Светлое апрельское утро. Бои шли в самом центре Берлина. Среди широкой улицы — ничейная земля — аллея ветхих буков, выстроившихся вдоль асфальтированного проезда.
Там, и это было видно и нашим, и германским наблюдателям, возле руин на асфальте лежала мёртвая женщина, а около нее — жива кучерявая девочка лет двух-3-х. Видно было, как ребенок теребит мертвую мама, словно стараясь ее разбудить, и как испуганно поворачивает головку то в ту, то в другую сторону, откуда расступались выстрелы. В те редчайшие мгновения, когда шум перестрелки утихал и наступала тишь, из разваленного дома, где находились наши, можно было расслышать тихий ребяческий плачь. Не надрывный, а тихий, какой-то недоумевающий и безвыходный.
Выручать малыша — означает идти практически на верную погибель. А девченка все плакала, и с каждым новым пришествием тишины плачь этот казался все более беспомощным и печальным.
Высокий светловолосый солдат, так выделявшийся посреди других своей праздничной формой, орденами, медалями, вдруг перемахнул через кирпичный бруствер, распластался на асфальте и с проворностью ящерицы, на локтях, как могут передвигаться только бывалые, обстрелянные воины, двинулся по направлению к девченке.
Все застыли: идет на верную погибель. Но после первого залпа по обе стороны такой насыщенной огневыми средствами передовой вдруг наступила тишь. С обеих сторон улицы, видимо, следили за тем, как, извиваясь, по-пластунски боец ползет по асфальту. Обе передовые безмолвствовали. Безмолвствовали, словно по уговору. Эсэсовцы не стреляли, и это просто поражало.
Мы лицезрели: вот он дополз. Поднял ребенка. Какое-то время, прижавшись спиной к стене, качает его на руках. Утихомирил. Потом пополз назад, прижимая девченку к себе. Обе передовые продолжали молчать. Вот он дополз до кирпичного бруствера. Натужился, метнулся вверх, на кирпичную стенку. И в это время на той стороне грянул выстрел. Один-единственный выстрел. Фигура бойца закопебапась, начала как бы оплывать. Он сполз на руки друзей, протянувшиеся к нему.
Слепой лежал тихо сложив руки и улыбаясь
... 1 (всего у книги 1 страниц) Грин Александр Голос и глаз Слепой лежал тихо, сложив на груди руки и улыбаясь. Он улыбался бессознательно. Ему было велено не шевелиться, во всяком случае, делать ... движения только в случаях строгой необходимости. Так он лежал уже ...
Те, кто были поближе, расслышали его фразу:
- Ребята, примите девочку, а я, кажется.. . готов.
Мы с Мартыновым, ветхие репортеры, записали самые нужные данные: Лукьянов Трифон Андреевич. Работал до войны на Минском радиозаводе слесарем. На войне с первого денька. Старший сержант. Воевал в Сталинграде, в 13-й гвардейской. Два раза ранен.
- Ну, а если.. . нам придется побывать в Минске, что передать вашим родным?
Тусклые губки сложились в слабенькую, чуть приметную усмешку.
- Ничего не передавайте. Некоторому передавать. Нет у меня никого. Была супруга, были две дочки. В первой же бомбежке от нашего дома остались воронка да щепки.
С тех пор память об этом солдате, которого похоронили где-то в братской могиле, неугасимо жила во мне.
Задать свой вопрос
