?…
И не при них ли в душах стихли
Зло, низость, ненависть и ложь!…
Все самое прекрасное для поэта навсегда осталось связанным с Россией: любовь, солнце, Пушкин. Он посвятил Родине множество проникновенных стихотворений. В стихотворении 1914 года «Родник» поэт сравнивает Россию с чистой, «неисчерпываемой» струей родника. Но его отношение к России никогда не было «ура-патриотическим». Он любит ее, как любят порой больного ребенка:
Бывают дни, я ненавижу
Свою отчизну, мать свою.
Бывают дни, ее нет ближе
Всем существом ее пою…
Особенно часто и остро тема России звучит во время эмиграции.
О России петь — что стремиться в храм
По лесным горам, полевым коврам…
О России петь — что весну встречать,
Что невесту ждать, что утешить мать…
О России петь — что тоску забыть,
Что Любовь любить, что бессмертным быть.
Уже в конце 1918 г. в Тойла он пишет:
Вот уж год я живу как растенье, Спасаясь от ужасов яви…
Спасение было только в любви: к жизни, к поэзии, к женщине: «Любовь — ты жизнь, как жизнь — всегда любовь».
В 1927 году в стихотворении «Десять лет» Игорь Северянин подводит итог своему духовному одиночеству:
Десять лет — грустных лет! — как заброшен в приморскую глушь я,
Труп за трупом духовно родных. Да и сам полутруп.
Десять лет — страшных лет! — удушающего равнодушья
Белой, красной — и розовой! — русских общественных групп
Десять лет — тяжких лет! — обескрыливающих лишений,
Унижений щемящей и мозг шеломящей нужды.
Десять лет — грозных лет! — сатирических строф по мишени
Человеческой бесчеловечной и вечной вражды.
Десять лет — страшных лет! — отреченья от многих привычек,
На теперешний взгляд — мудро трезвый — не нужно дурных.
Но зато столько ж лет рыб, озер, перелесков и птичек
И встречанье у моря ни с чем не сравнимой весны!
Но зато столько ж лет, лет невинных, как яблоней белых,
Неземные цветы, вырастающие на земле,
И стихов из души, как природа, свободных и смелых,
И прощенья в глазах, что в слезах, и — любви на челе!
Поселок Тойла, где жил поэт был расположен на высоком, поросшем соснами, песчаном берегу Финского залива. Здесь в 1921 году он женился на дочери местного плотника. Фелисса Круут была красива, подстать ему высоким ростом, умна. Одинаково хорошо говорила и писала стихи на эстонском и русском языках. Выступала с чтением стихов. Вместе с Игорем Северяниным они создали «Антологию эстонской поэзии за 100 лет».
Моя жена всех женщин мне дороже
Величественною своей душой.
Всю жизнь, всю власть изведать ей, дай Боже,
Любви моей большой.
В 1922 году у них родился сын. Северянин назвал его Вакхом, сумев каким-то образом убедить священника, что такое имя в святцах есть.
Но ни рождение сына, ни любовь прекрасной женщины не могли заглушить тягостных мыслей о его положении нахлебника в семье тестя.
Из писем Августе Барановой: «сижу… часто без хлеба, на одном картофеле — наступают холода, дров нет, нет и кредитов…», «побочными способами зарабатывать не могу, ибо болен теперь окончательно» (1925).
Поездки за границу для литературного заработка «…при громадных затратах, нервов и энергии не оправдывают себя». (1937)
Литературная среда Эстонии была чужда поэту, хотя ему как классику в 1926 — 31 г.г. и 1937 — 40 г.г. назначают государственную субсидию, на которую, однако, едва ли можно было свести концы с концами.
И все же творчество Игоря Северянина в Тойле не прекращается. Стихотворения 1918 — 1919 г.г. составили 3 книги. В 1920 — 26 г.г. он пишет стихи, поэмы и роман в стихах. Многие стихи так же выразительны и даже более отточены, в них больше мудрости.
Однако интерес к ним угасает, и связано это не только с местной публикой — после войны 1914 года, разрушившей привычный уклад жизни, лирика вообще воспринимается как нечто неестественное.
Марина Цветаева, Борис Пастернак, Осип Мандельштам, Анна Ахматова в этом отношении испытывали те же трудности, но они искали новые возможности для творчества. Почвой для этого стал трагический опыт их жизни, которого у «дачника» Северянина при всех его трудностях всё же не было…
В начале 40-х годов Игорь-Северянин перестал записывать стихи. Он не видел в этом смысла. По его выражению, он делал им аборт.
Нужда, тяжелые болезни, взаимное раздражение в семье — в 1931 году в жизнь Северянина врывается другая женщина. Вера Коренди (Коренева, урожденная Запольская) с 15 лет была романтически увлечена поэзией Игоря Северянина и внушила себе, что ее назначение — быть рядом с поэтом, создавать ему условия для творчества. В 1931 году она написала поэту письмо, поразившее его безукоризненной орфографией и стилем. В 1935 году после очередной размолвки с Фелиссой он переехал к Вере в Таллинн. В 1940 году он посвятил ей стихотворение «Последняя любовь»:
Ты влилась в мою жизнь, точно струйка Токая
В оскорбляемый водкой хрусталь,
И вздохнул я словами: «Так вот ты какая,
Вся такая, как надо». В уста ль
Поцелую тебя иль в глаза поцелую
Точно воздухом южным дышу.
И затем, что тебя повстречал я такую,
Как ты есть, я стихов не пишу.
Пишут лишь ожидая, страдая, мечтая
Ошибаясь, моля и грозя.
Вся такая, как надо!» — нельзя.
Тем не менее, самое последнее стихотворение было адресовано Фелиссе. Там есть такая строфа:
Нас двадцать лет связует — жизни треть,
И ты мне дорога совсем особо;
Я при тебе хотел бы умереть:
Любовь моя воистину до гроба.
Список литературы
[Электронный ресурс]//URL: https://litfac.ru/sochinenie/igor-severyanin-ananasyi-v-shampanskom/
1 Игорь Северянин. Стихотворения. М. Советская Россия, 1968. Вступ. статья В.П.Кошелева, стр. 7
2 И.Одоевцева. На берегах Сены.
3 Цит. по: Игорь Северянин. Стихотворения М. Советская Россия, 1968, стр. 17
4 Игорь-Северянин. Собрание сочинений в 5 томах, том 5 СПб, «Logos», 1996г. стр. 69.
5 Марина Цветаева об искусстве. М. Искусство, 1997. Из очерка «Наталья Гончарова» с. 174
