Дебютные рассказы Исаака Бабеля

метки: Бабель, Творчество, История, Литература, Рассказ, Журнал, Летопись, Горький

В центре данной работы стоят рассказы Исаака Бабеля «Мама, Римма и Алла» и «Элья Исаакович и Маргарита Прокофьевна», которые были опубликованы в журнале «Летопись», издававшемся под руководством Максима Горького. Эти рассказы, напечатанные в крупном журнале, впервые привлекли к Бабелю внимание читательской публики, а знакомство с самим Горьким сильно повлияло на последующую жизнь и творчество писателя.

Бабель, родившийся в семье зажиточных евреев в Одессе, получал образование в Одесском коммерческом училище, а затем в Киевском коммерческом институте, так как отец писателя хотел, чтобы он пошел по его стопам и стал коммерсантом. Однако уже примерно в возрасте 15 лет Бабель увлекся литературой. Большое влияние на него оказала французская литература, в частности — Флобер и Мопассан, и первые свои литературные опыты Бабель писал на французском языке. С самого начала большое внимание он уделял стилю своих рассказов, стараясь совместить в них разные слои жизни и языка. Эта особенность стиля, как и любовь к краткой форме, сохранится на протяжении всего творчества писателя.

Отец юного Бабеля не относился к занятиям сына серьезно, называл их «заскоками» и «маранием бумаги», однако для самого Бабеля юношеское увлечение выросло в дело жизни. Еще в Киеве, во время обучения в Киевском коммерческом институте, он опубликовал несколько своих рассказов, в том числе, рассказ «Старый Шлойме», однако эти публикации остались незамеченными. Но Бабель уже тогда твердо решил зарабатывать на жизнь писательским трудом, и в 1915 году переехал в Петербург, осознав, что только публикация в столичном журнале принесет ему известность.

В Петербурге Бабель долгое время носил свои рассказы по редакциям крупных журналов, однако везде он получал отказы. Осложняло его положение и то, что будучи евреем и не имея особого разрешения, он не мог проживать в столицах. Наконец, в 1916 году Бабель обратился к Горькому в редакцию «Летописи» и показал свои рассказы ему. Горький хорошо принял молодого Бабеля и высоко оценил его рассказы, два из которых и были опубликованы в 11-м номере журнала за 1916 год, однако посоветовал писателю воздержаться на некоторое время от литературной карьеры, поработать и «посмотреть жизнь». Бабель прислушался к совету Горького и в ближайшие несколько лет сменил множество профессий, приняв, в том числе, участие в гражданской войне в качестве корреспондента Первой конной армии. Дневник, который Бабель вел в период службы, лег, в последствии, в основу самого известного его цикла рассказов — «Конармии». К литературной деятельности он вернулся в начале 1920-х годов, уже сложившись как писатель, и быстро приобрел популярность у читающей публики.

Тема детства в «Донских рассказах» Михаила Шолохова

... выход в свет «Донских рассказов» и журнал « На литератрном посту»: « К числу молодых , выдвигающихся писателей, хотелось бы причислить и Шолохова с его красочными, живыми «Донскими рассказами».Шолохов впервые в ... сочинений, включать или не включать в собрание эти рассказы. В тридцатые годы критики почти не обращали внимание на «Донские рассказы», только с появлением первых монографий о Шолохове ...

Сегодня имя Исаака Бабеля хорошо известно исследователям и читающей публике. Многие литературоведы активно изучают его произведения, особенно пристальное внимание уделяется циклам «Конармия» и «Одесские рассказы», однако это изучение началось сравнительно недавно. Еще при жизни у Бабеля были проблемы с советской властью, многие его рассказы подвергались резкой критике, что и привело, в последствии, к аресту и расстрелу. Реабилитирован писатель был лишь спустя 14 лет, в 1954 году, однако и после этого его произведения долго не переиздавались, а исследователи обходили его своим вниманием.

Ситуация изменилась лишь ближе к распаду СССР. В 1989 году вышла статья Галины Белой «Третья жизнь Исаака Бабеля» 4, в которой она резюмирует проблемы предыдущих исследователей и пытается, в первую очередь, опровергнуть прежние «литературные репутации» писателя. Белая критикует своих предшественников за упрощённое прочтение Бабеля, утверждает, что он не был понят современниками, так как его произведения не укладывались в каноны советской литературы, не соответствовали принципу «социалистического реализма». Особенно важным наблюдением исследовательницы является то, что в текстах Бабеля необходимо разграничивать автора и героя, что часто упускалось из вида другими исследователями, порождало путаницу и неверное понимание позиции автора. Помимо этого, Белая намечает важную для данного исследования лакуну в изучении творчества Бабеля. О ранних его текстах она говорит: «Они до сего дня малоизвестны, а жаль: в них видны начала Бабеля», — однако в этой статье она оставляет эту проблему в стороне.

Ещё одна работа, которую нельзя не упомянуть, говоря о Бабеле и, в частности, о его ранних рассказах, — это вышедшая в 1994 году монография А.К. Жолковского и М.Б. Ямпольского «Бабель/Babel». В этом труде ученые намечают актуальные для Бабеля интертексты и проводят ключевые параллели между ним и его предшественниками. Кроме того, авторы выделяют комплекс мотивов, тем и типов персонажей, общих для многих текстов Бабеля. Парадигмы развития образов и сюжетов, а также сам метод анализа текстов, представленный ими, могут стать основой для анализа любого другого текста Бабеля, не затронутого в данной работе.

Также среди относительно недавних работ о творчестве писателя нам хотелось бы упомянуть статью М.О. Чудаковой «Разведенный пожиже (Бабель в литературе советского времени)», посвященную влиянию Бабеля на литературную традицию 1920-1950 гг. В данной статье исследовательница отмечает, что следы уникального стиля Бабеля неосознанно копировались многими другими авторами, а жанр новеллы, принесенный Бабелем в русскую литературу из французской, оставался невероятно популярным еще долгое время после смерти автора. Еще более важно, что в статье Чудакова упоминает и дебют Бабеля в «Летописи». Она пишет, что Бабель пришел в литературу в эпоху, когда беллетристика, представленная произведениями с запоминающимся сюжетом с множеством перипетий, чьей основной целью было развлечь читателя, пришла на смену литературной традиции психологической прозы XIX века. Она утверждает, что Бабель не следовал ни одной, ни другой традиции, создавая абсолютно новый вектор развития русской прозы. Она также сравнивает Бабеля с Буниным, который первым начал это движение.

Исторические легенды и предания. Песни об отечественной войне 1812 года

... репертуаре башкирской несказочной прозы. В годы Великой Отечественной войны увидели свет произведения башкирского традиционного ... легенды, предания и другие устные рассказы стали предметом усиленного интереса. Записи ... записи. Среди них есть песни-легенды, песни-предания: «Журавлиная песнь» («Сыŋрау торна»), « ... Паллас, наряду с некоторыми сведениями об этническом племенном состав башкир, приводит ...

Практически ежегодно появляются новые работы, посвященные как биографии, так и творчеству Бабеля, переиздаются его собрания сочинений, интерес к фигуре писателя растет. В 2015 году даже вышел документальный фильм «В поисках Бабеля», над которым несколько лет работал его внук — Андрей Малаев-Бабель. Однако проблема, обозначенная Г. Белой, сохраняется до сих пор: ранние рассказы Бабеля по-прежнему остаются малоисследованными, поэтому в данной работе мы и обратились к их анализу. Задачей данной работы является показать самое начало творчества Бабеля, выявить волновавшие его темы и позицию, высказываемую им в этих рассказах. Также важным нам кажется проанализировать контекст материалов «Летописи» с самого первого номера журнала, вышедшего в декабре 1915 года, по последний номер 1916 года, и проследить, как темы, затронутые Бабелем в этих рассказах, отражены в других материалах, как художественных, так и публицистических. Мы постараемся показать, что материалы журнала раскрывали и поясняли социальный и исторический контекст, который в рассказах писателя обозначен лишь некоторыми намеками. Кроме того, мы постараемся проследить, что рассказы Бабеля также по-своему дополняли материалы «Летописи», обогащали их, выводя проблемы, обсуждаемые на страницах журнала с социального уровня на общечеловеческий. Анализируя материалы журнала, мы рассмотрим различные аспекты жизни российского и западного общества начала XX века, однако главное внимание будет уделяться еврейскому и женскому вопросу, особенно остро стоявшим в тот временной период.

Рассматривая материалы «Летописи», мы также будем обращаться к монографии С.Г. Коростелева «Журнал «Летопись» (1915-1917) и газета «Новая жизнь» (1917-1918) в историко-культурном контексте», в которой подробно рассмотрена история создания и существования журнала, его содержание, авторы материалов и полемика, которая велась вокруг журнала в печати и в обществе. Сведения, собранные в этой работе, помогут сформулировать политику журнала и его позицию по отношению к интересующим нас вопросам.

бабель рассказ журнал летопись

Основная часть

Политика и идеологическая направленность журнала «Летопись»

Журнал «Летопись», издаваемый Максимом Горьким с декабря 1915 года по ноябрь 1917, был единственным печатным органом, который еще во времена Российской империи и цензуры последовательно проводил антивоенную социал-демократическую политику. Горький, бывший одним из немногих не только в Российской империи, но и во всем мире крупным интеллектуалом, с самого начала войны не разделившим ура-патриотических настроений, объединил под своим началом социалистов всех фракций и, несмотря на военную цензуру и противодействие со стороны власти, выступал против войны, а также старался осветить наиболее болезненные стороны внутренней российской действительности и борьбы внутри страны, которые с приходом войны были отодвинуты на второй план.

Люди «дна» и «хозяева жизни» в произведениях М.Горького 1890-х ...

... любимые герои уже раннего Горького (рассказы «Старуха Изергиль», «Челкаш» и другие) выражали романтические идеалы любви, свободы, служения людям, преобразования мира. В «Старухе Изергиль» образ юноши Ларры противопоставлен ... а ничтожество трансформирующая в личность. Гордость не любит все общепринятое и обывательское. Так, герои произведения «Макар Чудра», Радда и Лойко предпочитают умереть, чем ...

Во многих странах, как и в Российской империи, социал-демократы с началом войны существенно изменили свою политику, выступив в защиту войны и приняв в ней участие. Таким образом, надежды на интернациональное братство народов всего мира были разрушены, и этот крах надежд и стремлений демократии по всему миру тяжело переживался Горьким. Комментируя присоединение немецких социал-демократов к буржуазному правительству в 1914 году и практически единогласно принятые ими кредиты на войну, Горький писал:

Товарищи с [оциал] — д [емократы] в Берлине хвастаются, что треть немецкой армии состоит из социал-демократов, то есть целые дивизии «товарищей». Товарищи в Париже, Риме, Лондоне, Брюсселе — знают это. Товарищ Жан изувечит товарища Ганса — как они встретятся потом, как можно говорить об интернационализме интересов демократии? Интернациональный социализм — убит. Мы вступаем в эпоху социализма национального. <…> мировая катастрофа, крах европейской культуры.

Так и не смирившись с подобным предательством идеалов социализма, Горький начинает издавать «Летопись», объединяя вокруг себя интеллектуалов, разделявших его позицию по отношению к войне и внутренней жизни страны и выразив в материалах журнала, насколько это позволяла военная цензура, позиции большей части русской социал-демократии. В данной главе мы постараемся суммировать основные положения этой позиции.

Отметим сразу, что в данной работе мы рассматриваем материалы «Летописи» с первого выпуска (декабрь 1915 года) по конец 1916 года, во-первых, по той причине, что они характеризуют тот исторический контекст, в котором появились опубликованные в ноябрьском номере рассказы Бабеля, во-вторых, потому что в феврале 1917 года к власти в стране пришли социал-демократы, изменились цензурные условия и политика коллектива журнала. В первый год издания, существуя в ситуации сильной военной цензуры, запрещавшей не только материалы, касавшиеся военных действий и способствовавшие раскрытию военной тайны, но и любые статьи, имевшие нежелательную для правительства идеологическую составляющую, журнал вынужден был использовать многочисленные уловки (эзопов язык, письма-мистификации, кажущаяся беспристрастность изложения), чтобы обойти эту цензуру. Сам Горький, комментируя это, писал одному из авторов: «Условия требуют спокойного, академического тона <…>. Давайте цифры, факты, — идеи выжмет сам читатель, если захочет».

При отборе произведений для журнала, Горький ориентировался, прежде всего на гражданскую позицию автора, его отношение к войне и проявлениям шовинистических и националистических настроений внутри страны. Задачей его было подбирать материал так, чтобы в нем неизменно присутствовала мысль о недопустимости войны и необходимости борьбы с ней. Эта линия, принципиальная для Горького, обязательно присутствовала как в художественных, так и публицистических материалах журнала и, разумеется, влекла за собой постоянные проблемы с цензурой.

Конармия. Анализ новеллы Бабеля Мой первый гусь

... во время службы в 1-й Конной армии, которой командовал С. Буденный. «Мой первый гусь» Сборник «Конармия» открывается именно этим рассказом. Главный лирический герой и рассказчик ... К. Ворошилов приняли книгу в штыки. Единственная причина, по которой произведение было опубликовано, — заступничество Максима Горького. Бабель, «Конармия»: краткое содержание «Конармия» — это сборник рассказов, которые ...

В «Летописи» публиковались беллетристические произведения, художественная критика (раздел «Литература и искусство»), материалы, посвященные философии и науке («Наука и философия»), а также внутренней и внешней политике России и Западных стран («Иностранная жизнь», «Внутреннее обозрение» и «По России»), существовал также раздел «Библиография», содержавший обзоры литературы, выходившей на русском языке.

Описывая общий тон журнала, С.Г. Коростелев отмечает:

Вплоть до Февральской революции тактикой «Летописи» был нарочито спокойный, академический тон, призванный усыпить бдительность придирчивого цензора и дать той или иной статье шанс увидеть свет. Большинство материалов «Летописи» было написано отстраненно, отрешенно и бесстрастно — как простая констатация факта, как сухая регистрация событий. В этом есть определенная стилизация под каталог, инвентаризацию, опись событий в России и в мире, а так же всего того, что связано с войной. С этой точки зрения абсолютно оправдывается и само название журнала. Неслучайно использование его авторами и таких <…> псевдонимов, как Летописец и Нестор.

Интерпретируя эту тактику, Коростелев говорит также и о расположении материалов в журнале: сначала шли художественные произведения, затем — обзоры беллетристики и выставок, статьи на научную тематику и лишь после этого — внутреннее и внешнее обозрение.

Антивоенная направленность журнала быстро завоевала ему популярность у широкого круга читателей, во-первых, делая его уникальным на фоне других печатных органов, единогласно выступавших в поддержку военных действий, во-вторых, объединив представителей самых разных взглядов, как среди авторов, так и среди читателей.

В декабре 1915 года, в первом номере «Летописи» была опубликована программная статья Горького «Две души», через призму которой могут быть прочитаны последующие материалы «Летописи». Статья является полемичной по отношению к распространенной в то время в обществе идеологии неославянофилов. В отличие от своих предшественников, видевших в Крымской войне 1853-1856 годов противостояние Востока и Запада, неославянофилы рассматривали Первую мировую войну как конфликт духовности и материализма. Они разделяли Запад на два блока, в зависимости от соотношения истинно христианских ценностей (воплощением которых являлась Россия) и рационализма (в котором «погрязла» Германия).

Славянство считалось главным препятствием установлению немецкого мирового господства, целями и призванием России в войне объявлялось объединение всех славянских народов (в том числе католиков), эти цели трактовались в исключительно идеалистическом, миссионерском ключе.

Горький был скептически настроен по отношению к неославянофильскому идеализму и тяжело воспринимал то, с каким восторгом приветствуют эту войну как в России, так и в Европе. В статье «Две души» Горький сопоставляет понятия, распадающиеся на два блока: Восток (Европа) и Запад (Азия).

Анализ произведения злоумышленник (рассказа чехова)

... точки зрения идеи, рассказ А. П. Чехова «Злоумышленник» заставляет читателя задуматься над темой халатности в России и её истинных виновниках. Оцени ответ Сочинение «Злоумышленник (по одноименному рассказу А. П. ... на мир, его видение жизни, неотделимое от иронии, трагикомической усмешки. В произведениях писателя смешное часто выглядит грустным, а грустное смешным. Чехов видел несправедливость ...

Горький утверждает, что Востоку свойственно стремление не к пытливому познанию, а к принятому традицией догмату, житель Востока испытывает страх перед разумом и прогрессом, бежит от развития цивилизации. Запад (отождествляемый с Западной Европой), напротив, наделяется Горьким положительными характеристиками, в первую очередь благодаря стремлению к познанию, развитию науки и общества. При этом Горький особо подчеркивает, что он говорит не о разнице народов, определяемой уже с рождения, но о разнице мироощущений, навыков мысли, душ.

Статья Горького имела большой резонанс и повлекла за собой множество откликов в прессе, авторы которых обвиняли писателя в пессимизме и пораженчестве. Горький оставил их статьи без внимания, ответив в мартовском номере «Летописи» на письма простых читателей и еще раз объяснив свою позицию, ссылаясь на некоторые книги, а также экономические аспекты отношений России и Запада.

Еще одним важным пунктом политики журнала, который вызывал нападки со стороны как цензуры, так и общественности, было принципиальное неприятие антисемитизма. То, что «еврейскому вопросу редакция «Летописи» посвящает много места и горячо отстаивает еврейские интересы», отмечала цензура с самого начала существования журнала, и это, наряду с антивоенной позицией журнала, являлось аргументом в пользу его «пораженчества». Горький считал антисемитизм одним из проявлений «азиатчины» русского духа, тем страхом перед чужими, который свойственен русскому духу (потому что русский боится, что чужой окажется лучше, боится не выдержать конкуренции), о чем он также говорил в статье «Две души». Писатель также был убежден, что истинно культурный человек антисемитом быть не может.

Важно определить, какое место в этой политике занимает беллетристический отдел «Летописи», которому отводилось достаточно много места в журнале. Про публицистические материалы «Летописи» можно сказать, что все они служили тому, чтобы в той или иной форме донести позицию Горького и его соратников о вреде войны, антисемитских настроений и других проявлений всего того «азиатского», что, по убеждению Горького, присутствует в русских людях. Однако, мысли, прямо выражавшиеся в публицистике, далеко не всегда были отражены в художественных произведениях, публиковавшихся в журнале, однако и при их выборе Горький руководствовался определенными соображениями.

Главным достоинством публикуемых произведений считались выражаемые в них идеалы демократизма, пацифизма и гуманизма, однако и эстетический аспект этих текстов волновал Горького далеко не в последнюю очередь. Весь отдел беллетристики может быть условно разделен на 6 групп: «произведения пролетарских писателей и поэтов; произведения русских писателей первого и второго ряда; произведения иностранных писателей (чаще всего демократического направления); антивоенные произведения; стихи, и, наконец, произведения, посвященные еврейской теме».

Позиционируя журнал как демократический орган печати, Горький уделял особое внимание авторам крестьянского и рабочего происхождения, считая, что нужно рассказывать читателям о жизни народа, и лучше всего, если это сделают сами представители народа. Кроме того, в отличие, например, от монархиста Бунина, этих писателей, по мнению Горького, нельзя было обвинить в «дворянском пессимизме», они выражали настроение народных масс и объективно изображали жизнь в русской деревне и провинции.

Крестьянские войны в России в XVII-XVIII вв

... истории крестьянских войн в России (11; 19; 25). 1. СМУТНОЕ ВРЕМЯ. 1.1. Причины крестьянской войны начала XVII века. На ... выступлениями. Исследования этих и других вопросов ведутся широким фронтом: это — издание источников (летописи, разрядные, посольские, боярские книги, ... опричный террор и рост феодальной эксплуатации обусловили развал хозяйства страны, что повело за собой экономический кризис, ...

Среди писателей первого и второго ряда, чьи произведения составляли вершину беллетристического отдела, дебютировал и Исаак Бабель, опубликовавший до этого в Киеве несколько произведений, оставшихся незамеченными публикой. Горький сразу отметил талант Бабеля и опубликовал рассказы Бабеля, которые на этот раз были замечены читателями, однако посоветовал ему «идти в люди, набираться жизненных впечатлений», и Бабель последовал этому совету, вернувшись к литературной жизни лишь в 1922 году. Вот что пишет сам Бабель о своем приезде в Петербург и встрече с Горьким в своей автобиографии:

В Петербурге мне пришлось ужасно худо, у меня не было правожительства, я избегал полиции и квартировал в погребе на Пушкинской улице у одного растерзанного, пьяного официанта. Тогда в 1915 году я начал разносить мои сочинения по редакциям, но меня отовсюду гнали, все редакторы (покойный Измайлов, Поссе и др.) убеждали меня поступить куда-нибудь в лавку, но я не послушался их и в конце 1916 года попал к Горькому. И вот — я всем обязан этой встрече и до сих пор произношу имя Алексея Максимовича с любовью и благоговением. Он напечатал первые мои рассказы в ноябрьской книжке «Летописи» за 1916 год (я был привлечен за эти рассказы к уголовной ответственности по 1001 ст.), он научил меня необыкновенно важным вещам, и потом, когда выяснилось, что два-три сносных моих юношеских опыта были всего только случайной удачей, и что с литературой у меня ничего не выходит, и что я пишу удивительно плохо, — Алексей Максимович отправил меня в люди.

Среди других писателей и поэтов, печатавшихся в «Летописи», были сам Горький, И.А. Бунин, В.Я. Брюсов, Л.Н. Толстой (посмертно), Е.И. Замятин и многие другие.

Зарубежная литература не играла в журнале большой роли, по сравнению с произведениями русских авторов. Печатавшиеся в журнале произведения служили, в основном, изображению общественных пороков в западных странах, позволяя, с одной стороны, усыпить внимание цензуры, и, с другой, обличить социальную несправедливость.

Важную роль играли в журнале произведения, проникнутые пацифистским пафосом, хотя далеко не каждое произведение беллетристического отдела повествовало о войне и ее неприятии. Сохранять антивоенные произведения от цензуры было очень сложно, и поэтому те, которые все же удавалось опубликовать, имели особенную ценность.

Тем более важны были произведения на еврейскую тему, к которым относится также и рассказ Бабеля «Элья Исаакович и Маргарита Прокофьевна». Самыми крупными и заметными произведениями этого раздела является роман М. Гольдшмидта «Еврей» и рассказ А. Высоцкого «Его родина», о которых мы поговорим подробнее в следующей главе данной работы.

Социологическое видение еврейской культуры

... методологические подходы к изучению еврейской культуры 2.1.1 Раскрытие явления культуры и еврейской культуры Для ответа на вопросы, что такое еврейская культура, что роднит всех евреев современного мира и какие ... чиновников, средние специальные и высшие заведения, готовящие специалистов по культуре, журналы, общества, клубы, театры, музеи, занимающиеся производством и распространением духовных ...

Так, несмотря на то, что основные цели «Летописи» находились в области политики и идеологии, беллетристический отдел был все же важной составляющей журнала, о ценности которой говорили как читатели, так и сам Горький, уделявший этому разделу особое внимание.

Вопреки всем трудностям, связанным с цензурой, и нападкам со стороны идеологических противников Горького, журнал просуществовал два года, успешно реализуя свои идеологические задачи, и был закрыт в 1917 году по решению редакции. Горький с 1917 года издавал также более регулярную газету «Новая жизнь», продолжая и там продвигать свою позицию.

Рассказы Бабеля в социальном контексте материалов «Летописи»

Задача данной части работы — определить ключевые темы и проблемы, которые Бабель затрагивает в своих рассказах, и установить параллели между текстами Бабеля и материалами журнала, где также возникают эти темы.

Прежде всего, перечислим героев рассказов Бабеля и, исходя из этого, попробуем сделать вывод о темах, волнующих автора. В рассказе «Элья Исаакович и Маргарита Прокофьевна» фигурируют два основных персонажа — еврей и проститутка, оба — достаточно характерные герои для литературы того времени. Центральные героини рассказа «Мама, Римма и Алла» — мать и две дочери, живущие в Москве и сдающие комнаты квартирантам: студенту-поляку Станиславу Мархоцкому и братьям-студентам Растохиным. Также в рассказе фигурирует еврей Мирлиц — присяжный поверенный, помогающий матери Варваре Степановне с продажей домика ее мужа «на Коломне». Сам же муж и отец девочек служит на Камчатке работником окружного суда.

Таким образом, среди персонажей мы можем, для начала, выделить представителей двух разных национальностей — евреев и поляка. При этом евреи, упомянутые в рассказах, находятся явно в разном положении: Мирлиц спокойно живет и служит в Москве, в то время как Элья Исаакович Гершкович, как нам сообщается в рассказе, должен покинуть Орел с первым поездом, а иначе он будет отправлен «по этапу», то есть выслан в Сибирь как преступник.

Нужно заметить, что национальный вопрос в целом, а польский и еврейский вопросы в частности стояли в 1916 году особенно остро. Польша в то время была поделена на части, входившие в состав Германии и Российской империи, и в 1916 году находилась под немецкой оккупацией. В России и Европе велись разговоры об объединении Польши и о перемене ее статуса, разными странами выдвигались и оспаривались многочисленные проекты. Не менее актуальным был и еврейский вопрос: по-прежнему сохранялась черта оседлости, евреям был закрыт доступ во многие учебные заведения, широкое распространение имели антисемитские настроения. Эти вопросы не остались без внимания и на страницах «Летописи».

Другим примечательным фактом является то, что в рассказах Бабеля больше внимания уделяется женщинам. Хотя количество женских и мужских персонажей примерно равно, именно судьбам матери и ее дочерей целиком посвящен второй рассказ, в нем можно увидеть три очень разных женских характера и, вероятно, три разных варианта жизненного пути. Эта картина дополняется образом Маргариты Прокофьевны из первого рассказа. Можно сказать, что Бабель и здесь проявляет внимание к общественным тенденциям: в этот период особенно активны разговоры о роли и правах женщин, выдвигаются программы, предлагающие предоставить женщинам избирательное права, появляются статьи о роли, которую женщины стали играть на производстве после отправки большого количества мужского населения на фронт, а также о судьбах матерей, которых война оставила без кормильца.

Историко-культурная характеристика Дальнего Востока России

... Дальнего Востока. 1. Общая характеристика регионов Дальнего Востока Дальний Восток России представляет собой обширный по территории регион, площадь которого составляет 36,4% всей территории России. В состав Дальневосточного района входят Республика Саха (Якутия), Еврейская ... Еврейская автономная область Образование Еврейской автономной области было объективной необходимостью для 2,2 млн. евреев, ...

Итак, рассмотрим по пунктам, как эти вопросы освещались в журнале «Летопись» и каким образом их решал Бабель.

Еврейский вопрос

Рассказ «Элья Исаакович и Маргарита Прокофьевна» начинается со следующего сообщения:

Гершкович вышел от надзирателя с тяжелым сердцем. Ему было объявлено, что если не выедет он из Орла с первым поездом, то будет отправлен по этапу. А выехать — значило потерять дело.

Таким образом, с первых строк рассказа возникает вопрос: герой, носитель еврейской фамилии, вынужден уехать из города, так как не имеет права находиться за чертой оседлости, а в случае нарушения этого закона ему грозит высылка в Сибирь на каторгу. Автор не сообщает об этом прямо, однако всем читателям, знакомым с положением дел по сообщениям в газетах и журналах, этот контекст был понятен.

Также понятно современникам автора было и дальнейшее поведение героя, которое для современного читателя может показаться странным: Элья Исаакович решает провести ночь у проститутки, не вступая с ней при этом в сексуальный контакт. Причиной такому решению может служить то, что, не имея соответствующих документов, он не смог бы остановиться в гостинице. Подтверждают это и дальнейшие слова проститутки:

Проститутка встала. Лицо у нее сделалось скверное.

Ты еврей? Он посмотрел на нее через очки и ответил:

Нет.

Папашка, — медленно промолвила проститутка, — это будет стоить десятку.

Узнав, что «постоялец», попросившийся к ней на ночь, — еврей, Маргарита Прокофьевна требует цену в 4 раза превышающую ту, на которую они договорились изначально. Такой резкий рост цены связан с проблемами, которые могут у нее возникнуть, если представители городской власти узнают о национальности ее гостя.

Материалы, касающиеся положения и прав евреев, появлялись на страницах «Летописи» очень часто. Публицистические статьи касались, в основном, формальной стороны проблемы, в то время как в художественных материалах описывались частные случаи из жизни евреев (как в России, так и за рубежом), демонстрировавшие реальное положение дел, проявления антисемитизма и попытки евреев найти свое место в обществе. Из всех этих материалов можно сделать весьма определенный вывод о позиции журнала и его редактора М. Горького в отношении еврейского вопроса: журнал являлся явным противником проявлений антисемитизма и выступал за уравнение евреев в правах со всеми гражданами Российской империи.

В публицистических материалах еврейский вопрос неоднократно возникает в самых разных контекстах. Например, в материалах второго номера в статье «Театр из народа» приводятся решения Съезда деятелей народного театра:

По отношению к отдельным народностям России Съезд находит необходимым:

а) отмену запрещений и ограничений, направленных против свободного употребления родного языка отдельных народностей России в деле народного театра и в других проявлениях культурной жизни, связанных с театральными начинаниями.

б) Отмену социальных ограждений по отношению к театрам и драматическому и музыкальному репертуару театров отдельных народностей.

г) Снятие последовавшего в начале войны запрещения театральных представлений на еврейском языке.

Как мы видим, сразу два пункта отдельно оговаривают права евреев, подчеркивая тем самым, что среди всех прочих национальностей, именно они являются наиболее притесненными.

Большое внимание уделяется также проблеме отношения партии кадетов к еврейскому вопросу — этому посвящены несколько материалов в разных номерах журнала. Кадеты осуждаются за то, что они, позиционируя себя как демократическая партия, отказались от ряда пунктов своей изначальной программы и, в первую очередь, именно от пункта, касающегося вопроса о равноправии евреев:

Но этого [парламентского действия — прим. авт.] именно всегда и не хватало кадетской партии. И особенно резко обнаружился этот недостаток с началом войны, когда кадетам померещилось, что они призваны стать спасителями отечества, и когда ради исполнения этой миссии, в целях общенационального единения, они стали быстро выбрасывать один за другим различные пункты своей программы. В первую голову при этом пострадал пункт о еврейском равноправии. Вообще, судьба еврейского вопроса в эволюции кадетской политики — одна из печальнейших страниц и без того невеселой истории современного российского либерализма.

Первейшую сдачу позиции кадеты произвели в еврейском вопросе, который, при наших условиях, порой становится настоящей лакмусовой бумажкой для испытания демократичности. Вопрос о национальном равноправии вообще, о еврейском равноправии — в частности и в особенности — приобретает, в условиях российской действительности, исключительное принципиальное значение. <…>

Труден первый шаг. Сдавши свои позиции по вопросам еврейского и, вообще, национального равноправия, кадеты и дальше двигались по той же наклонной плоскости.

Приведенные цитаты ярко иллюстрируют неудовольствие авторов рецензии и статьи, а также редакции журнала уступками черносотенным силам, которые совершают демократы в вопросе о еврейском равноправии. Особенно показательна в данном случае риторика А. Ерманского, называющего еврейский вопрос «лакмусовой бумажкой для испытания демократичности». Подобное определение явно демонстрирует позицию журнала как по отношению к политике кадетов, так и к решению еврейского вопроса в целом.

Помимо ситуации в Российской империи, редакцию журнала волнует также решение еврейского вопроса в странах Европы, в первую очередь — в Польше. В частности, этому посвящена рецензия на сборник статей «Еврейский вопрос в Польше», опубликованная в разделе «Библиография» 4-го выпуска журнала. Рецензия представляет собой краткий обзор содержания статей сборника, посвященных разным аспектам жизни польских евреев и, в частности, взаимодействию польского и еврейского населения страны. Важно отметить, что автор рецензии выступает с резкой критикой против проявившейся в Польше политики «национального эгоизма», предполагавшей подавление еврейского населения в пользу прав поляков и национального объединения Польши. Говоря о роли России в решении этого вопроса, автор пишет следующее:

В самое тяжелое и безотрадное время, когда под треск выстрелов сражающихся армий ненависть — приняла крайние размеры, так сказать, достигла своего апогея, — русское прогрессивное общество вмешалось в польско-еврейские отношения. На вопрос о моральном праве вмешательства дают ответ статьи Выдрина и Малянтовича. И обе они говорят — «да». Русское общество имело не только право, но и обязанность вмешаться в конфликты. Польско-еврейские отношения не укладываются в тесные рамки чисто местного конфликта в пределах только Польши, как это старались представить антисемиты всех толков. Струя антисемитизма, идущая из Польши, угрожает серьезной опасностью и интеллектуальной жизни России в городах и деревне.

Из приведенной цитаты видно, что рецензент, как и указанные авторы статей сборника, считает вопрос о польско-еврейских отношениях первостепенно важным для русской общественности и признает антисемитизм в Польше (как и в России) недопустимым, особенно в годы войны.

Однако не все материалы журнала, посвященные вопросу о польско-еврейских отношениях, свидетельствуют о проявлениях антисемитизма. Напротив, опубликованная в № 8 статья «Современная Польша» демонстрирует противоположную тенденцию, которую можно наблюдать на оккупированной немцами территории:

В самом же Царстве Польском в процессе вышеуказанной деятельности произошло сближение польского и еврейская населения. Лишь только население Польши получило относительную свободу, лишь только клика крайних реакционеров оставила страну, процесс ликвидации польско-еврейского конфликта встал в порядок дня, как важнейшая очередная задача. Крайне натянутые раньше отношения между гражданскими комитетами и существующими при них еврейскими секциями постепенно ослабевают.

<…>

Симптомами сближения могут считаться такие проявления общественной жизни, как: непрекращающаяся совместная деятельность польской и еврейской демократии, между прочим-демонстрации польских и еврейских рабочих в пользу введения всеобщая избирательного права для выборов в органы самоуправления, торжественная демонстрация польских и еврейских народных масс во время похорон на еврейском кладбище поручика легионов Мансперля, участие еврейских масс в 260-тысячной демонстрации в день годовщины конституции 3 мая, приветствие по поводу этой годовщины со стороны еврейских националистических газет.

Так, можно сказать, что война и вызванная ей эмиграция реакционно настроенного населения поспособствовала укреплению польско-еврейских отношений и решению конфликта.

Помимо исключительно внутрироссийского взгляда на еврейский вопрос, редакция журнала обращает внимание и на мнение Запада. В частности, в статье «Гражданин Густав Эрве», посвященной деятельности этого французского политика, придерживающегося антимилитаристских взглядов, автор резюмирует его официальную позицию:

Все это Эрве «обещал» обывателю; за все это он ручался, если союзники будут держаться до конца. Он обещал даже более: союзники, разделив Турцию, отведут евреям Палестину для образования самостоятельного государства. Но и этого еще мало: победив Германию, они низложат династию Гогенцоллернов и в Германии водворится республика. Попутно, освободительная война еще до своего победоносного конца изменить правовое положение евреев в России и упрочить положение Финляндии.

Однако, общий ироничный тон автора статьи демонстрирует, что цена подобных «обещаний» вряд ли высока и что они являются проявлением популизма, свойственного этому деятелю. Вероятно, автор статьи считает, что правовое положение евреев в России может быть изменено лишь самостоятельными силами и не требует вмешательства Запада.

Помимо этого, в разделе публицистики упоминаются проявления антисемитизма в Италии (статья «Бытовые штрихи (письмо из Рима)» Р. Григорьева в №7), Бельгии (рецензия на книгу Эмиля Верхарна «Окровавленная Бельгия» в разделе «Библиография» в №3) и на Западе в целом (статья «К национальному вопросу» — обзор книги Н. Рубакина «Среди книг» в разделе «Библиография» в №5).

Во всех этих статьях проявления антисемитизма резко критикуются. Очень показательной является, например, формула «дикий антисемитский бред».

Еще одним интересным материалом, иллюстрирующим отношение журнала к еврейскому вопросу в целом и антисемитизму в частности, является статья И. Рабиновича «О Шейлоке», посвященная анализу пьесы Шекспира «Венецианский купец», в которой автор полемизирует с Ф. Зелинским, утверждавшим, что еврей-купец Шейлок в данной пьесе является угнетателем, а пьеса — юдофобской. Автор статьи придерживается противоположной позиции и утверждает, что поведение купца (который по договору собирался вырезать у задолжавшего ему христианина фунт мяса) соответствует венецианским законам того времени. Рабинович рассматривает судьбу Шейлока как трагедию человека, поступающего по законам города, в котором он живет, и свято верящего в эти законы, которые, однако, оказываются для него недействительны из-за его национальной принадлежности:

А когда затем он падает под тяжестью приговора, который путем постыдной уловки насмеялся над его правами, когда он под градом насмешек удаляется разбитый, сгорбленный, с дрожащими коленами — кто тогда не почувствует, что вместе с ним сломлено право Венеции, что перед нами ползает не жид Шейлок, а типическая фигура средневекового еврея, этого пария общества, тщетно взывающего о своем праве. Трагическое величие судьбы его заключается не в том, что ему отказывают в вправе, но в том, что он, средневековый еврей, питает веру в право, — как будто бы он был самый настоящий христианин, — питает непоколебимую веру в право, которую ничто не может ослабить и которую поддерживает сам судья, верит в право до тех пор, пока, наконец, подобно молнии не разражается над ним катастрофа, обнаруживающая всю фантастичность его мечтаний, показывающая ему что ведь он лишь гонимый средневековый еврей, все права которого сводятся к праву быть в них обманутым.

Очевидно, что описывая положение средневекового еврея, автор имеет ввиду и то положение, которое занимают евреи в современной ему России. И, говоря о праве и бесправии средневековых евреев, он, конечно, намекает на их бесправие и в начале XX века, в эпоху развития демократической мысли.

Этот материал может быть дополнен фрагментом из «Писем знатного иностранца» В. Симпльтона, публиковавшихся во второй, публицистической части журнала в разделе «По России» на протяжении нескольких номеров. Эти записки представляют собой описание путешествий В. Симпльтона — английского корреспондента, пожелавшего осмотреть Россию, и интересны тем, что представляют собой взгляд на Российскую империю изнутри человека, совершенно чуждого этой действительности. Вот как он описывает сцену «захвата» евреев представителями власти в Харькове:

И через минуту враги ввержены в места, где плач и скрежет зубовный, ибо участь их заранее была исчислена, измерена и взвешена карающей судьбой. Вы думаете, Джэк, что это-история царя Бальтасара и мидян-завоевателей? Несмотря на разительное сходство с библейской легендой, могу вас уверить, что описываемое мною место называется кафе Метрополь и расположено на главной харьковской улице, а вверженные в темницу военнопленные — русские подданные иудейского происхождения, снабженные паспортами, промысловыми свидетельствами и всеми законными документами. Общие же причины всего происшедшего местный полисмэн объяснил мне такой фразой: «они замучили нашего Бога».

Этот момент очень точно иллюстрирует положение полного бесправия и бессилия, в котором находятся евреи: несмотря на наличие у них всех необходимых документов, их все равно арестовывают, исключительно из-за их национальной принадлежности. Показателен здесь и комментарий урядника («местного полисмэна») о том, что «они замучали нашего Бога» — в художественных текстах, посвященным судьбам евреев, именно это становится самым частым народным объяснением проявления антисемитизма.

Теперь обратимся к тому, как еврейский вопрос решается в художественных текстах. Основное наше внимание мы сконцентрируем на двух произведениях: романе М. Гольдшмидта «Еврей», который публиковался в журнале на протяжении первых 4-х номеров, и рассказе А. Высоцкого «Его родина», опубликованном в № 7. Еврейский вопрос затрагивался также и в других текстах, но там евреи и высказывания о них возникали лишь эпизодически, в то время как эти два произведения сосредоточены вокруг описания жизни главных героев-евреев.

Роман Гольдшмидта описывает жизнь датского еврея Якоба Бенкидсена с самого его рождения. Роман посвящен проблеме ассимиляции еврейского населения. Мальчик, родившийся в еврейской семье, встречает сопротивление, неприязнь и унижения со стороны христианского населения на всем своем жизненном пути. Ключевая проблема героя — желание выйти за границы собственной национальной идентичности и установить контакт с окружающим миром, к культуре которого он приобщился с рождения, однако это не удается ему, так как окружающие все время напоминают ему о его происхождении. Роман написан Гольдшмидтом в XIX веке, однако описанная им картина Дании прошлого, относительно времени издания «Летописи», века, достаточно точно отражает и российскую действительность начала XX века, почему, вероятно, этот роман и был выбран для публикации. Далее мы приведем несколько наиболее характерных цитат, описывающих положение евреев, описанное Гольдшмидтом:

Если бы на евреев можно было нагнать немного страха, чтобы отделаться от них на некоторое время, то я ничего не имел против этого, — сказал атаман — Я отнюдь не нетерпим, но я должен откровенно сознаться, что я терпеть не могу народ Моисеева. Это отвращение к евреям должно иметь какое-нибудь серьезное основание. Оно у нас в крови.

Грех, что ли, убить еврея? — заметил причетник Греен. — Ведь евреи убили Христа.

Он весь съежился, когда ему вдруг напомнили, что он еврей, а те христиане. Его сердце сжалось от невыносимой боли. Он впервые смутно понял, что находится меж двух берегов: от одного — родного он оттолкнулся сам, а на другой его не пускают христиане.

Каждый еврей переносит как бы личное горе, когда слышит о смерти другого еврея. Он смотрит на себя и на свое племя как на избранных богом, но в то же время сознает, что у него есть ужасный враг, которого в силу мирового закона не может отвратить даже Сам Господь, — этот враг — смерть.

Неужели вы думаете, что еврей, который сознательно относится к правам человека и знает цену этих прав, может спокойно смотреть на то неравенство, которое упорно поддерживает правительство между ним и гражданином-христианином? Евреям ставят в укор, что у них нет родины. Так почему же им не хотят дать родины?

Я отправлюсь во Францию, я завоюю себе там положение и потом возьму ее [свою невесту-христианку — прим. авт.] туда. Там я могу, по крайней мере, жить спокойно. Там у всех черные волосы и черные глаза.

Такими фрагментами изобилует весь текст романа. Здесь затрагиваются вопросы о мало объяснимых причинах ненависти к евреям (об одной из которых — «евреи убили Христа» — мы упоминали выше), о невозможности найти свое место, не имея собственной родины и испытывая на себе ненависть окружающих в тех странах, где они проживают, говорится об осознаваемом, вопреки всему, единстве еврейской нации.

Все эти темы актуальны и для рассказа А. Высоцкого «Его родина», повествующем о Борисе — молодом еврее, родившимся в Сибири и прожившем там всю жизнь. При жизни родителей Борис ни разу не задумывался о своем еврейском происхождении, так как в Сибири было мало евреев и не были распространены антисемитские настроения, и его внешность ни у кого не вызывала враждебности:

Белокурые волосы, большие голубые глаза, немного близорукие, круглое лицо с здоровым румянцем — вот каков Борис Поляков, двадцатилетний сибиряк.

Единственно, что было семитического в его лице, это — небольшая горбинка на носу. Но в Сибири эта горбинка ни в ком не порождала ненависти к Полякову, и он для всех был просто Борька или Борис Захарыч.

О его отношении к еврейству и еврейской культуре сказано следующее:

Борис еврейского языка не знал, об истории евреев, об их религии и страданиях он знал кое-что из рассказов отца. Сам же в религиозных и национальных вопросах разбирался плохо.

Однако после смерти отца и ему приходится столкнуться с проблемами, касавшимися евреев по всей России: городовой, вызвав его к себе, объявил ему о необходимости отправиться «по месту приписки» — в Подольскую губернию. Избежать этого можно было лишь покрестившись, от чего Борис отказался. Отправившись в Шаргород, маленький город Подольской губернии Борис остановился в доме своего дяди Лейба, которому при жизни его отец отправлял деньги. Его поразила, во-первых, бедность, в которой жило еврейское население городка, во-вторых, то, что все сразу узнавали в нем еврея:

На станции его поразило, как это все сразу узнают в нем еврея. Хохлы кричали ему:

Эй, ты, жидок! Едь со мною.

Евреи-ямщики обращались к нему по-еврейски. Но он по-еврейски не понимал ни слова. Когда он заговорил своим дробным сибирским говорком, на всех лицах обозначилось великое изумленье и все вдруг стали его звать «пан» и «барын».

Оказавшись в окружении других евреев, Борис столкнулся с еще одной проблемой: не зная еврейского языка, он был чужим не только для христиан, но и для «своих». Осознав, что в Шаргороде он не сможет наладить нормального дела и будет обречен жить в такой же бедноте, как и все остальное еврейское население, не выдерживая конкуренции, он решил отправится в Киев. Однако там ситуация была еще хуже: Киев находился за чертой оседлости, и Бориса ждали проблемы с документами:

А жить вам в Киеве можно? — спросил он [хозяин еврейской гостиницы — прим. авт.] очень строго. — У нас теперь часто бывают облавы.

Н-нет, нельзя.

В черных глазах хозяина сверкнул огонек.

А-а, — сказал он с едкой усмешкой: — Хотя вы не пунимаете пу-еврейску, но жить в Киеве все ж таки нельзя? Так зачем же мне ваш пачпорт? Держите его у себя.

Помимо проблем с документами, Борис столкнулся с повсеместной коррупцией (от приходивших с облавой в гостиницу полицейских удавалось легко откупиться) и еще большим проявлением ненависти со стороны окружающих христиан.

Убедившись, что ему не удастся спокойно устроить свою жизнь за пределами родной Сибири, Борис принимает решение вернуться на родину и решить вопрос с разрешением на проживание там так же, как он решался везде, — взяткой.

Этот рассказ очень явно демонстрирует, как и роман Гольдшмидта, какое бедственное положение занимают уже ассимилировавшиеся евреи, попадая в общество, где процветает антисемитизм. Они уже не чувствуют связи с традициями и своим народом, однако по-прежнему гонимы большей частью населения страны, в которой живут с рождения.

Таким образом, мы видим, что рассказ Бабеля — далеко не единственный текст, касающийся еврейского вопроса. Однако, в отличие от текстов Гольдшмидта и Высоцкого, в которых тема притеснения евреев является центральной и лежит в основе всех конфликтов, как внутренних, так и внешних, у Бабеля она дана лишь намеками и служит обрамлением основного действия.

В рассказе Бабеля основной акцент смещен с общенациональной проблемы на отношения частных людей, с проблемы социальной — на общечеловеческую. Его герой Гершкович не является в данном рассказе носителем мировоззрения угнетаемого народа, он не говорит о единстве еврейской нации, как персонажи Гольдшмидта и Высоцкого, нет в его словах также внутреннего конфликта и ощущения отчуждения. Напротив, он говорит, что везде хорошо, где есть люди, выражая, таким образом, ценности общечеловеческие, любовь и доверие к окружающим людям.

Для Бабеля важным было показать, что независимо от своего социального и материального положения, национальной принадлежности или рода занятий человек должен везде и всегда оставаться человеком. Поэтому его герои, в целом, типичные для литературы того времени, изображены в нетипичной обстановке — за разговором, и это не разговор проститутки и еврея, а разговор двух людей с разными судьбами, которые случайно ненадолго пересеклись. Характерно, с этой точки зрения, и название рассказа Бабеля. В отличие от заглавия романа Гольдшмидта «Еврей» и, например, очерка Горького «Проститутка», здесь значение имеет не профессия и не происхождение персонажей, а их полные имена — это тоже служит «очеловечиванию» героев, подчеркиванию их индивидуальности, а не принадлежность к одному из «социальных» или «национальных» типов.

То есть, можно сказать, что, с одной стороны, содержание текстов «Летописи», освещающих еврейский вопрос, раскрывает и поясняет намеки, содержащиеся в рассказе Бабеля, с социальной и исторической точки зрения. Но, с другой стороны, и рассказы Бабеля дополняют и усложняют позицию журнала, осуществляя переход с уровня социального на уровень общечеловеческий, расширяя проблему несправедливости по отношению к конкретной нации до проблемы людской несправедливости вообще и говоря о необходимости ее преодоления через доверие и любовь одного человека к другому.

Подобную тенденцию можно наблюдать, как нам кажется, и в решении женской темы в рассказе «Мама, Римма и Алла».

Женский вопрос

Судьбе женщин и решению женского вопроса посвящены многочисленные материалы журнала «Летопись». Во-первых, рассматриваются вопросы о предоставлении женщинам права голоса, как в России (статья «Городская реформа и общественное мнение» в № 5), так и за рубежом (например, в Англии — рецензия на книгу Эвелины Панкхерст «Моя жизнь. Записки суффражистки» в разделе «Библиография» в № 5, Дании — статья «Политический кризис в Дании» в №11).

Будучи демократическим органом печати, «Летопись» придерживается мнения, что женщинам должны быть предоставлены избирательные права.

Во-вторых, Первая мировая война спровоцировала ряд серьезных социальных изменений, в связи с чем возникли еще две темы, касающиеся женщин: роль, которую женщины стали играть в производстве и экономике, заняв место ушедших на войну мужчин, и судьба женщины, оставшейся без кормильца и вынужденной самостоятельно кормить семью. При этом обе эти темы описываются в разделе публицистики применительно не только к русским женщинам, но и женщинам в европейских странах, участвующих в войне.

Например, судьбе и роли итальянских женщин уделяется много внимания в уже упомянутой нами статье Р. Григорьева «Бытовые штрихи (письмо из Рима)», опубликованной в №7:

В нашей отечественной прессе появилось несколько впечатлений русских пишущих людей о бытовых изменениях, привнесенных войной в итальянскую жизнь, и в них чуть ли не центральное место отводится появлению. женщин кондукторов в трамваях. Этого одного факта оказалось достаточно, чтобы построить целую величественную освободительную теорию о «новой эре», о женщине, смело и свободно выходящей на светлые пути само-эмансипации и прочая и прочая.

Спору нет: война сильно выдвинула женщину, сделала ее социальным элементом, чью ценность приходится теперь признавать самым консервативным общественным слоям, — но качественно ли новое это явление, и не обслуживается ли уже десятилетиями современный капиталистический мир многомиллионной армией женского наемного труда? Война лишь совершила здесь «генеральную мобилизацию», укомплектовав эту армию резервными силами, но отнюдь не создала явления прежде не бывалого. Только в средне-буржуазном, мещанском быту можно в данном случае говорить о некотором подобии «переворота» и то с большими натяжками: там действительно, женщине приходится покидать обычную домашне-хозяйственную среду, чтобы заменить призванного под оружие мужа в его конторе за кассой или прилавком. Но и здесь не надо забывать, что из этой именно среды всегда вербовалось главное ядро женщин «свободной профессии».

Подобные упоминания женщин, занимающих место мобилизованных мужчин на производстве, можно встретить и в статьях, посвященных экономике Российской империи, при этом женщины в таких статьях характеризуются как выгодный источник низкооплачиваемой рабочей силы.

Характерен также упоминаемый Р. Григорьевым другой вариант развития судьбы женщин, чьи мужчины ушли на войну. Оставшись без кормильца, обеспечивающего им некоторый уровень комфорта, к которому они привыкли, эти женщины оказываются неспособны перейти к самостоятельности и идут «по линии наименьшего женского сопротивления» — поступают на содержание к обеспеченным мужчинам, избежавшим воинской службы.

О том, что подобным путем (даже в невоенное время) следуют и многие русские девушки, свидетельствуют воспоминания учительницы А. Селивановой «Три года в провинции»:

Некоторые из них выходили замуж прямо со школьной скамьи и если и не находили радостей граммофонной любви, то удовлетворялись спокойной жизнью. Какие выходили из них жены и матери — легко себе представить. Другие, окончив гимназию и попробовав зарабатывать себе кусок хлеба, скоро начинали думать о более легкой жизни. 25-30 рублей, на которые может рассчитывать у нас девушка, окончившая гимназию, при работе от б до 8 ч. в сутки, дают, конечно, мало радости, и вот мне пришлось на улице губернского города встретить двух своих прежних учениц с подведенными глазами, накрашенными лицами, в модных платьях и дорогих шляпах. Оказалось, что они жили на содержании и находили такую жизнь более приятной, чем служба сельской учительницей. Можно ли их обвинять за это? .

Так, очень низкая оплата женского труда и стремление к комфорту, к которому они привыкли, толкает девушек на проституцию. Об этом же в отчаянии заявляет матери героиня рассказа Бабеля Римма:

Разговор был неожиданно тихий. Теперь Римма почувствовала, что из-за паспорта можно раскричаться.

Это мне нравится, — саркастически захохотала она, — где же меня пропишут без паспорта?

Паспорта я не дам.

Кто тебя возьмет? — Варвара Степановна критически осмотрела дрожащую фигурку и пылающее лицо дочери. — Не найдет жандарм получше…

Я на Тверскую пойду, — кричала Римма, — я к старику пойду. Я не хочу жить с ней, с этой дурой, дурой, дурой….

Разумеется, героиня говорит это не всерьез, она отнюдь не развратна (в отличие, например, от многих девушек, описанных Горьким в его повести «В людях», которая публиковалась в журнале на протяжении всего 1916 года), в другом месте рассказа встречается упоминание о том, что она «с запекшимися губами и с кругами под глазами, подставляла поцелуям свои губы и с искривленной, скорбной гримасой защищала девственность» от студента Мархоцкого, которого не удовлетворяли платонические отношения с этой девушкой. Однако само возникновение этой темы в момент отчаяния говорит о том, что подобные случаи были далеко не единичны. Похожую историю девушки в отчаянном положении описывает, например, и Горький:

Познакомился я с ней. денег у нее ни копейки, ну, она и того, знаешь. сводня меня познакомила с ней. Присматриваюсь — что за милый человек! Красавица, знаешь, молодая. просто — замечательно! Раз, два. потом я ей и говорю: как-же это, говорю, муж у тебя — жулик, сама ты себя не честно держишь — зачем-же ты в Сибирь за ним? А она, видишь-ли, за ним идет, на поселенье. И вот она говорить мне: каков, говорить, он ни есть, а я его люблю, для меня он — хорош! Может, он это из-за меня согрешил? А я с тобою грешу — для него, ему, говорить, деньги нужны, он — дворянин и привык жить хорошо. Кабы, говорит, я одна была, я бы жила честно. Вы, говорит, тоже хороший человек и нравитесь мне очень, но только не говорите со мной про это. Черт!. Отдал я ей все, что было с собой — восемьдесят рублей с чем-то, и говорю: извините, говорю. я не могу больше с вами, не могу! Ушел, да — вот. .

Также, рассматривая цитату из рассказа Бабеля, можно заметить, что упоминание о проституции идет вместе с упоминанием жандарма. Это — также не единичный случай, о том, что именно представители властей (судьи, жандармы и т.д.) являются покровителями проституции свидетельствует и очерк М. Горького «Проститутка», опубликованный в самом первом номере «Летописи» за декабрь 1915 года:

Он ведь тот самый подлец, который сосватал меня одному тут судье. Мне тогда еще пятнадцати не было. без четырех месяцев пятнадцать лет, а он уж. Разве это хорошо? А еще товарищ папашин, вместе лакеями служили, в одной гостинице. Хорошо, что папаша помер, ничего не зная, а то бы убил он меня. Мамаша белье стирала на гостиницу, а я носила. Ну, конечно, — девчонка! Пригласили меня в номер, напоили, — ничего не помню! Проснулась — Господи! — как раздавленная! Все этот виноват: он устраивал. «Двадцать пять рублей, — говорит, — дадут тебе, жить весело будешь». Видеть не могу его, — честное слово! А он — хоть бы что! Ходит ко мне, просить: будто хорошо сделал, а я должна всегда его благодарить. Удивительно даже — какое бесстыдство в человеке! Раньше, когда я у судьи на содержании жила, так этот ко мне каждый день почти шлялся: то рубль дай ему, то полтинник.

Проблема женщин, оставшихся без кормильца, встречается на страницах журнала очень часто, как в публицистике, так и в художественных текстах. Как правило, любые упоминания об этом связаны с разговором о крайне тяжелом финансовом положении этих женщин и неспособностью содержать хозяйство (особенно в деревнях), кормить семью и платить за квартиру. Бабель обращается к этой теме, рассматривая ее, однако, под несколько иным углом: героиня его рассказа Варвара Степановна тоже вынуждена содержать семью сама, но муж ее находится не на войне, а на службе на Камчатке. Однако она, как и героини очерков «Летописи», испытывает связанные с этим финансовые трудности:

Она варила кофе и думала, что никогда эти мальчишки не разговаривали бы с ней в таком тоне, если бы не вечный недостаток в деньгах, если бы не эта несчастная необходимость перехватывать, прятаться и хитрить.

В целом, положение девушек и их матери, описанное Бабелем в рассказе «Мама, Римма и Алла» на фоне многих других текстов и публицистических статей может показаться достаточно благополучным. Рассказы, описывающие жизнь девушек и женщин в деревнях, свидетельствуют о разврате, грязном и жестоком с ними обращении, бедности и тяжелой работе, которых Римма и Алла лишены. Однако в истории младшей дочери Аллы Бабель затронул вопрос, которого не касался ни один из авторов — аборт, сделанный при этом в кустарных условиях.

Из рассказа Аллы о ее сне мы понимаем, что она влюблена в некоего Михаила, который, однако, не отвечает ей взаимностью. Ничего более об этой истории не сказано, можно было бы предположить, что девушка просто страдает от несчастной любви, однако затем автор описывает следующую сцену:

Вернулась Варвара Степановна раньше, чем предполагала, потому что не застала Бойко, к которым ходила в гости. Вернувшись, была поражена тишиной, господствовавшей в квартире. Обыкновенно в это время дурачились со студентами, хохотали, бегали. Только из ванной комнаты доносилась возня. Варвара Степановна пошла в кухню, через оконце которой можно было видеть, что делается в ванной…

Она подошла к окошку и увидела необыкновенную, странную картину, увидела вот что:

Печка, в которой нагревают воду, была накалена докрасна. Ванна была наполнена кипящей водой. У печки на коленях стояла Римма. В руках ее были щипцы для завивания волос. Она накаливала их на огне. У ванны стояла Алла, нагая. Длинные косы ее были распущены. Из глаз катились слезы.

Подойди сюда, — сказала она Римме. — Послушай, может быть, бьется…

Римма приложила голову к ее чуть вздутому, нежному животу.

Не бьется, — ответила она. — Все равно. Сомневаться нельзя.

Я умру, — прошептала Алла. — Вода обожжет меня. Я не выдержу. Не надо щипцов. Ты не знаешь, как делается.

Все так делают, — проговорила Римма. — Не хнычь, Алла. Не рожать же тебе.

Алла собралась уж сесть в ванну, но не успела, потому что в эту минуту прозвучал незабываемый, тихий хрипловатый голос матери:

Что вы делаете, дети?

По описанию ясно, что девушки пытаются сделать аборт в домашних условиях, так как в 1910-е годы эта операция была запрещена, и единственным способом избавиться от ребенка было сделать это самостоятельно. Слова Риммы «все так делают» и то, что молодые девушки знали, что нужно делать, подтверждают то, что это был далеко не единичный случай.

После вмешательства матери Бабель не пишет прямо о том, была ли завершена операция, однако последующие абзацы позволяют предположить, что именно так и было сделано, уже с помощью Варвары Степановны:

Часа через два Алла, укутанная, обласканная и оплаканная, лежала в широкой кровати Варвары Степановны. Она рассказала все. Ей было легко. Она казалась себе маленькой девочкой, у которой было смешное детское горе.

Опуская описание произошедшего в эти два часа, Бабель переходит к рассказу о заботах Риммы и матери об Алле, как будто о больной. Такое состояние младшей дочери и хлопоты старшей говорят, скорее всего, о том, что операция все же произошла.

По сути, в этом положении у девушки не было другого выбора. Родить ребенка, будучи не замужем, означало бы навлечь позор на себя и на всю семью. О том, как к «нагулявшим» ребенка девушкам и женщинам относились в деревнях и провинции есть множество свидетельств в других рассказах, опубликованных в «Летописи». Но и в Москве ситуация была такой же. Не только Аллу, но и Римму, вероятно, уже не ждало бы благополучное замужество (возможно, именно поэтому Римма и обороняла свою девственность — еще не зная о положении сестры, но страшась запятнать свою честь).

Страшное решение, принятое матерью и дочерями, обусловлено общественной моралью и нормами.

Так, мы видим, что в женском вопросе Бабель, с одной стороны, следует ряду тенденций, намеченных в других материалах журнала: он пишет и о жизни гимназисток, и о трудном положении матери, оставшейся без мужа и вынужденной самой решать все возникающие проблемы с квартиросъемщиками и содержать семью, и о судьбах молодых девушек, находящихся в зависимости от матери и от общества, тяготящихся этой зависимостью, стремящихся к свободному труду (Римма) и к любви (Алла).

С другой стороны, Бабель идет дальше многих авторов. Хотя все его описания смягчены и весьма иносказательны, он избегает намеренно подробного описания ужасов жизни женщин, например, в деревнях и в провинции, которыми охотно пользуются многие другие авторы, но ему удается маленькими деталями наметить страшную реальность, с которой сталкиваются женщины, независимо от их происхождения, положения, воспитания и образования.

Как и в случае с еврейским вопросом, Бабель отсылает к социальной реальности, в которой происходит действие рассказа, лишь несколькими небольшими штрихами, в центре же его внимания находятся отношения между людьми (на этот раз — очень близкими друг другу), воцарившиеся между ними непонимание и отчужденность и их последующее преодоление. Это преодоление возможно только через доверие, и здесь для того, чтобы это доверие возникло, героиням рассказа приходится вместе пережить трагическое, по своей сути, событие.

Затронув тему аборта, прежде не возникавшую в печати и послужившую причиной заведения на него уголовного дела, Бабель показал, до каких страшных последствий может довести недоверие к близким. Но, с другой стороны, финал рассказа свидетельствует о том, что и эта трагедия может быть пережита, если люди преодолевают недоверие и проявляют внимание и заботу по отношению друг к другу.

Так, изобразив в двух рассказах две абсолютно разные ситуации — людей абсолютно незнакомых друг с другом и людей, тесно связанных родственными узами, — Бабель в одном случае прямо, словами героя, а в другом — косвенно выражает одни и те же ценности: любовь и доверие к людям.

Общечеловеческая мораль в рассказах Бабеля и материалах «Летописи»

При очевидной пацифистской направленности журнала, не во всех материалах, особенно в беллетристическом отделе, возникала антивоенная тематика. Однако одной из ключевых ценностей для Горького, прославления и отстаивания которой он ожидал и от авторов материалов, был гуманизм. Ценность добра и любви к ближнему неоднократно выражалась им самим на страницах его повести «В людях», эти же ценности защищаются в рассказах Бабеля и многих других авторов «Летописи». Повествуя о вещах, далеких от войны, о частных событиях из жизни людей в городах и деревнях, авторы утверждали те же ценности, которые неизбежно сопровождали любые пацифистские настроения: ценность человеческой жизни, внимание и бережное отношение к ближнему, единство всех людей.

Разумеется, это не означает, что тексты, публиковавшиеся в «Летописи», повествуют только о людях «хороших», это не отражало бы общего положения дел. Напротив, бóльшая часть рассказов свидетельствует об упадке духовной культуры, которым пропитана жизнь всех слоев населения, об ужасах жизни людей, погрязших в грехе и приблизившись своим поведением к животному состоянию. В третьем номере в разделе «Литература и искусство» была опубликована статья Вячеслава Полонского «Заметки о молодых», в которой он анализирует творчество Чапыгина, Никандорова и Замятина, публиковавшихся, в том числе и в «Летописи». Автор высказывает наблюдения о стиле этих авторов (схожем, во многом, со стилем Бабеля, в первую очередь краткостью и точностью описаний).

Говоря о Никандорове, автор статьи пишет:

Не только материальной, мы и духовной подлинной культуры лишены — вот что говорят наши художники, и это куда страшней пресловутой нашей отсталости, о которой твердим мы каждодневно. Прежде думали: мы-то хороши, быт наш плох. Теперь все определеннее встает перед нами истина более горькая и потому, быть может, более целительная. Быт плох — да; но и сами то мы далеко не славны.

Этот недостаток или, вернее, отсутствие духовной культуры — проблема, живо волнующая Горького и редакцию журнала, проблема, проявляющаяся в ненависти к ближнему и дальнему, злой зависти, плохом отношении к женщинам, антисемитизме и многих других фактах повседневной жизни. Ту же идею выражает Горький на страницах своей повести, описывая поведение семьи, в доме которой жил и работал автобиографический герой Алеша Пешков. Говоря о них, он описывает презрение, с которым они относились к книгам и образованию, и злость, с которой они судили о людях:

Слушая беседы хозяев о людях, я всегда вспоминал магазин обуви — там говорили так же. Мне было ясно, что хозяева тоже считают себя лучшими в городе, они знают самые точные правила поведения и, опираясь на эти правила, — неясные мне, — судят всех людей безжалостно и беспощадно. Суд этот вызывал у меня лютую тоску и досаду против законов хозяев, нарушать законы — стало источником удовольствия для меня.

Глубоким неприятием подобного поведения проникнута вся повесть. С детства напитываясь сначала рассказами бабушки, а затем чтением литературы, Алеша отторгал проявления нетерпимости, ненависти и зависти к людям, встречаемые им в окружающих. Во всех людях, отвергнутых обществом, некрасивых, грубых искал он те проявления добра, души, которые должны быть в каждом человеке. Интересом к каждому человеку, его судьбе, его взгляду на мир наполнена повесть:

Мне очень хотелось видеть лица людей, зверями сидевших в железной клетке. В Перми, когда их сводили на берег, я пробирался по снисходям баржи, мимо шли десятки серых человечков, гулко топая ногами, звякая кольцами кандалов, согнувшись под тяжестью котомок; шли женщины и мужчины, молодые и старые, красивые и уродливые, не совсем такие же, как все люди, только иначе одетые и обезображенные бритьем. Конечно, это — были разбойники, но бабушка так много говорила хорошего о разбойниках.

Это уподобление — исключительно внешнее — людей, запертых в клетке, животным перекликается с многочисленными рассуждениями других авторов о том, что люди впадают в животное состояние. Но герой Горького и в преступниках, отгороженных в клетках от других людей, «обезображенных» одеждой и бритьем, видит таких же людей, подобных всем окружающим. Он не обращает внимания на положение, занимаемое человеком в обществе, и на суждение о нем других людей. Подобные воззрения выражают и другие герои его повести:

Чего-ж тебя жалеть, ты вонь какой камень!

Яков добродушно смеется:

Ч-чудак! Камень, говоришь, а? А ты и камень сумей пожалеть, камень тоже своему месту служит, камнем улицы мостят. Всякой матерьал жалеть надо, зря ничего не лежит. Что есть песок? А и на нем растут былинки.

Когда кочегар говорить так, мне особенно ясно, что он знает что-то непостижимое для меня.

Априорная ценность человеческой жизни и неприкосновенность души составляет главный моральный урок, который может — и, по убеждению Горького, должен — вынести читатель из повести и журнала в целом. Именно понимание и принятие этих убеждений должно привести к зарождению духовной культуры, формированию ценностей, искоренению общественных пороков и, в некотором отношении, к прекращению войны. Все эти представления укладываются в общую политику журнала, а их настойчивое выражение на страницах «Летописи» является ее прямым следствие.

При этом ни Горький, ни Бабель, ни один другой автор не стараются делить людей на плохих и хороших. Многие тексты проникнуты убеждением в необходимости увидеть доброе в людях, но при этом очевидно, что существует множество людей, совершающих злые поступки. Этот, казалось бы, парадокс хорошо разъяснен в письмах Н.И. Пирогова, опубликованных в №7. Письма великого русского ученого к его молодой возлюбленной наполнены рассуждениями о природе человека и его поступков. В одном из первых писем он пишет о детском представлении об ангеле и демоне, сидящих на плечах у человека и нашептывающих ему совершить добрый и злой поступок, и о том, что это, на самом деле, воплощение двух начал, присутствующих в каждом человеке. Говоря об этом, он подчеркивает важность выбора, совершаемого самим человеком в пользу добра и зла, и не один раз, а при каждом его поступке. Говорит он так же о том, что облик человека формируется на основе всей суммы его поступков и помыслов и о том, что есть большая разница между тем, каким человек по сумме его поступков кажется, и тем, каким он по сути является:

Можно быть мысленно пошлым дураком, а понаглядке, по приличию, вести свои дела довольно умно. Кроме этого, вопрос: хорош ли кто или худ, глуп или умен, решается судя только или по большему числу фактов, или даже по нескольким, немногим, но значительным и ясным.

Итак, по большинству и по значительности дел, можно быть добрым; но это не мешает быть подлецом и бездельником в остальное время и на деле, и по мыслям. Можно еще мыслить худое, демонски худое и делать ангельски хорошее, потому что не достает довольно куража сделать худое, боясь его следствий, известных по опыту или, из суетности, желая прослыть хорошим в людях.

Быть и казаться, известно, два разные, иногда два совершенно противоположный дела. С откровенностью характера, с презрением к людям и к мелочной суетности, не так трудно, наконец, довести себя до того, что ты сделаешься для людей тем, кем ты думаешь быть и для самого себя. Но вот что трудно: быть для самого себя именно тем, кто ты есть действительно; нередко ты кажешься самому себе совершенно другим, нежели каков ты есть на самом деле. А кто же другой может решить это наверное, как не ты сам?

Эта значимость, которую ученый придает честности в поступках и помыслах, в первую очередь, перед самим собой, также важна для понимания многих художественных текстов, опубликованных в «Летописи», и, в том числе, текстов Бабеля.

Героями рассказа «Элья Исаакович и Маргарита Прокофьевна» становятся, по сути, люди, отвергаемые обществом: еврей и проститутка. Первый является объектом ненависти и издевательств на основе его национальной принадлежности, вторая — на основе рода ее занятий, никакого отношения к моральным качествам и даже поступкам этих персонажей (или — шире — категорий людей) эта ненависть не имеет. Это и есть кажущееся, внешнее, которое для многих людей становится достаточным основанием для проявления негативного к ним отношениям. На деле же весь рассказ направлен на то, чтобы показать внутреннюю суть этих людей. Поэтому особенно ярко звучат слова еврея, который вынужден выехать из Орла «с первым поездом» и скрываться в квартире у проститутки, не имея возможности остановиться в гостинице без разрешения на проживание за чертой оседлости, о его любви к людям:

Тебе, я вижу, везде хорошо, — сказала Маргарита.

И правда, — ответил Гершкович. — Везде хорошо, где люди есть.

Какой ты дурак, — промолвила Маргарита, приподнимаясь на кровати. — Люди злые.

Нет, — сказал Гершкович, — люди добрые. Их научили думать, что они злые, они и поверили.

Это прямо отражает и позицию Горького, вложенного им в уста бабушки героя «В людях»: «Хороших-то людей много, только поищи, — найдешь!» Так и герои Бабеля находят друг друга, и хоть Маргарита и говорит, что люди — злые, она не выдает героя властям (несмотря на то, что он платит ей меньше денег, чем обещал), а в конце приносит ему на вокзал сверток домашних пирожков. Эта небольшая деталь в конце рассказа Бабеля психологична и подчеркивает верность сентенции, высказанной в середине. Ее изначальное недоверие к герою оборачивается проявлением добра и человечности, два чужих друг другу человека, встретившихся случайно, отвергаемых большей частью общества, обретают друг в друге понимание и помощь.

Менее очевидна аналогичная мораль в рассказе «Мама, Римма и Алла», так как там изначально речь идет о самых близких друг другу людях — матери и ее дочерях. Там ситуация обратна — люди давно живут вместе и, казалось бы, между ними должно присутствовать понимание и доверие. Однако все трое живут, не вникая в проблемы друг друга, не зная о них. Мать озабочена финансовым положением семьи и ежедневными бытовыми заботами, старшая дочь страдает от недостатка свободы, младшая — от несчастной любви, и никто не видит проблем друг друга, не проявляет участия. Однако серьезная беда — нежеланная беременность младшей дочери — становится толчком к сближению, воссоединению семьи, о чем свидетельствует финал. Младшая дочь доверяется близким и получает облегчение, старшая — проявляет заботу и о сестре, и о матери, мать осознает необходимость перемен в отношении к дочерям и пишет письмо мужу на Камчкатку, надеясь на его помощь. Хотя Бабель в этом рассказе не говорит прямо о любви и понимании, он изображает это в поступках персонажей, которые не менее красноречивы, чем простая мораль Эльи Исааковича.

Благодаря такому вниманию к людям, к хорошей их стороне, и умению выразить это в нескольких простых деталях, затронув при этом наиболее болезненные и актуальные вопросы — отношения к евреям и положения женщин в обществе, рассказы Бабеля, вероятно, и привлекли Горького, попав, в итоге, на страницы «Летопись».

Заключение

В данной работе мы постарались проанализировать рассказы Исаака Бабеля «Мама, Римма и Алла» и «Элья Исаакович и Маргарита Прокофьевна», с которыми он дебютировал в журнале «Летопись» в ноябре 1916 года. Рассказы Бабеля привлекли к нему внимание читателей, а также полиции — за эти рассказы его собирались привлечь к ответственности за распространение порнографии, и только Революция 1917 года помогла ему избежать суда.

При анализе рассказов мы обращали внимание, прежде всего, на то, какие темы волновали писателя и как эти темы перекликались с содержанием и политикой журнала «Летопись». Мы определили, что Бабеля интересовали наиболее актуальные темы его времени: еврейский вопрос, отношение к женщинам и их судьба. При этом в рассказах писателя эти темы возникают лишь намеками, раскрыть которые и понять весь контекст позволяют другие художественные произведения и публицистические материалы, публиковавшиеся в журнале. Сам же Бабель переносит акцент с социальных проблем на общечеловеческие, главное внимание в обоих рассказах уделяется преодолению недоверия и отчужденности между людьми. Таким образом, с одной стороны, материал «Летописи» дополняет и поясняет рассказы Бабеля, но, с другой стороны, эти рассказы углубляют проблематику журнала, раскрывая знакомые всем темы с новой стороны.

Данная работа может сыграть определенную роль в изучении творчества Бабеля и послужить основой для дальнейшего анализа его ранних рассказов. В первую очередь, в последствии можно проследить, как темы, заявленные в дебютных рассказах, развиваются в дальнейшем творчестве писателя, а также как меняются его стиль и герои.

Библиография

[Электронный ресурс]//URL: https://litfac.ru/kursovaya/tvorchestvo-babelya/

1. Арский Р . К еврейскому вопросу в Польше // Летопись. 1916. №4. С.328-331.

2. Бабель И.Э. Автобиография. // Бабель И. Собрание сочинений в четырех томах. Т.1: Листки об Одессе, Одесские рассказы, История моей голубятни, Петербургский дневник, Закат, Беня Крик, Блуждающие звезды // Сост., вступит. Статья и прим. Сухих И.Н. М., 2005. С.35-37.

3. Бабель И.Э. Элья Исаакович и Маргарита Прокофьевна // Летопись. 1916. №5. С.41-44.

4. Бабель И.Э. Мама, Римма и Алла // Летопись. 1916. №11. С.32-40.

5. Базаров Р . Эмиль Верхарн «Окровавленная Бельгия» // Летопись. 1916. №3. С.351-353.

6. Высоцкий А . Его родина // Летопись. 1916. №7. С.50-72.

7. Гольдшмидт М . Еврей // Летопись. 1916. №1. С.123-169; №2. С.94-147; №3. С.84-117; №4. С.72-125.

8. Горький М. Две души // Летопись. 1915. №12. С.123-134.

10. Горький М. Воспоминания. Очерки // Летопись. 1915. №1. С.4-25.

11. Горький М. Письма к читателю // Летопись. 1916. №3. С.171-177.

12. Горький М. Полн. Собр. Соч. Письма: в 24 т. М.: Наука, 2004. Т.11.

13. Григорьев Р . Бытовые штрихи (письмо из Рима) // Летопись. 1916. №7. С.293-306.

14. Ерманский А. Политические отклики // Летопись. 1916. №7. С.256-270.

15. К.З. Современная Польша // Летопись. 1916. №8. С.168-179.

16. Мартов Л . Гражданин Густав Эрве // Летопись. 1916. №6. С.230-242.

17. Полонский В . Заметки о молодых // Летопись. 1916. №3. С.253-265.

18. Рабинович И . О Шейлоке // Летопись. 1916. №10. С.240-251.

19. Селиванова А . Три года в провинции // Летопись. 1916. №10.С. 203-227.

20. Симпльтон В . Письма знатного иностранца // Летопись. 1916. №4. С.288-299; №5. С.251-264; №6. С.282-290; №7. С.239-255.

21. Тихонович В . Театр из народа // Летопись. 1916. №2. С.301-311.

22. Штрайх С. Письма Н.И. Пирогова // Летопись. 1916. №7. С.163-183.

23. Юшкевич П .Д. Заславский. Ст. Иванович. Кадеты и евреи // Летопись. 1916. №6. С.313.

Научная литература

[Электронный ресурс]//URL: https://litfac.ru/kursovaya/tvorchestvo-babelya/

24. Белая Г. Третья жизнь Исаака Бабеля // Октябрь. 1989. №10. С.185-197.

25. Жолковский А.К., Ямпольский Б.М. Бабель/Babel. М.: Carte Blanche, 1994.

.И. Бабель. Воспоминания современников Сост.А. Пирожкова, Н. Юргенева. М.: Советский писатель, 1972.

27. Коростелев С.Г. Журнал «Летопись» (1915-1917) и газета «Новая жизнь» (1917-1918) в историко-культурном контексте. СПб, Дмитрий Буланин, 2015

28. Ларионова Н.Г.М. Горький и И. Бабель // Горьковские чтения. 1995 г.: М. Горький — сегодня: проблемы эстетики, философии, культуры: материалы междунар. Конф. — Н. Новгород: Изд-во ун-та, 1996. С.141-149.

29. Скляренко И., Иовлева Т., Ильиченко А., Рудычева И. Сто знаменитых евреев. Харьков: Фолио, 2008.

30. Чудакова М.О. Разведенный пожиже. Бабель в русской литературе советского времени // Чудакова М.О. Новые работы. 2003 — 2006. М., 2007. С.9-39.