В публикациях нашего центра развития выпускники найдут множество полезных статей, которые помогут написать эссе как на литературные, так и свободные темы. Педагоги центра развития проводят дополнительные занятия по теории и практике написания эссе и могут помочь школьникам освоить этот жанр письменной работы. Данная публикация – итог работы Амины Абуовой, ученицы 11 класса РФМШ г. Нур-Султана.
Вступление к эссе может быть таким:
«Маленькие трагедии» — цикл из четырёх драматических этюдов. Он создан А.С.Пушкиным в момент наивысшего взлёта его творчества — в Болдинскую осень. Пришла пора философского осмысления жизни. Поэтому новый цикл драматических этюдов вместил в себя то, что более всего волновало поэта.
Или таким:
Философские проблемы впервые прозвучат в творчестве А.С.Пушкина в « Маленьких трагедиях». Они обозначат новый этап в его творчестве. Для поэта важным становится психологический анализ души человека. На небольшом пространстве четырех драматических этюдов – истории личностей, охваченных разрушительными страстями. В «Моцарте и Сальери» это зависть, которая движет чувствами Сальери.
Гений и злодейство — две вещи несовместные?
Моцарт со свойственной ему непосредственностью, вспоминая о Бомарше, приятеле Сальери, спрашивает: «Ах, правда ли, Сальери, Что Бомарше кого-то отравил?» Сальери отвергает этот слух: «Не думаю: он слишком был смешон Для ремесла такого». Убийство названо ремеслом — редкая последовательность убеждений отличает Сальери! Это суждение должно контрастно подчеркнуть значительность и величие задуманного им плана, Моцарт отвечает иначе, изящно, но твердо, с позиций своей светлой веры в священный дар художника: «Он же гений, Как ты да я. А гений и злодейство — Две вещи несовместные. Не правда ль?». Мысль эта неожиданна для Сальери. Она его ободряет в преступном намерении — Моцарт щедро причислил его к лику гениев — и он твердой рукой бросил яд в стакан друга.
Произведение моцарта
... вспомним 10 самых известных произведений Моцарта из огромного ... для 12-летнего ребенка это было потрясающее сочинение. Всем сразу стало понятно, что перед ними огромный талант, и впереди его ждет великое будущее. 9. Маленькая ночная серенада Моцарт ... Моцарт сочинял 5 месяцев, начиная с декабря 1785 года. Премьера оперы состоялась 1 мая 1786 года в Вене, несмотря на то что многие этого не желали. Сальери ...
Однако, оставшись один после ухода Моцарта, Сальери вновь возвращается к мысли о совершенном им преступлении, пытаясь оценить его. Он вспоминает слова Моцарта, желая с их помощью оправдать себя. Я гений, рассуждает Сальери, так сказал сам Моцарт. Как же расценить убийство? Трезвая мысль подсказывает ответ — если гений и злодейство несовместны, значит Моцарт «прав, И я не гений?» В смятении Сальери пытается отвергнуть суд Моцарта и оправдать себя опровержением истины бывшего друга. Да, он, Сальери, убил, но убил, исполняя свой долг во имя искусства, и потому, даже совершив «злодейство», он остается гением. Он ищет подкрепления этой своей мысли в историческом примере:
Гений и злодейство Две вещи несовместные. Неправда: А Бонаротти? или это сказка Тупой, бессмысленной толпы — и не был Убийцею создатель Ватикана?
Утверждение Моцарта точно, просто и естественно, как сама правда. У Сальери нет такой правды — он стремится защитить и оправдать себя ухищрениями ума, судорожно хватаясь за легенды и сказки «тупой, бессмысленной толпы». Но оправдания мет. И преступление Сальери по всей логике развернувшихся перед нами событий предстает как злодейство. И ничем иным убийство гения быть не может. Беззащитный и доверчивый Моцарт предчувствует свою гибель. Предчувствие материализовалось в образе черного человека. Он пришел лишь заказать «Кедшет». Более не появляясь, он стал «преследовать» Моцарта:
Мне день и ночь покоя не дает Мой черный человек. За мною всюду Как тень он гонится. Вот и теперь Мне кажется, он с нами сам третей сидит.
Но не смог помешать творчеству — Моцарт пишет свой свободно и вдохновенно. Черный человек повсюду гнался тенью и за Пушкиным. Он предвещал поэту неминуемую гибель.
Но урок, извлеченный из художественного изучения конфликта Сальери и Моцарта, был оптимистичным. Обстоятельства времени, в которых жил Пушкин, сулили ему борьбу. Здесь же, в Болдине, он окончательно сформулировал сложившийся идеал: «Есть упоение в бою…» Уже сама жизнь на краю мрачной бездны, с постоянной угрозой гибели, таила «неизъяснимы наслаледенья». Они безгранично умножались творчеством. Создавая новый жанр — драматические сцены,- Пушкин вырабатывал и новые законы драматического искусства. Их и должно исследовать. Болдинские драматические сцены — это важнейший этап в становлении и развитии пушкинского исторического реализма. Они открывали еще не известные искусству возможности художественного объяснения и исследования человека и судеб человечества в новую, буржуазную эпоху. Реалистическое искусство не только вскрывало драму человека этой эпохи, но и позволяло догадываться о путях ее преодоления. Драматические сцены обнаруживают конкретное содержание и смысл того понятия, которое мы называем всемирностыо Пушкина.
Оправдание Сальери , ОПРАВДАНИЕ САЛЬЕРИ
1
М о ц а р т:
«… Ах, правда ли, Сальери, Что Бомарше кого-то отравил?
С а л ь е р и:
Конспект по литературе «Моцарт и Сальери» в 9 кл
... какую схему: он «гуляка праздный и гений. Что поражает Сальери в Моцарте? Почему его музыка возбуждает в композиторе зависть? Сальери поражён тем, что «священный дар» «озаряет голову ... и посредственностей, претендующих на высоты, но не умеющих их покорять, а оттого и ненавидящих гениев. Поэтому Пушкина интересует положение гения в обществе, возможность или невозможность соединения гения и злодейства. ...
Не думаю: он слишком был смешон Для ремесла такого.
М о ц а р т:
Он же гений, Как ты да я. А гений и злодейство — Две вещи несовместные…»
(Пушкин, «Моцарт и Сальери»)
«Гений — незримый бесплотный дух добра или зла»
(Даль, «Толковый словарь»)
1.
Приговоренный к посредственности
Лейтмотив этого эссе так не вяжется с устоявшимся в литературоведении мнением, что наверняка найдутся доброхоты, которые постараются обвинить меня в очернении светлого имени Александра Сергеевича. Уверяю читателя, цель моя — только справедливость. Только ради справедливости я решаюсь поспорить с устоявшимся мнением и попробовать утвердить иную идею, столь мастерски скрытую Пушкиным в пьесе «Моцарт и Сальери». А для этого нам необходимо (уже в который раз за историю литературоведения) вернуться к вопросу о «гении и злодействе». Вопрос этот, как оказалось, еще не раскрыт до конца и ответ о совместимости гения со злодейством найден критиками не по-пушкински простой, однобокий и слишком уж прямолинейный. Кто-то, не очень напрягая извилины, прочел, что «…гений и злодейство — две вещи несовместные…» и без трепета в сердце, без мысли в голове, не задумываясь о глубине вопроса, по-детски наивно вынес вердикт: да, несовместные! Приговорив тем самым Сальери к вечному позору не только как убийцу гениального Моцарта, но и как посредственного музыканта, как серую личность. Именно этот последний пункт приговора (приговора к посредственности) и стал для Сальери убийственным. Именно этого приговора боялся Сальери при жизни, боялся даже пуще убийства. Именно его вынес он сам себе незадолго до отравления Моцарта, что, отчасти, и подтолкнуло его к преступлению. Именно его получил Сальери и после смерти. Заслуженным был этот приговор или нет, мы еще будем выяснять ниже. Но вот он прозвучал, был подхвачен и растиражирован. Да и как же иначе, ведь сам Пушкин сказал устами Моцарта в маленькой трагедии, что гений и злодейство — две вещи несовместные. Но позвольте, несовместные ли? И почему несовместные?
2.
Не прототип, а образ
После смерти Сальери, в своем дневнике Пушкин делает короткую запись под заголовком «О Сальери». «Некоторые немецкие журналы, — пишет поэт, — говорили, что на одре смерти признался он будто бы в ужасном преступлении, — в отравлении великого Моцарта… Завистник, который мог освистать «Дон-Жуана», мог отравить его творца». Достоверных сведений о том, что Сальери действительно отравил Моцарта, не существует. Сам Александр Сергеевич всегда довольно скептически и даже критически относился к газетно-журнальным «сенсациям», сплетням и критике, о чем неоднократно высказывался в своих письмах, дневниках, стихах. Пушкинистам об этом хорошо известно. Тогда возникает вопрос: почему же, в таком случае, была сделана Пушкиным подобная запись? Думается, ответ мы найдем в следующем размышлении. Скорее всего, к данной информации поэт отнесся не как к достоверному факту, что в принципе и не могло быть в силу его недостоверности. Он отнесся к ней как к зацепке, отправному пункту для осуществления темы и замысла, развития сюжета. Этот факт как бы стал почвой, способствующей развитию вопроса о гении и злодействе. Вопроса, который волновал поэта, возможно, уже давно. Пушкину важен был не столько исторический, сколько творческо-поэтический подход к осмыслению поставленного вопроса. Недаром он пишет: «Завистник… мог убить». Исторически для него не так уж важно, был ли факт отравления, сама достоверность факта имела мало значения для Пушкина. Но для пьесы о губительной зависти, для сидевшего в голове поэта главного вопроса произведения о гениальности и злодействе, — это была находка. Находка материала для работы. Возможно, находка самой идеи. Ему необходим был отрицательный герой, злодей. И он был найден. Именно поэтому Пушкин так резко отзывается о Сальери в своей заметке. Уже здесь он как бы приближает его к литературному образу, к своему герою трагедии, и оправдывает необходимость этого героя.
НРАВСТВЕННЫЕ УРОКИ «МАЛЕНЬКИХ ТРАГЕДИЙ» АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВИЧА ПУШКИНА
... «маленькие трагедии» преподнесут какие – то нравственные уроки современному читателю. Объектом исследования является: процесс организации исследования трагедий А. С. Пушкина; процесс контроля реферативной технологии. Предметом исследования являются: трагедии «Моцарт и Сальери», «Каменный ...
3.
Постановка вопроса
Итак, чтобы ответить на поставленный выше вопрос: совместимы ли гений и злодейство, мы должны, прежде всего, ответить на другой вопрос: был ли Сальери гением? Из предыдущей главы мы уяснили, что нам важен не исторический Сальери, произведения которого мы слишком мало знаем, а Сальери Пушкина. Кто он, гений или посредственность? В том, что пушкинский Сальери злодей, ни у кого вопросов не возникает, это на поверхности. Нам важно разгадать другое: отношение к нему самого Пушкина. Считал ли сам автор своего героя гением? Вот главный вопрос, на который необходимо ответить, потому что от него зависит и тезис о несовместимости гения и злодейства. В этой пьесе только на первый взгляд все просто. Но Пушкин не был бы Пушкиным, если бы в этом его произведении отсутствовал тайный смысл, загадка, которую необходимо разгадать. Так был ли пушкинский Сальери гением? Возможно, что вполне по заслугам мир не избалован произведениями исторического Сальери. Но, справедливости ради, скажу, что в сочинении Клемана «Знаменитые музыканты» (1868 года) среди прочих говориться и о Сальери, как о выдающемся музыканте своего времени; а Ломброзо в книге «Гениальность и помешательство», в главе «Гениальные люди, страдавшие помешательством», не задумываясь, причисляет Сальери к гениям. И я здесь не буду спешить не соглашаться с ними. К тому же, думаю, что учитель Бетховена, Листа, да отчасти и самого Моцарта, вряд ли мог быть бездарен. Но, кого считать гением, а кого нет, дело, конечно же, вкуса, профессионалов и общественного мнения. Нам же важен (повторюсь) только пушкинский Сальери, тот самый, который решился-таки на убийство Моцарта. И нам важно разгадать, считал ли сам Пушкин гением своего героя, в руки которого вложил смертельный бокал вина?
4.
Загадка Пушкина
«Но раз пушкинский Сальери злодей, — воскликнет мой критик, — значит он и не гений!» Однако не будем торопиться. Религиозный философ Ильин утверждал, что слово — «язык» — есть выражение души. Прекрасно знал это и Пушкин. Поэтому как художник, чтобы раскрыть перед читателем души своих героев, он заставляет их говорить. В трагедии никто не врет. Это важно. Каждое слово есть действительные мысли героев. И вот что любопытно. Мы видим, что устами самого Моцарта Пушкин называет Сальери гением. Должны ли мы отнести это лишь к наивности молодого музыканта, или принять как должное, как обязательное условие произведения, необходимое для раскрытия вопроса о гениальности и злодействе? Если не верить словам пушкинского Моцарта, считать их наивными, то получится, что он либо не имеет музыкально-эстетического вкуса и называет Сальери гением по ошибке, что абсурдно само по себе; либо — откровенно льстит, что характеризует его отнюдь не как чистого непорочного «сына гармонии», каким он является по пьесе. Нет, Моцарт убежден, что и оклеветанный Бомарше, и Сальери, и сам он — гении. Моцарт признает в Сальери гения и творца от музыки, признает не как наивный мальчик, а как композитор и творец, не единожды задумывавшийся над этим вопросом. Ведь он говорит не о чем-то отвлеченном, а о самой сути всей своей жизни, о своем кредо, о музыке. А кредо не может быть легкой мгновенной мыслью, это всегда долгие раздумья, это создание идеала, стержня жизни. И вот, говоря о своем кредо, Моцарт называет Сальери гением и ставит его в один ряд с собой, вернее, себя — в один ряд с ним, потому что Сальери является для него безусловным авторитетом, учителем. Он ставит Сальери даже впереди себя: «как ты да я». Моцарт ни на минуту не сомневается в его гениальности, он ни одним словом не унижает достоинства Сальери. Недаром же именно к Сальери идет Моцарт, чтобы показать свою новую «вещицу», свое творение, свой «Реквием». Разве понес бы композитор, знающий толк в музыке, показывать свое произведение в первую очередь человеку, которого считает профессионально ниже уровнем, чем он сам? Нет! Тем паче не сделал бы так и сам Пушкин. Вспомним его рецензию по поводу грибоедовского «Горе от ума». Пушкин первый, и почти единственный из критиков, сказал о том, что Чацкий глуп, потому что мечет бисер перед свиньями. Для Пушкина это было важно. Вот и пушкинский Моцарт приходит к равному и понимающе снисходительно смеется над скрипачом, который извратил его мелодию. Моцарт не верит слухам о злодействе Бомарше, и не поверил бы в злодейство Сальери. Потому что для него Сальери такой же гений, как и Бомарше, как и он сам. Для Моцарта они равны. В конце концов, он даже выпивает под тост «за союз сыновей гармонии», то есть даже перед смертью признает даровитость Сальери. Нет, что ни говорите, а Пушкин именно подчеркивает, что Сальери тоже гений, подчеркивает и признанием его гениальности таким авторитетом, как Моцарт, и отношением последнего к своему убийце. Для Пушкина это важно.
Жизненный и творческий путь Моцарта
... И.А. Шахтнер, рассказывает несколько фактов из детства Моцарта, свидетелем которых он сам был. Однажды отец Моцарта пришел домой в сопровождении Шахтнера. Четырехлетний Моцарт сидел за столом, водя пером ... что в великом пантеоне музыкальных гениев едва ли найдется другой композитор, обнаруживший в столь раннем возрасте музыкальную одаренность, подобную Моцарту. Чрезвычайно талантлива была и старшая ...
5.
Последние аргументы
Сразу предвижу возглас моего критика: «Любезный, да у вас Сальери прямо такой чистый и непорочный, аж тошнит! Видимо, от чистоты душевной он и напоил Моцарта ядом?» Конечно, нет. Сальери — злодей. Вопрос остается только в его гениальности. Я должен доказать, что для Пушкина это необходимое условие трагедии, потому что это важно для самой постановки вопроса о гении и злодействе. Тогда мой критик спросит: «И что же в «постановке вопроса» указывает на гениальность Сальери?» Да сама постановка и указывает, отвечу я. Ведь для решения этого вопроса Пушкину необходим был не просто злодей. Ему нужен был злодей-гений, поэтому автор и не мог рассматривать Сальери как не гения. Суть в том, что по идее произведения, по самой постановке вопроса (извините за повторение) Пушкину необходимы были два гениальных человека. Ведь зло-то должен был попытаться совершить именно гений! Когда зло в пьесе совершает не гений, то абсурден и сам вопрос о совместимости гения и злодейства, так как мы все равно остаемся в неведении: может ли гений-то совершить зло, или нет, раз уж тот, кто совершает зло — не гений. И если пушкинский Сальери не музыкант с большой буквы, не творец, не гений, то пропадает и вся соль поставленного Пушкиным вопроса. Александр Сергеевич с его непревзойденным чутьем не стал бы ставить вопрос, если предмет не стоит того, не стоит даже обсуждения, если он ниже проблемы. В самом деле, когда мы заведомо берем не гения, то к чему поднимать вопрос о гениальности? Тогда вернее будет звучать: «музыкант и злодейство», что уже само по себе теряет соль и остроту, так как музыкантов много, а гениев единицы. Было бы просто глупо обсуждать, например, проблему «высший пилотаж и вредительство» (ведь гениальность, по сути, и есть высший пилотаж), а в качестве героя рассматривать не пилота-аса, а механика, который и в небе-то не бывал. Нет, чутье не подвело Пушкина и на этот раз. Он рассматривает Сальери как гения. Но… как злого гения! Вернее даже не злого, а озлобленного, ослепленного завистью. Поэтому и вопрос звучит по-пушкински верно: «гений и злодейство».
Доклад: «Нравственные уроки пушкинской трагедии «Моцарт ...
... как труп. Проверил я алгеброй гармонию» Сальери умен, Но кто может измерить внутреннюю напряженность гения? Значит проблема не в уме. И Моцарт, и Сальери умны. - Если проблема не в уме, ... в реальном проявлении, между эстетическим и рациональным мышлением. И умный Сальери вдруг засомневался в своей исключительности: Но ужель он прав, И я не гений? Гений и злодейство Две вещи несовместные. Неправда: А ...
6.
Дополнение к разгадке
Даже если вопрос о гении и злодействе, поставленный в трагедии, разобрать по схеме, то и тут выйдет, что Сальери должен быть гением. Судите сами. Для первого варианта схемы возьмем устоявшийся тезис: «гений и злодейство несовместны». Тогда для доказательства этого тезиса в данной трагедии должны быть как минимум три героя: Первый — тот, на кого направлено злодейство. Жертва. Второй — гений, думающий о злодействе, но не могущий совершить его, так как гений и злодейство несовместны. Третий — не гений, думающий о злодействе и совершающий его, но в связи с ним тезис о гении и злодействе неуместен. Если в первом варианте схемы оставить только двух любых героев (столько, сколько в трагедии Пушкина), то либо не будет совершено зло, либо тезис не будет уместен. То есть, изменится вся пьеса. Для второго варианта схемы возьмем новый тезис: «гений и злодейство совместимы». И тут все встает на свои места. В трагедии достаточно двух героев, но зло обязательно должен совершить гений. Что и происходит. По законам драматургии в любой пьесе герои либо лгут открыто (открыто для читателя, зрителя), либо говорят правду. Но действия в драматургии не врут никогда. Они говорят за героев, они правдивы, зрелищны. Театр ведь, это в первую очередь — зрелище. Поэтому сцену воспринимать надо сначала глазами, а потом уж ушами. И что же? Мы видим, что в трагедии Пушкина никто из героев не врет. Моцарт, утверждая, что Сальери гений, знает, что говорит, и одновременно он уверен в том, что гений и злодейство несовместны. Уверен, потому что сам никогда бы не решился на злодейство. Но ведь гении не однородны, не одинаковы. Они разные. Однообразие и гениальность — понятия антагоничные. И сомневающийся завистливый Сальери, не говоря ни слова, действием опровергает тезис Моцарта о несовместимости гения и злодейства. Итак, думаю, мне удалась моя конечная цель – оправдать Сальери. Оправдать не как убийцу, а как гения, который незаслуженно был приговорен к посредственности.
7.
Анализ — «Маленькие трагедии Пушкина»
... рыцарь» «Каменный гость» «Моцарт и Сальери» «Пир во время чумы» Сценическая судьба «Маленьких трагедий» начала складываться еще при жизни Пушкина. 27 января 1832 года в Петербурге ... стремится объяснить причины злодейства путем внимательного и объективного драматического изучения помыслов Сальери. «. Гений и злодейство // Две вещи несовместные». Эти слова Моцарта потрясают Сальери. Он пытается их ...
Неутешительные выводы
Так что же получается, гений и злодейство совместимы?! Неужели именно это и хотел показать нам Пушкин, не высказывая столь страшный тезис открыто, а наоборот, скрыв его под обратным высказыванием одного из героев? Какой из всего этого нам сделать вывод? Не будем торопиться и тут. В дневнике у Льва Толстого есть такая мысль: «Чтобы быть художником слова, надо, чтобы было свойственно высоко подниматься душою и низко падать». А в дневнике за 15.12.1900 года он пишет: «Очень важная дорогая мне мысль. Обыкновенно думают, что на культуре, как цветок, вырастает нравственность. Как раз наоборот. Культура развивается только тогда, когда нет религии и потому нет нравственности». Возьмем другого гиганта — Достоевского. В «Парадоксалисте» он пишет: «Наука и искусства именно развиваются всегда в первый период после войны. Война их обновляет, освежает, вызывает, крепит мысли и дает толчок… Если бы не было на свете войны, искусство бы заглохло окончательно. Все лучшие идеи даны войной, борьбой». Что это, если не мысли об обратной стороне зла, о его позитивной стороне? А вспомним самого Пушкина. В седьмой главе «Евгения Онегина» можно прочитать такие строфы: Приятно дерзкой эпиграммой Взбесить оплошного врага; Приятно зреть, как он, упрямо Склонив бодливые рога, Невольно в зеркало глядится И узнавать себя стыдится; Приятней, если он, друзья, Завоет сдуру: это я!.. Вспомнили? А дальше читаем внимательней: Еще приятнее в молчанье Ему готовить честный гроб И тихо целить в бледный лоб На благородном расстоянье… Что это, если не мысли о зле? Неужели действительно приятно убить человека, даже если он ваш враг? Нет, конечно, это только лишь мысли. «Чтобы быть художником слова, надо, чтобы было свойственно высоко подниматься душою и низко падать». «Свойственно… низко падать». Не говорит ли это о том, что гении так же совместимы со злодейством, как и все прочие люди. Но они гораздо глубже воспринимают злодейство, они гораздо тоньше чувствуют возможные последствия преступления, чувствуют неотвратимость наказания. Вот в чем различие. Чем больше человек задумывается о последствиях злодеяния, о его сути, тем меньше он способен на злодейство. Хороший пример здесь — шекспировский Гамлет. Чем больше он размышлял о мести, тем менее был способен совершить ее. Если бы трагедию «Моцарт и Сальери» перенести в жизнь и дать Моцарту задержаться в дороге, а Сальери — подольше поразмыслить о своем злодействе (не о зависти к успеху Моцарта, а о преступлении как таковом), я уверен, он не совершил бы его. Идея Пушкина заключается в том, чтобы показать в действии губительность зла не столько для жертвы, сколько для его носителя. Да, злодейство совместимо с гением, как и с любым человеком. Злодейство, если ему позволено вступить во власть хоть на миг, овладевает гением (человеком вообще), начинает властвовать над ним и губит его. В конце концов, оно затмевает и саму гениальность, и тогда люди уже не замечают гения за чугунным занавесом зла. Вот что показал в своей трагедии Пушкин, поднимая вопрос о гении и злодействе. Он показал крах гения, который не захотел бороться со злом в самом себе, направив свое зло на другого. Сальери не мог перенести затмение чужой славой настолько, что опускается до убийства, тем самым окончательно губя и свой гений, и самого себя, но вознося до небес (в прямом и переносном смысле) Моцарта. По сути, отравление Моцарта — это самоубийство Сальери. Вот в чем тайный смысл вопроса «гений и злодейство». Совершая зло, преступление, человек убивает свою душу, свою совесть, самого себя. Если преступление совершает гений, он убивает себя и как личность, и как творца. Он опускается до звериного уровня разума. Поэтому любой народ всегда отвергает зло, а вместе с ним и его носителя, будь тот даже гений. Это извечная непреложная истина. Вот теперь, расставив все по полкам, мы видим, что Моцарт нисколько не противоречил себе, и когда назвал Сальери гением, и когда сказал, что гений и злодейство — несовместны. Просто он глядел гораздо глубже. Он хотел сказать следующее: «Не то, чтобы гений не способен на злодейство, зло есть во всем, как и добро. Но гений должен понимать пагубность зла для самого себя и своего же гения. Вот в чем их несовместимость».
Батюшков, «Мой гений»: анализ стихотворения. История любви, вдохновившая поэта
... размер Батюшков творил в эпоху расцвета романтизма. Его стихотворения проникнуты грустью и тоской. По жанру стихотворение «Мой гений» является элегией, так ... И тогда он видит, как наяву, свой гений — возлюбленную, которая одна способна собою заполнить весь мир. Лирический герой в ... Он есть источник чувств высоких Любви к изящному прямой И мыслей чистых и глубоких! Всё дар Его, и краше всех ...
