Средства экспликации иронии в художественной прозе Э.М. Ремарка (прагматический и переводческий аспект)

метки: Ирония, Ремарк, Средство, Текст, Контекст, Иронический, Художественный, Категория

Среди бытующих в культурной практике явлений есть ряд таких, которые при широкой распространенности не получили в науке полного, однозначного и непротиворечивого описания. Один из примеров тому — ирония. Ее присутствие постоянно наблюдается в речи, ее легко улавливает интерпретатор литературного текста, но попытка раскрыть ее внутренний механизм всегда сопряжена с затруднениями.

Данная категория, как известно, неразрывно связана со смехом, с комическим. Смех же является не только выражением жизнерадостности, душевного здоровья, доброжелательного общения среди людей, но и формой неприятия и осуждения ими того, что их окружает, насмешка над чем-либо. Этой стороной ирония связана с комическим.

Несомненным достоинством иронии, является ее многоплановость, многомерность, сочетающаяся с внешней емкостью и лаконичностью формы. Иронический смысл, создаваемый огромнейшим набором языковых средств, может порождать самые разнообразные ассоциации, в том числе и образные. В системе художественного произведения ирония близка к метафоре, соединяющей и противопоставляющей несовместимое и, благодаря этому, показывающей явления действительности в самом неожиданном ракурсе.

На лексико-семантическом уровне, который рассматривается как отправная точка интерпретации любого вида иронии, вопрос о средствах ее репрезентации в ткани художественного произведения не получил еще довольно полного и всестороннего освещения; недостаточно разработаны также проблемы, связанные с особенностями интерпретации иронического контекста.

Актуальность исследования как раз и обуславливается не только малоизученностью данного феномена, но и слабой осознанностью механизмов создания иронического эффекта самим автором. Ирония возникает скорее по наитию, чем по расчету автора, и зачастую степень ироничности текста зависит больше от его таланта и писательских способностей, чем от рационального использования лингвистических средств. Рациональное осмысление способа создания иронического эффекта возможно только при осознании языковых средств выражения иронии, что также позволяет объективно анализировать те или иные тексты.

Научная новизна. Настоящее исследование дает возможность расширить представление об иронии, исследовать данное понятие более широко за счет рассмотрения в качестве иронически маркированных единиц не только слов, у которых иронический компонент объективно входит в структуру значения, и средств, традиционно относимых к средствам создания иронического эффекта, но и ряда образных средств языка. Последние подвергаются специальному и всестороннему исследованию, что способствует углублению знания о специфике функционирования иронии в контексте и многообразии аспектов проявления этого феномена.

Обогащение лексического запаса младших школьников изобразительно-выразительными ...

... запас младших школьников;, Раскрыть сущностные характеристики процесса обогащения словаря младших школьников; ü Экспериментальным путем определить влияние использования младшими школьниками изобразительно-выразительных средств ... младших школьников обычно не хватает словарного запаса, они могут употреблять слова в неправильном значении, строить только простые предложения. Из-за этого пересказ текста ...

Изучение иронии с лингвистической точки зрения и классификация средств ее создания добавляют новую грань в исследование иронии как языкового феномена и позволяют более полно рассматривать это явление в последующих работах.

Объектом исследования и описания является ирония, выступающая, с одной стороны, как феномен эстетики (рассматриваемый зачастую в составе более общей категории комического) и, с другой стороны, стилистики (рассматриваемый как один из тропов, основанный на контрастном противопоставлении формы и содержания).

В качестве предмета исследования нами выбрана ирония, находящая свою экспликацию в художественных произведениях известного немецкого писателя Э.М. Ремарка. В центре внимания — средства вербальной репрезентации иронии в художественном тексте и особенности интерпретации иронического контекста.

Цель работы — выявить и сопоставить закономерности репрезентации иронии в художественном произведении. Достижение указанной цели подразумевает решение следующих конкретных задач:

• установить статус иронии в свете традиционных и современных филологических исследований; выявить ее особенности как составляющей категории комического и средства эмоционально-оценочной критики.

проследить семантические преобразования смысла в иронически употребленной единице текста.

проанализировать иронию в качестве стилистического приема;

• проанализировать средства создания иронии с учетом их сущностных характеристик;
• обозначить проблемы, возникающие при переводе иронических текстов, и указать пути их преодоления.

Методологической базой исследования послужили идеи и концепции, изложенные в работах известных исследователей, таких как Походня С.И. (Походня, 1984), Иткина Н.Л. (Иткина, 1986)

Методы исследования. При отборе примеров языковой реализации иронии и установлении ее признаков, а также при описании наблюдаемых иронически маркированных единиц в вербальной и символической форме используются методы наблюдения и обобщения; метод интерпретации результатов наблюдения; дистрибутивный метод при изучении иронического контекста; метод компонентного анализа при выделении дифференциальных признаков иронии и интегральных признаков иронически маркированных единиц текста.

Положения, выносимые на защиту:

— Ирония — явление прагматически маркированное. Использование иронии обусловлено внутренними и внешними экстралингвистическими факторами, стремлением создать особый комический эффект и тем самым воздействовать на адресата, заставить его пересмотреть свое поведение или точку зрения на конкретную ситуацию.

— Репрезентация иронии осуществляется при помощи языковых средств, для которых выражение иронии во многих случаях является непосредственной прагматической функцией. Прагматический потенциал средств и способов вербальной репрезентации иронии раскрывается в четко обозначенной коммуникативной ситуации. Участвуя в создании иронии, указанные средства и способы служат для выражения осуждения, обвинения, упрека, возражения, протеста и просьбы.

Изобразительно-выразительные средства современной художественной ...

... художественных образов. Объект исследования Предмет исследования - языковые изобразительно-выразительные средства в повести "Хрустальный мир". Материалом для исследования, Структура работы Глава ... Художественная литература - это та область действия литературного языка, где связь его с народным языком выражается особенно живо, непосредственно, многогранно и гибко. Основным источником выразительности, ...

• Выбор средств, с помощью которых оформляется ироническое высказывание в оригинальном и переводном текстах зависит от стоящей перед адресантом коммуникативной цели.

Практическим языковым материалом исследования послужили художественные тексты из романов Э.М. Ремарка («Черный Обелиск», «Три товарища», «Триумфальная арка», «Ночь в Лиссабоне», «Возлюби ближнего своего», «На западном фронте без перемен», «Время жить и время умирать»), которые представляют собой образец прецедентных экспрессивных текстов. Объем картотеки выборки составляет 35 примеров из названных романов писателя.

Теоретическая значимость данного исследования связана с дальнейшей разработкой проблемы интерпретации переносных смыслов и иронического смысла в частности. Результаты данного исследования могут служить теоретической базой для выявления специфики репрезентации иронии на диахронной оси и динамики развития иронического контекста.

Практическая ценность. Ирония, являясь неотъемлемой частью современного дискурса (художественного, публицистического, политического и т.д.), требует пристального внимания, а изучение особенностей декодирования иронической информации во многом способствует адекватному пониманию высказывания на коммуникативно-прагматическом уровне как в моно-, так и в межкультурном общении. Поэтому основные положения исследования могут найти отражение в лингвистических и литературоведческих курсах «Интерпретация художественного текста», «Стилистика», «Теория коммуникации», в семинарах по стилистике и художественной речи, а также при написании студентами курсовых и дипломных работ.

Структура работы. Работа состоит из Введения, двух глав, Заключения и Списка использованных источников.

Апробация работы. Основные результаты и выводы докладывались и обсуждались на заседаниях кафедры общего и славяно-русского языкознания; отражены в выступлениях на 12-й, 13-й межвузовских научно-практических конференциях молодых ученых «Актуальные проблемы современного языкознания и литературоведения» (Краснодар, 2013, 2014).

По материалам диссертационного исследования опубликованы 2 научные статьи («Вербальное представление иронии в художественной прозе Э.М. Ремарка» в 2013 г., «Прагматическая функция иронии» в 2014 г.).

1. Место феномена иронии в парадигме современного научного познания

1.1 Ирония в философско-эстетическом аспекте

Ирония имеет давнюю и многоплановую традицию изучения в разных отраслях знания, в рамках которой выделены основные свойства данного феномена и определены его функции в процессе познания и освоения действительности.

Возникновение понятия иронии относят к 6-5 векам до н.э., к так называемому антропологическому периоду развития античной мысли. Этот период характеризуется высоким интересом к проблемам человека, его внутреннему миру и бытию в разных формах проявления. Именно тогда ирония, обозначавшая ранее пустую болтовню, обман и насмешку, становится объектом научной, прежде всего философской и риторической рефлексии (Меликова-Толстая, 1996).

Философские взгляды Сократа

... сочинений его учеников и друзей (философа Платона, историка Ксенофонта) или его идейных противников (комедиографа Аристофана). Сократ - великий античный мудрец, "олицетворение философии", ... выпады Сократ парировал тем, ... речей суд большинством голосов при тайном голосовании решил вопрос о виновности или не виновности Сократа. За признание его виновным было 280 голосов, против 221 голос. На суде Сократ ...

В философии и эстетике иронию относят к самостоятельной комической категории и связывают со специфическим (парадоксальным) познанием, осмыслением и преображением действительности. Выделяют две исторические формы иронии: сократовскую и романтическую.

Сократовская ирония является понятием с размытым значением и противоречивым толкованием.

О содержании иронии судят по характеристикам, которые дают ей (в диалогах Платона) собеседники и ученики Сократа. С точки зрения посторонних людей, суть иронии Сократа сводится к притворству, самоуничижению и мнимому незнанию.

С позиции самого Сократа, в его поведении и манере беседы нет ни тени притворства. Его цель — выявить истину, но сделать это незаметно. Он хочет только способствовать тому, чтобы люди смогли отделить истинные постулаты от заблуждений и предубеждений. Под видом незнания, за неуклюжей словесной оболочкой в сократовской иронии скрывается стремление к достижению совершенства: «…если послушать Сократа, то на первых порах речи его кажутся смешными… Кажется, что говорит он всегда одними и теми же словами одно и то же, и поэтому всякий неопытный и недалекий человек готов поднять его речи на смех. Но если раскрыть их и заглянуть внутрь, то сначала видишь, что только они и содержательны, а потом, что речи эти божественны, что они таят в себе множество изваяний добродетели и касаются множества вопросов, вернее сказать, всех, которыми подобает заниматься тому, кто хочет достичь высшего благородства» (Гросс, 2004: 79).

Современные исследователи находят, по крайней мере, четыре различных оттенка иронии Сократа:

1) постоянное использование таких риторических фигур, как «осмеяние, чтобы восхвалять» и «восхваление, чтобы осмеивать»;

• мнимое неведение;
• постоянное самоумаление и насмешливая симпатия к людям, идеям, событиям (современное проявление этого аспекта называют ироническим образом действия или иронической манерой);
• соединение совершенно разных элементов в гармоничную мысль (ирония отстранения).

Сократовская ирония в целом представляет собой категорию, связанную с выразительными приемами, противоположными выражаемой идее. Идея гораздо глубже и значительнее, чем выражающие ее средства. Ирония понимается как инструмент для совершенствования жизни, объединяющий дидактическое и игровое начало. Его применение в любом качестве способствует выявлению смысла (Каган, 1991).

Изучение другой исторической формы иронии романтической — связано, в первую очередь, с именем Фридриха Шлегеля. Ирония понимается романтиками как способ художественного выражения трансцендентального, как универсальный принцип творчества. Этот принцип основывается на перенесении положений субъективного идеализма Фихте в сферу эстетики. Основной характеристикой иронии является превосходство субъективности над ее предметным выражением, проявляющееся в виде свободы художника по отношению к своему произведению. Тем самым художник одновременно реализует свою конечность, объективируя ее в виде текста, и снимает ее, пародируя созданный им текст. В иронии «все должно быть шуткой и все всерьез, все чистосердечно откровенным и все глубоко скрытым. Она содержит и пробуждает чувство неразрешимого противоречия между безусловным и обусловленным, между невозможностью и необходимостью исчерпывающей полноты высказывания» (Шлегель, 1983: 91).

Комическое — категория эстетики

... Связь комического с богом виноделия Вакхом. Роль бессознательных психических процессов в возникновении смеха как эмоционально-эстетичной реакции на комичное. Фабула трагического у Аристотеля, катарсическое сопереживание. Основные функции искусства. реферат ...

Из примата свободы художника над миром и творчеством романтики выводят следующее имманентное свойство иронии — ее парадоксальность: «Ирония — форма парадоксального. Парадоксально все хорошее и великое одновременно». Данное свойство проявляется в форме противоречия между обусловленностью художника рамками бытия и безусловным характером его творчества. Другой сферой преломления парадоксальности является необходимость связать в единое целое произведение и пародию на него. Кроме перечисленных выше признаков, неотъемлемой чертой иронии у романтиков считается ее игровое начало. С помощью игры в свободу происходит возвышение художника над конечным миром.

Таким образом, романтическая ирония представляет собой категорию, содержанием которой является идея о противопоставлении безграничных возможностей творческого субъекта ограниченному репертуару выразительных средств, с одной стороны, и конечности бытия, с другой. Ирония понимается романтиками как эстетическая игровая установка, объединяющая самовыражение с самопародированием. Ее функция состоит в освобождении личности.

Изучение иронии как философско-эстетической категории было продолжено Сереном Киркегором. Он рассматривал это явление в связи с проблемой действительного (этического) и кажущегося (эстетического) бытия человека. Проанализировав в своей диссертации сократовское и романтическое понимание иронии, Киркегор обнаружил расхождение между постулированным и реальным содержанием этой категории у романтиков (Киркегор, 1993).

Провозглашая иронию как принцип жизни и творчества, на самом деле романтики свели ее к игре. Результатом такого открытия становится требование Киркегора принять иронию в качестве экзистенциальной позиции.

Суть экзистенциального постулата иронии заключается в том, что жить нужно по закону наслаждения. Имманентным признаком иронии у Киркегора, как и у романтиков, поэтому считается свобода. В этом случае ироник сохраняет природную непосредственность и может выполнить свое жизненное предназначение — предаться наслаждению. Однако, поскольку условия наслаждения находятся вне ироника, они порабощают его. Взамен действительной ироник получает иллюзорную свободу — иронию. Иллюзия свободы углубляет и обостряет конфликт личности и мира и рано или поздно приводит ироника к отчаянию.

Изложенное понимание свободы как маркера иронии позволяет утверждать, что ирония понимается Киркегором как некая противоположность воли. Человек не может создать по своей воле непосредственного, природного бытия: индивидуальные особенности, склонности и способности закладываются и формируются независимо от его воли. Но человек в силах сотворить свое духовное бытие, актом выбора создать себя как личность. Поскольку ироник не совершает выбора, его воля не актуализируется и тем самым разрушается личность ироника.

По Киркегору, ирония — это не игра, а мощное оружие, направленное прежде всего против самого ироника (Киркегор, 1993).

То, что непрямое говорение способствует более тесному и живому контакту автора с читателем, искусству известно давно. Не только Сократ, но и рационалисты-просветители и сентименталисты охотно пользовались ироническими приемами и заставляли читателя извлечь идею из особым образом организованного материала «неавторитетной» авторской речи. Однако и у них, и у романтиков неавторитетность авторского слова была мнимой. М.М. Бахтин справедливо связал это с особенностями мировосприятия в идеалистических философских системах того времени. Вплоть до первой половины ХIХ в. в сознании европейцев господствовал монологический подход к действительности.

«Бедный человек» в произведениях М. Зощенко 20-30-х гг

... Зощенко почти исключительно как вопрос политический, достаточно много цитировалась и, кроме того, имеет лишь косвенное отношение к теме данной работы. ... вопросов, непосредственно связанных с изображением бедных людей Михаилом Зощенко и заинтересовавших его рецензентов, стал вопрос ... замечаний о характере иронии Зощенко, впервые ассоциативно связывая ее с романтической иронией, которая ставилась во ...

М.М. Бахтин один из первых дал анализ монологических и немонологических форм мировосприятия и соответствующих им способов общения. Он писал: «На почве философского монологизма невозможно существенное взаимодействие сознаний, а потому невозможен существенный диалог. В сущности, идеализм знает лишь один вид познавательного взаимодействия между сознаниями: научение знающим и обладающим истиной не знающего и ошибающегося, то есть взаимоотношение учителя и ученика, и, следовательно, только педагогический диалог» Объясняя поэтику романов Ф.М. Достоевского, Бахтин выдвинул тезис об их полифоничности. Полифонизм многоголосье, базирующееся на идеологическом равноправии людей, то есть на философском плюрализме, отраженно в этой картине мира. Философский плюрализм в отличие от философской монитарности видит человека бытие не пропущенным сквозь призму одного истолкования, а как бы раздробленным в бесчисленных гранях индивидуально-личностных путей. На основе этого удалось охарактеризовать новое качество мировосприятия — философский диалогизм (Бахтин, 1979).

Проявление этого качества в искусстве ныне изучаются очень активно. В одной из монографий М.М. Бахтина на эту тему мы находим два полезных для нас определения:

«Диалогические отношения — это отношения, возникающие… только тогда, когда один партнер воспринимает целостный образ другого в качестве желательного партнера взаимодействия на основе признания его принадлежащим к некой общности, к которой он причисляет и самого себя. Диалогические отношения есть диалектическое единство субъект-субъектных и субъект-объектных моментов, тогда как антидиалогические и индифферентные отношения имеют лишь субъект-объектную форму» (Бахтин, 1994: 35).

«Пространство диалога — пространство бытия человека, гуманного поведения. Оно находится между недоступностью, нереактивностью, депрессией и сверхактивностью, маниакальным упорством. Диалог требует некоей внутренней общности партнеров, однако отнюдь не согласия и отсутствия борьбы. Скорее наоборот − при полном согласии … диалог умирает, как и при полной открытости» (Бахтин, 1994: 31).

При философском диалогизме ирония начала все более обнаруживать свое соответствие новым формам контакта личности с окружающим миром, так как моделируемые в тексте отношения между автором и читателем типологически приблизились к активному сотрудничеству в овладении истиной.

Таким образом, мы выяснили, что в рамках философско-эстетической традиции сложилось понимание иронии как тонкого и глубокого феномена, основанного на противопоставлении идей и выражающих их средств. Иронию рассматривают во взаимодействии с комплексом различных проявлений жизненной способности человека: мышлением, волеизъявлением, смехом, творчеством, игрой.

1.2 Историческое становление категории иронии

Историческое развитие категории иронии дает ключ к ее пониманию, поскольку современные модели иронических механизмов строятся на издавна известных концепциях.

Отношение человека к языку

... человеке говорит его отношение к языку. Людям следует учиться хорошей, спокойной и интеллигентной речи, прислушиваясь к своему внутреннему миру. Я разделяю точку зрения автора на проблему отношения человека к родному языку, и солидарен с тем, что людям ...

Мы солидарны с утверждением В.О. Пигулевского и JI.A. Мирской, о том, что в современных концепциях, так или иначе, существует истолкование сократовской и софокловской иронии. Если ирония Сократа носит по преимуществу субъективный характер — отмечают исследователи — то ирония Софокла, напротив, является обнаружением объективного хода вещей, противоречащего устремлениям личности. В современном виде этот тип иронии описывается как ирония судьбы, событий, драматическая или трагическая ирония (Пигулевский, Мирская, 1990).

Римляне называли иронию столичным притворством, а Цицерон считал, что это такой вид смешного, когда мы говорим иначе, чем чувствуем, то есть когда мы серьезно шутим. Другими словами, ирония по Цицерону — троп, основанный на переносе значения по принципу противоположности. Именно этот подход лег в основу концепций риториков эпохи Возрождения, рассматривавших иронию в ряду других образных средств языка

Следовательно, восприятие иронии как риторической категории превзошло сократовское толкование ее как категории бытия. Подобная ситуация сохранилась вплоть до XVIII столетия.

Один из исследователей исторического становления категории иронии Е. Третьякова подчеркивает, что в эстетике классицизма иронию понимали как атрибут комического, прием смеховой критики в сатире (Третьякова).

Принадлежность иронии к низкому стилю была строго зафиксирована, но при этом существовало выражение «ирония судьбы», означавшее роковое расхождение предположений человека с тем, что предрекли ему боги. «Ирония судьбы» соответствовала не комической, а трагедийной коллизии.

Большое внимание уделяется особому типу иронии — романтической иронии. Этот тип иронии рождается в XVIII — начале XIX века. Во второй раз в немецкой литературе возникает процесс кристаллизации структурных форм на основе иронии как типа эстетического отношения. По предположению Ю.Б. Борева, даже создается на определенный период художественного развития (романтизм) ирония как особый род литературы (Борев, 1957).

В Германии, начиная с XVIII века, идет наиболее интенсивная разработка теоретических вопросов иронии, взгляды на иронию в корне пересмотрены романтизмом. В своей эстетике романтики возвели ее на уровень жизненной философской позиции, отождествили с рефлексией вообще. Параллельно с отходом от риторического понимания иронии особое значение приобретает ирония как жизненная позиция, как диалектический инструмент философского рассуждения. Складывающееся в это время новое понимание иронии является вместе с тем расширением и переносом риторического толкования иронии на жизнь и историю, включающим опыт сократовской иронии.

Немецкие романтики глубоко задумавшиеся над сутью иронии, предчувствуют реальную иронию исторического становления. Их ирония направлена прежде всего на литературную форму, на эксперимент с нею, оказывающийся для них символичным актом снятия всего «неподвижного и застывшего» (Михайлов, 1987: 123).

Теоретики немецкого романтизма признавали иронию высшим принципом искусства. Ирония возникает в силу противоречия в гении высокого сверхчеловеческого и низменного человеческого начала.

В романтизме концепции иронии весьма разнообразны. Существовали такие, для которых был характерен взгляд на иронию как риторическое переворачивание смысла; выделялись два основных ее типа — ироническая и драматическая — в то время как все новейшие разновидности считались лишь модификациями двух. Так, романтическая ирония является лишь неопределенным историческим термином, который можно свести к двум названным значениям. Такая позиция находит ряд возражений, особенно при проведении стилистического анализа классических и современных форм литературных произведений, где явно обнаруживаются различные типы риторической иронии. В рамках данной концепции некоторыми романтиками выделяются ирония статическая и динамическая, устойчивая и неустойчивая, определяемая на основе соотношения явного и скрытого, утверждаемого и подразумеваемого в языковом выражении, что может быть выявлено с помощью трех критериев: степень прозрачности или скрытости, степень устойчивости к перестройке и поле обнаружения истины. Неустойчивая ирония, по мнению теоретиков романтизма, легко переходит в крайности скептицизма, нигилизма, релятивизма и плюрализма.

Основные типы лексических значений слова

... осуществляется на базе имеющегося языкового материала. Это понимание, воплощаясь в значение слова, становится элементом смысловой структуры данного языка в целом. Всякий раз, когда новое значение включается в лексическую систему языка, оно ...

Внутри произведений, проникнутых духом иронии, царит настроение, которое с высоты оглядывает все вещи, бесконечно возвышаясь над всем обусловленным, включая сюда и собственное свое искусство, и добродетель, и гениальность.Хотя ирония, по словам Ф. Шлегеля, вызывает в нас чувство неразрешимого противоречия, и хотя тем самым она разлагает всякую патетически серьезную завершенность, в то же время в сфере искусства сама ирония, последовательно возведенная в главенствующий принцип творчества, неизбежно оказывается особым родом эстетического завершения. Иными словами, ирония, при всей ее изначальной враждебности патетике, должна быть поставлена в один ряд с тем или иным пафосом как «господствующим в произведении строем чувств».

Лирическая тема глубоко и серьезно разрабатывается Г. Гейне, который отмечает, что строй произведения может внезапно ломаться и его развязкой становится иронический финал. В других случаях произведение строится на противопоставлении сентиментального или восторженного и иронического, а также на столкновении разных слоев языка: сухого, нарочно прозаического и приподнятого, поэтического.

Е. Третьякова признает высшей ценностью романтического сознания свободу от несовершенства действительности. Этот принцип требовал «универсального иронизирования» — установки на то, чтобы художник подвергал сомнению не только реальные предметы и явления, но и свои собственные суждения о них. Западное искусство XIX века использует иронию как средство критики. Однако реалисты не придают этому типу эстетического отношения столь всеобщего значения, как романтики.

Теоретики послеромантического искусства устремили свои поиски к тому, чтобы универсализация иронии не препятствовала пониманию внутренней сути изображаемого, не делала предмет изображения беспомощной игрушкой в руках художника, не превращала ироническую игру в самоцель. На смену романтической субъективистской теории XX век дал ряд концепций объективной иронии. Самая известная из них — «эпическая ирония» Томаса Манна, который настаивал на том, что ирония необходима искусству как наиболее широкий и свободный от всякого морализаторства взгляд на действительность. Это «величие, питающее нежность к малому», помогает воссоздать целостный образ человека в искусстве, «ибо во всем, что касается человека, нужно избегать крайностей и окончательных решений, которые могут оказаться несостоятельными» (Тимофеев, 1948: 161).

В начале XX века, русские символисты вновь подхватили романтическую иронию, заставило А. Блока выразить опасения по поводу негативного потенциала тотальной иронии в статье «Ирония» (1908 г.), характеризуя ее как болезнь, буйство, кощунство, результат опьянения, как симптом утраты человеческого в человеке. «Проклятая ирония», «разлагающий смех», «древняя болезнь», «разрушающий», «опустошительный смех», «страшная зараза» — вот те ярлыки, которыми награждает А. Блок иронию (Блок, 1982: 211), имея в виду явление, характерное для литературы и искусства прошедшего девятнадцатого столетия и начала двадцатого.

Урок по русскому языку «Слово в речевом общении ( антонимы, ...

... слова, необходимые в развитии нашей речи, в общении. Какова же будет тема нашего урока. ( Слова в речевом общении) Слайд 1 Цель:(Выяснить какую роль в речи играют синонимы, антонимы и омонимы) ... Это – омонимы. Омонимы – это слова одинаковые по произношению и написанию, но разные по значению. Приведите пример. Для чего нужны в речи омонимы? Омонимы нужны, чтобы понять речь собеседника, расширяют ...

В наше время иронию можно рассматривать как одну из фундаментальных особенностей художественного языка XX столетия, поскольку иронический принцип, понятый как принцип дистанцирования от непосредственно высказанного, принцип неуверенности в возможности прямого высказывания является конститутивной чертой мышления. Эта черта связана с характерным для духовной ситуации эпохи ощущением «плена языка», плена иллюзий, стереотипов восприятия, идеологий и мифов, встающих между субъектом и объектом, заслоняющих живого человека, разрушающих идентичность опыта переживания реальности.

Исследуя особенности развития и функционирования иронии в 20-е годы XX столетия, в постреволюционный период, Л.A. Посадская отмечает, что ирония проявляла свои возможности отражения и оценки действительности в произведениях разных писателей: на уровне жанра — в романе-антиутопии Е. Замятина; в едкой сатире М. Булгакова, не принявшего абсурда новой действительности; в веселом, но точном смехе В. Катаева, И. Ильфа и Е. Петрова; в грустной усмешке М. Зощенко и др. (Посадская, 2013).

В начале столетия русские символисты вновь подхватили романтическую иронию, доказав тем самым острую необходимость иронии в переломные эпохи, когда рушатся старые устои, наступает разочарование в идеалах.

Следует отметить, что в последние два десятилетия XX века ирония становится основной стилевой доминантой в нашей литературе, что, безусловно, связано и с новым общественным сломом на рубеже веков, и с распространением поэтики постмодернизма в мировой и общественной литературе. На это обращено внимание не только многих ученых, но и переводчиков, которые первыми столкнулись с трудностями передачи постмодернистской иронии: «Расплывчатость границы между серьезным и чересчур серьезным, когда чересчур серьезное перетекает в ироническое, — один из признаков того типа творчества, которое называют постмодернизмом» (Трофимова// http:wvAv.russ.ru/culture/2002-04 27html) . Многие черты постмодернисткой иронии заставляют вновь обратиться к романтическому пониманию этой эстетической категории, с которой ее роднят схожие установки. По мнению Е. Трофимовой, ирония связывается с явлением творческой свободы и неангажированности, с принципом релятивизма, то есть с возможностью переходить от одного взгляда к другому, менять мнение или художественную стилистику, подчеркивая этим относительность и ограниченность всех установок и правил.

В целом, постмодернизм рассматривается как иронический пафос, то, что условно можно назвать «имиджевой иронией».

Таким образом, мы можем сказать, что объектом иронии становятся не только конкретные явления или категории, но и вся система стилевых и ценностных иерархий, под сомнение ставится любая упорядоченность, поскольку в каждой из них есть отношения главных и подчиненных элементов.

1.3 Предпосылки возникновения термина «ирония»

Полное и последовательное изучение сущности такого явления в литературе и искусстве, как ирония, невозможно без обращения к вопросу об этимологии самого термина «ирония» и изучения исторических и культурных условий его появления. Обращение к истокам понятия, которые обнаруживаются в далеком прошлом науки, во многом способствует более глубокому его пониманию. Для того, чтобы вписать новейшие взгляды в общую историю изучения понятия «ирония», необходимо охарактеризовать основные предшествовавшие этапы. Краткое введение в историю проблемы поможет перейти к совершенному понимаю ее сути, раскрытию сущности определения иронии и семантической многослойности самого понятия.

Процесс создания нового, по словам В.И. Вернадского, часто подразумевает повторную интерпретацию теории прошлого с позиции настоящего, ее уточнение и расширение с использованием данных современной науки (Вернадский, 1988).

Исследователи признают, что за вопросами, встающими перед современной лингвистической наукой, существует огромная традиция, начало которой положено в античности. Для большинства отечественных и зарубежных справочных изданий характерно признание греческого происхождения термина «ирония». Подтверждение тому находим в «Словаре литературоведческих терминов» Д. Чавчанидзе (Чавчанидзе, 1974: 247) и др.

В «Этимологическом словаре русского языка» М. Фасмера прослеживается цепочка заимствований этого термина через польский язык или скорее французский, немецкий из латинского от греческого «eironeia» (Фасмер, 2004: 356).

На заимствование термина из греческого языка посредством французского указывает и Л.Л. Крысин (Крысин, 2003: 321).

Значение же его в греческом языке сводится к следующему: ирония — тонкая насмешка, выраженная в скрытой форме, притворное самоуничижение, притворство в речи.

И.С. Алексеева, изучая историю перевода во времена античности, указывает на тот факт, что древнегреческая цивилизация мало подпитывалась воздействием извне и ощущала себя как самодостаточная (Алексеева, 2004).

У греков за несколько веков сформировалась разносторонняя и систематизированная словесная культура, как устная, так и облеченная в письменную форму. Необходимости в переводе произведений с чужих языков не возникало, и на протяжении всего периода греческой античности не обнаружено ни одного произведения литературы, которое являлось бы переводом. Это еще одно подтверждение того, что именно Грецию следует рассматривать как родину большого количества терминов стилистики, поэтики и литературоведения. Истоками современной традиции иронии являются теоретические рассуждения авторов о «мнимой похвале» и «мнимом уничижении», об «обмане простодушных глупцов» (Алексеева, 2004: 64).

Однако в отличие от наблюдаемого единодушия исследователей в признании авторства термина «ирония» за греками о времени заимствования не упоминается. Термин «ирония» широко освоен русским языком и принадлежит к разряду слов, заимствованных из других языков, но воспринимаемыми в настоящее время единицами русского языка, которые обладают русской словоизменительной парадигмой, реализуют русские словообразовательные модели и модели построения словосочетаний. Таким образом, «ирония» на уровне бытового общения воспринимается как общеупотребительная лексическая единица, и, как правило, выражает общее представление о комической ситуации, ситуации критики или осмеяния. Как говорят ученые-терминологи Б.Н. Головин и Р.Ю. Кобрин, слово «ирония» реализует свое нетерминологическое значение (Головин, Кобрин, 1987).

В речи профессионалов (филологов, искусствоведов) «ирония» приобретает значение и функции термина, т.е. имеет специальное значение, выражающее профессиональное понятие и применяемое в процессе познания и освоения научных объектов и отношений между ними.

Общеизвестно, что изначально термины появляются тогда, когда начинает развиваться наука, теоретическое знание. Любой вид трудовой деятельности рождает свою терминологию. Возникновение в древнегреческой науке интереса к ораторскому искусству (VI − V вв. до н.э.) наряду с философскими, этимологическими и грамматическими исследованиями не может не наводить на мысль о том, что появление некоторых (а возможно и многих) терминов современного литературоведения и стилистики датируется именно этим периодом. Известно, что в основе обучения риторике лежало чтение и воспроизведение текстов художественной прозы. Античная риторика состояла из пяти частей: нахождение материала, расположение, словесное выражение, запоминание и произнесение. Словесное выражение включало учение о трех стилях (высоком, среднем и низком) и о трех средствах возвышения стиля (отборе слов, сочетании слов и стилистических фигурах (анафоре, эпифоре, симплоке, антитезе, оксюмороне, хиазме, умолчании и др.).

В произведениях античной литературы прослеживаются попытки создания специальной терминологии. У Аристофана и Филемона, встречается ироник-обманщик; Цицерон утверждал, что мастер иронии — блестящий оратор, умеющий проповедовать в непрямой форме. По мнению Н.Л. Иткиной, одно из лучших определений иронии дано риториком античности Квинтилианом: «Говорить иронически — значит хвалить, ругая, и ругать, восхваляя» (Иткина, 1986: 143).

«Поэтика» Аристотеля хотя и не содержит термина «ирония», тем не менее, опосредованно указывает на знакомство его современников с этим приемом: «… а более легкомысленные (поэты) изображали действия людей негодных, сочиняя сперва насмешливые песни, как другие сочиняли гимны и хвалебные песни» (Каган, 1991: 251).

Дальнейшее развитие теории (I в. до н.э. − 1 в, н.э.) идет уже в отрыве от практического применения. Исследователи этого периода отмечают, что изменившиеся политические условия жизни греческих городов в монархиях Александра Македонского и его преемников совершенно уничтожают роль политической речи и очень суживают роль речи судебной.

С. Меликова-Толстая указывает на тот факт, что теория продолжает жить только в школе (не столько риторической, сколько грамматической), в рамках которой уточняются отдельные понятия и термины, детализируется система (Меликова-Толстая, 1996).

Что касается античного Рима, в момент революционных бурь в I в. до н.э. риторика приобретает роль большой общественной силы. В этот период теория вновь встретилась с практикой, и красноречие в обстановке ожесточенной классовой борьбы становится актуальным.

Калькирование римлянами многих греческих терминов, перевод произведений греческих авторов на другие языки, в том числе латинский, во многом способствовало распространению зародившихся в Древней Греции слов, и в особенности терминов, и закреплению их в языках, как Европы, так и Азии. «Риторика» Аристотеля, например, переводится на арабский язык, в V в. — на сирийский, с XII в. с арабского и греческого — на латынь.

Н.М. Караченцева отмечает, что терминология тропов контраста была одной из наиболее обширных уже в момент первого объединения определенных категорий риторики под родовым термином «троп» александрийским грамматиком I в. до н.э. Трифоном. Сюда входили антифраза, ирония, сарказм, астеизм и др. (Караченцева, 1999).

Риторический подход к языковым явлениям на русской почве появился в момент второго знакомства русской филологии с терминологией тропов и фигур — в рамках западной, латинской, традиции, породившей «Риторики» XVII в. — Макария и М. Усачева. В качестве особенностей непосредственно латинской исторической традиции Н.М. Караченцева выделяет толкование иронии в духе Квинтилиана — ирония есть хитрое молчание. Весьма значимую деталь в толковании иронии и открытии действительной специфики ее понимания добавили термины «насмеяние» и «поругание». Если для Квинтилиана ирония — фактор загадочности, то для автора русской «Риторики» ирония — насмешка, которая может проявляться с разной степенью ироничности.

После XVII в. в отношении терминологии тропов контраста проявились две противоположные тенденции — к сохранению ее в полной форме и к сокращению. Первая тенденция реализовалась в «Словаре» Н.Ф. Остолопова, где, кроме родового термина иронии, было приведено семь видовых терминов: астеизм, диасирм, мимезис, микретизм, сарказм, хариентизм, хлеазм. С другой стороны, у М.В. Ломоносова, А.С. Никольского, А. Донского сохраняются всего три видовых термина — сарказм, хариентизм, астеизм. В настоящее время возобладала последняя тенденция (Караченцева, 1999: 87-88).

Подведя итог, мы можем отметить, что общность происхождения термина «ирония» не влечет за собой его одинаковое дальнейшее развитие и освоение языками различных культур и лингвистических традиций. Существование зафиксированных словарями терминов, родственных «иронии», в различных языках позволяет сделать вывод об определенных расхождениях в лингвистических и социально-культурных традициях, например индоевропейских языков.

1.4 Лингвистические теории иронии

Явление иронии становилось неоднократно объектом исследований в различных областях лингвистики: экспериментальной фонетики, психолингвистики и социолингвистики, лингвостилистики и прагмалингвистики. Во многих исследованиях по стилистике, под влиянием узкого понимания иронии в эстетике и литературоведении, прочно утвердилась трактовка иронии как стилистического приема, основанного на противопоставлении прямых и переносных значений слова (т.е. на антифразисных отношениях) и ничем в ряду других экспрессивных средств (напр., как гипербола, литота) не отличающегося.

Например, И. Р. Гальперин характеризуя иронию в плане словоупотребления, отмечает, что ирония — это стилистический прием, посредством которого в каком-либо слове появляется взаимодействие двух типов лексических значений: предметно-логического и контекстуального, основанного на отношении противоположности (противоречивости) (Гальперин, 1981).

Это определение, как нам кажется, раскрывает языковую природу иронии как стилистического приема: в контексте произведения актуализируется новое значение слова, которое, однако, не подавляет полностью словарное его значение, а воспринимается читателем вместе с ним, так что к предметно-логическому значению слова добавляется контекстуальное ироническое значение. Таким образом, в основе иронического употребления слова лежит двуплановость значения слова. Поэтому ирония и является контекстуально обусловленным явлением.

Мы склонны придерживаться мнения, что взаимодействие двух типов лексических значений, основанных на отношении противоположности, для выражения иронии в тексте художественного произведения свойственно не только словам, но и словосочетаниям и предложениям.

Однако некоторые исследователи считают, что ирония относится к фигурам, в основе которых лежит замещение одного выражения другим, противоположным по значению: «Ирония — это употребление слов, словосочетаний или предложений в смысле обратном тому, который непосредственно в них выражен, с целью внесения критически-оценочной характеристики предмета речи» (Караченцева, 1999: 89).

Однако наметившийся подход к иронии как к оценке или способу мировосприятия привел лингвистов к необходимости разграничения двух понятий: иронии как эстетической категории и иронии как языковой категории.

При рассмотрении иронии в тексте художественного произведения большое значение имеет замечание С.И. Походни о необходимости более глубокого изучения эстетической категории иронии в стилистике и лингвистике текста (Походня, 1984).

Актуальность такого подхода обусловлена тем, что при рассмотрении иронии только как стилистического приема исследования ограничиваются изучением, только языковых единиц в их частном, контекстном функционировании. При таком подходе мировоззренческая категория иронии выпадает из поля зрения исследователя.

Одной из отличительных особенностей современной науки о языке является, бесспорно, тенденция к углубленному изучению смысловой стороны языковых явлений. Она проявляется и в теории текста, где вызвана необходимостью рассматривать средства и единицы коммуникации с учетом всех лингвистических, социальных, психологических факторов. Линейный характер языка и многомерность объективной действительности способствуют развитию полифункциональности языковых единиц, обуславливают возможность реализаций многообразных семантических функций не только эксплицитными, но и имплицитными средствами. Особую значимость приобретает изучение имплицитного смысла высказывания в художественном тексте, поскольку одну из характерных особенностей подлинно художественного произведения составляет его смысловая емкость.

Важной особенностью, определяющей формы и способы использования лексического материала языка в художественных текстах, является то, что в целях выражения иронии автор выбирает в лексическом составе языка слова, сами по себе не обладающие иронической насыщенностью, и почти никогда не употребляет для создания иронического эффекта слова, в которых иронически экспрессивный элемент объективно входит в структуру значения. В лексической системе языка существуют немногочисленные языковые единицы, обладающие узуально закрепленным смыслом. Как правило, это слова риторически завышенные, обладающие высоким положительным эмоциональным зарядом, которые в своем исконном первоначальном значении вышли из употребления и выступают как средства иронической оценки. Эти слова с закрепленным экспрессивным оттенком получают в словарях пометку «ирон.» (Фасмер, 2004: 90-114).

Вследствие закрепленности в языке узуального, привычного характера иронической маркированности таких слов, выразительность их весьма ограниченна, но они могут быть эффективным источником выражения иронии в индивидуально-художественной речи, например:

Kern sprang mit einem Satz aus der Gondel. Er war pl ötzlich zu Hause.

«Steiner!» rief er strahlend. «Gottlob, ich bin wieder da!»

«Das sehe ich. Der verlorene Sohn, heimgekehrt aus den Verliesen den Polizei!» (Remarque. Liebe Deine Nächsten).

Керн одним прыжком выскочил из гондолы. Он вдруг оказался дома.

− Штайнер! — закричал он сияя. — Слава богу, я снова здесь!

− Вижу. Блудный сын возвратился из полицейских застенков! (Пер. Э. Венгеровой).

На основе данного примера мы видим, как переводчик с помощью таких лексических единиц (блудный/полицейские застенки) передает иронический смысл заложенный писателем в художественный тексте. Для выражения иронии Э.М. Ремарк чаще используют нейтральную лексику, но подвергают ее ироническому осмыслению. Закрепленность иронической коннотации за отдельными словами в сознании носителей языка не колеблет данного положения, т. к. она связана с узуальной типичностью иронических контекстов данных лексем, т. е. подчиняется общим закономерностям контекстной реализации иронического смысла:

Die Abschüsse sind deutlich zu hören. Es sind die englischen Batterien rechts von unserm Abschnitt. Sie beginnen eine Stunde zu früh. Bei uns fingen sie immer erst punkt zehn Uhr an.

«Was fällt denn denen ein,» ruft Müller, «ihre Uhren gehen wohl vor» (Remarque. Im Westen nicht Neues).

С той стороны явственно слышались выстрелы. Это английские батареи, справа от нашего участка. Они начали обстрел на час раньше. При нас они всегда начинали ровно в десять.

− Ишь чего выдумали, − ворчит Мюллер, − у них, видать, часы идут вперед (Пер. Ю. Афонькина).

Следует отметить, что и в переводе художественного текста сохраняется коннотация, закрепленная за иронически маркированными словами, понятными русскоговорящему читателю.

Ироническое звучание лексических единиц основано на сознательном нарушении функционирования универсального свойства словесного знака − его ассиметрического дуализма. Двойственность словесного знака устраняется в речи под влиянием контекста, что делает возможным коммуникацию. В тексте с иронической направленностью писатель нарушает эту закономерность, поскольку в большинстве случаев иронический эффект основан на создании и обыгрывании смысловой неоднозначности. От того, насколько глубоко будет понята и оценена читателем эта смысловая неоднозначность, зависит адекватное восприятие им иронической информации, заложенной в тексте, например:

«Was ist denn das?» fragte er (Ravic) den Gärtner, der neben ihm ein Beet ausgeworfener Erde glättete.

«Spiegel», antwortete der Gärtner, ohne aufzublieken.

«Das sehe ich. Das letztemal, als ich hier war, war das noch nicht da.»

«Lange nicht hier gewesen?»

«Drei Monate.»

«Ah, drei Monate. Das hier haben sie in den letzten zwei Wochen gemacht.Für den König von England. Kommt zu besuch. Kann er sein Gesicht dann drin abspiegeln.»

«Schauderhaft», sagte Ravic.

«Natürlich», sagte der Gärtner, ohne erstaunt zu sein (Remarque. Arc de Triomphe).

− Что это такое? — спросил он садовника, разравнивавшего свежевскопанную клумбу.

− Зеркала, − ответил тот, не поднимая глаз.

− Сам вижу, что зеркала. Но до моего отъезда из Парижа я их не видел.

− Давно это было?

− Три месяца назад.

− Три месяца!… Их поставили на прошлой неделе. По случию приезда английского короля. Пусть себе глядится.

− Кошмар! — сказал Равик.

− Согласен, − ответил садовник без всякого удивления (Пер. Б. Кремнева и И. Шрайбера).

Так двойственность смысла не только не вводит читателя в заблуждение, а помогает понять, глубже прочувствовать отношение писателя к своим персонажам. Это предполагает более углубленное изучение смысловой стороны исследуемых явлений.

На плодотворность применения широкого филологического подхода к художественному тексту, сочетающего лингвистические, и литературоведческие методы его анализа, указывали такие филологи как М.М. Бахтин (Бахтин, 1994), И. Ф. Виноградова (Виноградова, 1956).

Таким обзор научной литературы в области изучения иронии свидетельствует о внимании исследователей к содержательной роли иронии в художественном произведении, к многоплановости этой разновидности импликации, которая сочетается с внешней емкостью и лаконичностью формы.

Итак, восприятие иронии как элемента мировоззрения автора дает исследователю возможность выйти на более высокий уровень анализа художественного текста, который позволяет рассматривать иронию как текстовую категорию.

1.5 Прагматические функции иронии

Ирония является, как известно, содержательной концептуальной категорией художественного текста, позволяющей писателю имплицитно передать эмоционально-оценочное отношение к отображаемой действительности.

Прагматичность иронии в тексте определяется тем, что иронический акт является актом оценивания, а оценка стоит в преддверии выбора и решения, влекущих за собой переход к практическим действиям (Гомлешко 2008).

Критикуя то, что считается несовершенным, иронически говорящий активно воздействует на окружающих, на их образ мысли и на линию их поведения, например:

Ravic zog ein paar Scheine aus der Tasche.

«Mein Herr, Sie haben sicher keine Pyjamas. Ich kann Ihnen ein paar geben.»

«Danke, Bruder.» Ravic sah den Alten an. «Sie würden mir sicher zu klein sein.»

«Im Gegenteil. Sie warden Ihnen passen» (Remarque. Arc de Triomphe).

Равик достал из кармана несколько кредиток.

− Мсье, у Вас, конечно, нет пижамы. Могу одолжить.

− Спасибо, дорогой. — Равик посмотрел на старика. — Только она наверняка будет мне мала.

− Что вы, как раз в пору придется (Пер. Б. Кремнева и И. Шрайбера).

Мы можем отметить, что помимо реализации функции оптимизации межличностных отношений, которая заключается в соблюдении ироническими коммуникантами принципа вежливости можно назвать целый ряд более частных функций, также несущих определенную прагматическую нагрузку.

Одной из них является функция упрочения позиции говорящего за счет опровержения позиции адресата, которую называют эксклюзивной функцией или просто функцией опровержения. Действительно, ирония является чрезвычайно эффективным средством, которое коммуниканты могут использовать для доказательства правильности занимаемой ими позиции. Выражение иронического отношения может рассматриваться как процесс вынесения иронической оценки. В отличие от прямой оценки, косвенная оценка требует более активных действий адресата. Акт иронической оценки можно определить как кооперативный акт. Разумеется, любой речевой акт является актом кооперативным, но степень сотрудничества говорящего и адресата повышается при переходе от прямых к косвенным речевым актам, в которых говорящий маскирует свое намерение. Роль иронии в определении прагматического воздействия на адресата особенно велика потому, что она подспудно заставляет адресата обращаться к широкому контексту и переживать процесс оценивания своих действий на его фоне. В этом процессе участвуют как разум, так и эмоции. Ироническая оценка является своего рода синтезом эмоциональной и рациональной оценок:

«Wenn meine Alma dagewesen wäre», erklärte Bötther ruhig und mit großer Überlegenheit, «dann hätte ich zunächst einmal die nächste Bierflasche in die Schnauze gekriegt. Darauf alles, was nicht angeschraubt gewesen wäre. Und hinterher, wenn ich wieder zu mir gekommen wäre, halle sie mich so erledigt, dass nur noch meine Schuhe übriggeblieben wären. So wäre das wohl geworden, du Kamel» (Remarque. Zeit zu leben und Zeit zu sterben).

− Будь тут моя Альма, − веско и назидательно заявил Бетхер, − она бы дала мне по морде первой же попавшейся под руку пивной бутылкой, а потом — чем попало. А когда я очухался бы, так излупцевала, что от меня одни рожки да ножки остались бы. Вот что было бы, олух ты этакий! (Перевод В. Станевич).

Обращая внимание на перевод, мы можем отметить, что для создания подобной оценки очень точно были подобраны необходимые лексические единицы, с помощью которых вычказывание приобрело повышенно экспрессивный смысл.

Следовательно, ирония приводит к навязыванию иронической оценки, побуждая адресата не просто принять, а самостоятельно выработать мотив для действий по устранению недостатков, ставших предметом иронической критики. Мотивы побуждают деятельность, направляют ее и, вместе с тем, придают ей осмысленность, смыслообразуют. Исходя из сказанного можно константировать то, что ирония является важным средством мотивации действий коммуникантов. Ее применение особенно целесообразно в тех случаях, когда собеседники равны по своему социальному статусу и немотивированное требование не эффективно. Переживая иронический смысл, иронический адресат творчески участвует в процессе оценивания, становится причастным к его результату. Высокая степень «кооперативности» иронии делает общение более экономным: говорящему необходимо образовать лишь часть сообщения. Еще одной особенностью иронии как полемического средства является то, что, поражая противника, она остается как бы неуязвимой для ответного удара, например:

Er legte den Kopf zur Seite und sah bekümmert auf Morosow.

«Geben Sie ihm Geld,» sagte Morosow.

«Geld? Er wird es mir ins Gesicht schmeißen.»

«Ausgeschlossen», erwiderte Ravic. «Wer so schimpft, ist immer bestechlich.»

«Es ist gegen meinen Charakter. Beleidigt warden und noch dafür bezahlen.»

«Wirkliche Beleidigungen fangen erst an, wenn sie persönlich werden», erklarte Morosow. «Dies war eine allgemeine Beleidigung. Beleidigen Sie den Mann zurück, indem Sie ihm ein Trinkgeld geben» (Remarque. Arc de Triomphe).

Штерн склонил голову на бок и озабоченно посмотрел на Морозова.

− Дайте ему денег, — посоветовал Морозов.

− Денег? Он швырнет мне их в лицо.

− И не подумает, − возразил Равик. — Если человек так бранится, значит, его можно купить.

− Это не в моих правилах. Тебя оскорбляют, и ты же еще должен платить.

− Оскорбление считается настоящим лишь тогда, когда оно адресовано Вам лично, − заявил Морозов. — А тут прозвучали оскорбления общего характера. Нанесите этому человеку ответное оскорбление — суньте ему денег (Пер. Б. Кремнева и И. Шрайбера).

Данный пример очень удачно показывает «кооперативность» иронии. Достаточно лишь небольшого иронического вступления для создания целого диалога с выражением явно негативной оценки.

Использование прагматической функции позволяет говорящему придать дополнительный смысл ироническим суждениям. Помимо этого, с помощью иронического кода говорящий может избежать излишней категоричности и определенности оценки. Реальная оценка, выносимая автором иронического высказывания, никогда не бывает столь же определенной, как оценка поверхностная. Их противоположность не абсолютна, а противостояние не симметрично относительно некоторой нейтральной точки. Так, ироническое «очень хорошо» не всегда означает «очень плохо», а ироническое «рановато» не всегда значит «поздновато». В оппозиции между прямым значением иронического высказывания и значением его возможной перефразировки реализуются не контрарные отношения, предполагающие диаметральную противоположность между понятиями или суждениями, а контрадикторные отношения или отношения противоречия:

«Wenn du ihn angefallen hättest, ohne Überlegung, wäret ihr in einer Minute getrennt gewesen. Du wärest jetzt auf der Polizei, und er hätte wahrscheinlich nu rein paar blaue Flecken, das weißt du, wie?»

«Ja.» Ravic starrte auf die Straße.dachte nach. «Du hättest höchstens versuchen können, ihn an einer Kreuzung unter die Antos zu stoßen. Aber das wäre auch unsicher gewesen. Er hätte mite in paar Schrammen davonkommen können» (Remarque. Arc de Triomphe).

− Кинешься на него очертя голову — тут же разнимет. Тябя потащат в полицию, а он отделается синяками и легким испугом. Понимаешь?

− Понимаю, − Равик не сводил глаз с улицы.

− В крайнем случае, можно, конечно, толкнуть его под машину. Где-нибудь на перекрестке, − продолжал Морозов. — Но и это мало что даст.Все может кончиться для него несколькими ушибами (Пер. Б. Кремнева и И. Шрайбера).

Мы видим, что говорящий обращается к ироническому типу общения именно потому, что ему выгодно то, что его высказывание не поддается однозначной трактовке.

Прагматическая функция иронии может быть использована в качестве особого кода, который коммуниканты используют в целях координации своих действий в такой ситуации, когда они опасаются или просто не хотят выражать свои мысли прямо. Также функцией иронии является то, что она может служить интимизации отношений между коммуникантами, установлению и упрочению дружеских связей между ними (Салихова, 1976).

Предложение принять участие в иронической игре может рассматриваться как своего рода интеллектуальный и ценностный тест, в основе которого лежит уверенность говорящего в способности адресата достойно решить его. Принимая это предложение, адресат отвечает доверием на доверие. Взаимопонимание, достигнутое таким путем, воспринимается коммуникантами как нечто само собой разумеющееся.

Осуществление какой-либо одной из названных функций не только не противоречит одновременной реализации других функций, но и предполагает их:

«Glauben Sie, dass es Krieg gibt?», fragte ich.

«Höhnen Site nur weiter! Als ob Sie dass nicht wüßten! Was, sonnst bleibt euch übrig mit eurem Tausendjahrigen Reich und euren infamen Rüstungen? Ihr Berufsmörder und Verbrecher! Wenn ihr keinen Krieg macht, bricht euer Schwindel-Wohlstand zusammen und ihr mit ihm!»

«Das glaube ich auch», sagte ich und fühlte die wärme Sonne des späten Nachmittages auf meinem Gisicht wie eine Liebkosung. «Aber wie wird es, wenn Deutschland gewinnt?»Mann mit dem feuchten Anzug starrte mich an und schluckte. «Wenn ihr gewinnt, dann gibt es keinen Got mehr», sagte er dann mit Mühe.

«Das glaube ich auch». Ich stand auf (Remarque. Die Nacht von Lissabon).

− Вы думаете, будет война? — спросил я.

− Так-так! Издевайтесь дальше! Будто вы этого не знаете! А что же ещё остается вам делать с вашим тысячелетним Рейхом и чудовищным вооружением? Вам, профессиональным преступникам и убийцам! Если вы не начнете войну, ваше мнимое благополучие лопнет — и вы вместе с ним!

− Я тоже так думаю, — сказал я и почувствовал вдруг, как по лицу скользнул теплый луч позднего солнца. Его прикосновение было похоже на ласку. — Но что будет, если Германия победит?

Человек в пропотевшем костюме молча уставился на меня и судорожно глотнул.

− Если вы победите, значит, бога больше нет, − сказал он с трудом.

− Я тоже так думаю.

Я встал (Пер. Ю. Плашевского).

Рассмотренный пример позволяет нам сделать вывод, что опровержение позиции оппонента в споре может сопровождаться упрочением связи со слушателем и служить цели урегулирования разногласий.

Если попытаться дать обобщенную характеристику прагматическим функциям, которые выполняет иронический тип общения, то следует отметить, что ирония используется как средство решения тех коммуникативных задач, которые не могут быть эффективно решены с использованием «прямой» связи.

Таким образом, явление иронии становилось неоднократно объектом исследований в различных областях лингвистики. В речи профессионалов (филологов, искусствоведов) «ирония» приобретает значение и функции термина, т.е. имеет специальное значение, выражающее профессиональное понятие или оценку чего-либо и применяемое в процессе познания и освоения научных объектов и отношений между ними. Однако наметившийся подход к иронии как к оценке или способу мировосприятия привел лингвистов к необходимости разграничения двух понятий: иронии как эстетической категории и иронии как языковой категории.

«Ирония» в языке воспринимается как общеупотребительная лексическая единица, и, как правило, выражает общее представление о комической ситуации, ситуации критики или осмеяния.

В основе иронического употребления слова лежит двуплановость значения слова. Поэтому ирония и является контекстуально обусловленным явлением. Ироническое звучание лексических единиц основано на сознательном нарушении функционирования универсального свойства словесного знака − его ассиметрического дуализма. От того, насколько глубоко будет понята и оценена читателем эта смысловая неоднозначность, зависит правильное восприятие им иронической информации.

Особую значимость приобретает изучение имплицитного смысла выражения иронии в языке художественного текста, поскольку одну из характерных особенностей подлинно художественного произведения составляет его смысловая емкость.

Важной особенностью, определяющей формы и способы использования лексического материала языка в художественных текстах, является то, что в целях выражения иронии автор выбирает в лексическом составе языка слова, сами по себе не обладающие иронической насыщенностью, и почти никогда не употребляет для создания иронического эффекта слова, в которых иронически экспрессивный элемент объективно входит в структуру значения.

Велика роль иронии и в определении прагматического воздействия потому, что она подспудно заставляет адресата обращаться к широкому контексту и переживать процесс оценивания своих действий на его фоне. Использование прагматической функции позволяет говорящему придать дополнительный смысл ироническим суждениям.

В языке романов Э.М. Ремарка ирония приводит к скрытому навязыванию иронической оценки, побуждая адресата не просто принять, а самостоятельно выработать мотив для действий по устранению недостатков, ставших предметом иронической критики.

языковый лингвистический ирония переводческий

2. Языковые средства репрезентации иронии в художественной прозе Э.М. Ремарка (прагматический и переводческий аспекты)

2.1 Специфика переводческой трансформации художественного текста

Общая теория перевода составляет часть лингвистической теории перевода, наряду с частными теориями перевода, изучающими лингвистические аспекты перевода с одного данного языка на другой данный язык, и специальными теориями перевода, раскрывающими особенности процесса перевода текстов разных типов и жанров, а также влияние на характер этого процесса речевых форм и условий его осуществления. Общая теория перевода дает теоретическое обоснование и определяет основные понятия частных и специальных теорий перевода. Частные и специальные теории перевода конкретизируют положения общей теории перевода применительно к отдельным типам и видам перевода (Алексеева, 2004).

Лингвистическая теория перевода является, в первую очередь, дескриптивной теоретической дисциплиной, занимающейся выявлением и описанием объективных закономерностей переводческого процесса, в основе которых лежат особенности, структуры и правила функционирования языков, участвующие в этом процессе. Иначе говоря, теория перевода описывает не то, что должно быть, а то, что есть, что составляет природу изучаемого явления. Вместе с тем на основе описания лингвистического механизма перевода оказывается возможным сформулировать некоторые нормативные рекомендации, принципы и правила, методы и приемы перевода, следуя которым переводчик может более успешно решать стоящие перед ним задачи, к примеру, успешно проводить трансформацию при конкретном переводе. В лингвистических исследованиях термином «трансформация» обозначаются различные виды преобразований, которые осуществляются в условиях отсутствия возможности перевода по межъязыковым параллелям (Виноградов, 2006).

Трансформация — модификация языка, темы, стиля оригинала при переводе; реализация инвариантного ядра оригинала в условиях создания перевода.

Само понятие «текст» является одним из важнейших как для общей теории перевода, так и для теории художественного перевода, поскольку именно на текст направлена деятельность переводчика.

Количество критериев репрезентативности художественного текста значительно выше по сравнению с переводом текстов других типов. К данным критериям относится сохранение как можно большего числа художественных образных средств, так как они позволяют широко представить не только чувства, эмоции и переживания как героев, так и самого автора, но и ярко эксплицировать экспрессивно-оценочные и стилистические характеристики художественного произведения в целом. Так, например, для того, чтобы передать мироощущения героев Э.М. Ремарка, переводчики каждый раз прибегают к помощи всевозможных языковых средств:

Die Motoren brummen an, die Wagen klappern und rasseln. Die Straßen sind ausgefahren und voller Löcher. Es darf kein Licht gemacht warden, deshalb rumpeln wird hinein, das wir fast aus dem Wagen purzeln. Das beunruhigt uns nicht weiter. Was kann schon passieren? (Remarque. Im Westen nichts Neues).

Моторы завывают, грузовики громыхают и лязгают. Дороги раззъезжены, на каждом шагу — ухаб, и мы все время ныряем вниз так, что чуть не вылетаем из кузова. Это нас нисколько не тревожит. В самом деле, что может с нами случиться? (Пер. Ю. Афонькина).

С помощью метафорического сочетания моторы завывают, переводчик очень точно передает ситуацию в данном отрывке.

Или:

Die Augen des Alten bekamen einen fast irren Ausdruck. Er verschluckte sich und wurde krebsrot. «Ich lasse Sie verhaften», keuchte er.

«Das konnen Sie nicht, das wissen Sie selbst. Und nun lassen Sie mich in Ruhe, ich habe andere Sorgen.»

«Das ist doch…» Der Major wo lite aufs neue lostoben, aber plotzlich trat er einen Schritt nciher und begann mit weitgeoffneten, haarigen Nasenlochern zu schnuffeln. Sein Gesicht verzog sich. «Ah, jetzt verstehe ich», erkldrte er angewidert. «Deshalb sind Sie nicht in Uniform! Das dritte Geschlecht! Pfiii Teufel! Ein Weibsbild! Parfiimiert! Eine mannliche Hure!» (Remarque. Zeit zu leben und Zeit zu sterben).

Глаза майора стали почти безумными. Он захлебнулся слюной и весь побагровел.

− Я прикажу арестовать вас, − захрипел он.

− Это не в вашей власти, вы отлично знаете. А теперь оставьте меня в покое, мне не до вас.

− Да вы… − Майор хотел было снова заорать, − но неожиданно сделал шаг к Греберу и начал принюхиваться, широко раздувая волосатые ноздри. Лицо его скривилось гримасой. − А-а, понимаю, − протянул он с отвращением. − Вот почему вы не в армии! Третий пол! Тьфу, дьявол! Баба надушенная! Шлюха в брюках (Пер. И. Каринцевой, В. Станевич).

С помощью таких эпитетов как волосатые ноздри и баба надушенная осуществляется полноя передача образа майора и его отношения к окружающим.

Между оригинальным текстом и его переводом устанавливается некое равновесие, зависящее от творческих данных переводчика. Подлинник и перевод существуют в разных культурах, и каждый из них имеет свою специфику.

Не может быть тождества между художественными мирами оригинала и перевода, а существует лишь аналогия, настолько различны их культурные традиции и картины мира. Как отмечает B.C. Виноградов, перевод может лишь бесконечно сближаться с подлинником, потому что у художественного перевода есть свой творец, свой языковой материал и своя жизнь в языковой литературной и социальной среде, отличающейся от среды подлинника (Виноградов, 2006).

Таким образом, художественный перевод, имея своим началом подлинник и находясь в зависимости от него, в то же время обладает определенной степенью самостоятельности. Следовательно, художественный перевод можно признавать заместителем исходного текста в иноязычной культурной среде.

Одно из существенных различий между немецкими оригинальными текстами романов Э.М. Ремарка и их переведенными русскими вариантами проявляется, по нашим наблюдениям, в выражении различных отношений к действительности, вероятности, необходимости и разных субъективных установок говорящих, в том числе и в выражении порой иронического отношения к какой-либо ситуации. Тем не менее, при наличии, в принципе, относительно одинаковых средств экспликации иронии в текстах оригинала и перевода, конкретное и более явно выраженное ироническое значение типичнее для немецкого языка, например:

Alfons lachte. «Siehst du die Kleine in der Ecke? Wie findest du sie?»

«Tadellos.»

«Willst du die? Ich trete sie dir ab, wenn du bleibst, Ernst.»schüttelte den Kopf. «Nicht zu machen.»

«Verstehe. Muß also schon große Klasse sein, die du geschnappt hast! Brauchst nicht verlegen zu warden, Ernst» (Remarque. Zeit zu leben und Zeit zu Sterben).

Альфонс рассмеялся.

− Видишь вот ту маленькую в уголке? Как ты ее находишь?

− Очаровательна.

− Хочешь я тебя ее уступлю, только останься, Эрнст.

Гребер покачал головой:

− Невозможно.

− Понимаю. Наверное, классную девчонку подцепил? Нечего смущаться, Эрнст (Пер. И. Каринцевой, В. Станевич).

Или:gingen durch die Halle. Ein Major und zwei Hauptleute kamen an ihnen vorbei. Graeber grüßte. «Er soll hier von Generälen wimmeln», erklärte er. «Im ersten Stock sind die Büros von ein paar militärischen Kommissionen» (Remarque. Zeit zu leben und Zeit zu Sterben).

Они вошли в холл. Мимо них прошествовали майор и два капитана. Гребер вытянулся перед ними.

− Здесь, наверное, так и кишит генералами, − сказал он. — В первом этаже помещаются канцелярии нескольких военных комиссий (Пер. И. Каринцевой, В. Станевич).

Причиной такой конкретности экспликации иронического отношения может являться то, что немецкий язык сам по себе является более ограниченным в языковом плане, чем русский. Взять, к примеру, глагол кишит, подобранный переводчиками специально для того, чтобы передать наполненность помещения. Следовательно, для передачи каких-либо модальных отношений в художественном тексте при переводе на русский язык чаще всего используется больше лексических единиц.

При переводе должна решаться проблема восприятия читателем культурного аспекта. Сохраняя при переводе концепты культуры, переводчик передает национальный колорит. Однако, как указывают многие исследователи, по тексту перевода не должно быть видно его «иностранное происхождение»», но, с другой стороны, «текст перевода не должен содержать элементов с резкой национально-культурной окраской» (Комиссаров, 1990: 76):

Der Pole sah sehr zufrieden aus und strahlte seinen Bart. «Fiirr mich gar nicht schlimm, der Poulet!»

«Mann Gottes, das will ja niemand wissen!» schrie der Glatzkopf argerlich (Remarque. Liebe Deinen Nachsten).

Поляк разглаживал бороду и казался очень довольным. — Совсем бы не огорчился. Подумаешь, курица.

−Вот заладил! Да тебя ведь никто и не спрашивает! — с досадой воскликнул лысый (Пер. И. Шрайбера).

В приведенном диалоге И. Шрайберу удалось, за счет употребления частицы вот в сочетании с глаголом, придать высказыванию адекватную модальность и экспрессивно наполнить восклицание Mann Gottes. Вторая часть экспрессивного восклицания построена по той же аналогии. Такое сочетание восклицательных предложений позволило переводчику с предельной выразительностью передать ситуацию, созданную Э.М. Ремарком не прибегнув к помощи лексических единиц с национальной окраской.

Общественное предназначение перевода заключается в том, что переводной текст должен быть таким, чтобы он мог использоваться так, как будто он есть оригинал, и, в частности, чтобы он мог цитироваться, как слова автора.

Нередко художественный текст оказывается многослойным: за поверхностным уровнем фабулы могут проступать более глубокие уровни символов, образов, идей и т.п. Вот почему так сложно переводить по-настоящему талантливый художественный текст. В нем есть немало плохо поддающегося передаче в иной культурно-эстетической среде, и практически невозможным оказывается сохранение всего объема художественных средств и содержательных планов. Именно поэтому даже великие переводчики и художники слова впадали в крайность, отрицая возможность художественного перевода, а заодно и перевода вообще.

Следовательно, нам вряд ли возможно составить полный перечень всех языковых средств и механизмов, которыми пользуется Э.М. Ремарк для того, чтобы выразить свои мысли и чувства и донести их до своего читателя, тем более что набор этих средств меняется от эпохи к эпохе, от автора к автору. Не случайно состояние национальной литературы, ее развитость и утонченность, ее история и традиция, богатство ее языка в многообразии его выразительных средств, стилистических уровней и языков свидетельствуют о развитии национального языка и национальной литературы во многом благодаря весомому вкладу великих художников слова.

Тем более, что в настоящее время, когда все более насущной становится потребность внимательного рассмотрения проблемы общения и взаимопонимания различных народов и культур, ведущая роль в преодолении языковых барьеров принадлежит переводу. Процесс перевода обеспечивает контакты между людьми и способствует обмену информацией разного вида, при этом перевод художественных текстов привлекает особое внимание, поскольку потребность людей в высокохудожественных литературных произведениях велика, тексты таких произведений живут веками. Перевод как деятельность и перевод как результат этой деятельности неотделимы от понятия культуры.

Текст есть часть экстралингвистической реальности и по сути своей предстает как опосредованное отображение некоторого фрагмента окружающей действительности, поэтому, следует признать, что мы имеем дело не только с двуязычным переводом, но с двукультурным, интерпретативным переводом. Такой перевод требует передачи тех смыслов, которые заложены в текст, находятся за текстом, входят в пресуппозицию автора и читателя. Эти смыслы являются очевидными для носителей культуры, но зачастую остаются закрытыми для представителей культуры, на язык которой текст переведен, «любой перевод любого произведения является в какой-то мере его толкованием, часто вынужденно рациональным толкованием» (Попович, 1980: 19).

Не следует также забывать, что любое речевое произведение, кроме языкового материала, из которого оно строится, требует как необходимое условие своего существования наличия еще трех компонентов: темы сообщения, ситуации, в которой осуществляется коммуникативный акт и участников этого акта, обладающих как лингвистическими, так и экстралингвистическими знаниями. Учет неязыковых моментов является одним из необходимых условий достижения переводческой адекватности, так как через них раскрывается во многих случаях содержание текста. Известен тот факт, что объем данных неязыковых факторов у разных народов неодинаков, поэтому переводчик не должен надеяться на то, что описываемый, например, в исходном тексте объект будет доступен представителю переводящего языка, в связи с чем переводчик должен располагать всеми необходимыми компетенциями, чтобы донести содержание исходного текста в понятном для рецептора перевода виде:

Das Madchen war jetzt ganz herangekommen. Wir wurden noch freundlicher. «Zeig doch mal den Wagen, Otto», sagte Lenz mit einem raschen Blick zu Koster hin.

«Warum nicht», erwiderte Otto und gab den Blick belustigt zuruck.

«Ich wurde, ihn wirklich gern mal sehen», sagte Binding bereits versohnlicher. «Muß verdammt schnell sein. Hat michja nur so weggepustet» (Remarque. Drei Kameraden).

Девушка подошла к нам. Мы стали еще приветливей.

− Так покажи им машину, Отто, − сказал Ленц, бросив быстрый взгляд на Кестера.

− Что ж, пожалуй, − ответил Отто, улыбаясь одними глазами.

− Да, я охотно посмотрел бы, − Биндинг говорил уже примирителънее. − У нее, видно, чертовская скорость. Этак, здорово живешь, оторвалась от меня (Пер. И. Шрайбера и Л. Яковенко).

Оба переводчика, практически, достигли в передаче данного контекста полной адекватности и сумели это сделать более тонко, путем использования устаревшего наречия этак и с помощью изменения порядка слов в синтаксическом построении.

В лингвистической литературе данный момент называется прагматическим аспектом перевода. Понятие прагматики в языкознании (и шире в семиотике) отнюдь не сводится только к понятию прагматических значениях языковых (и вообще знаковых) единиц. Это понятие гораздо более широкое оно включает в себя все вопросы, связанные с различной степенью понимания участниками коммуникативного процесса тех или иных языковых единиц и речевых произведений и с различной их трактовкой в зависимости от языкового и неязыкового (экстралингвистического) опыта людей, участвующих в коммуникации. Прагматика перевода определяется В.Н. Комиссаровым как «влияние на ход и результат переводческого процесса необходимости воспроизвести прагматический потенциал оригинала и стремление обеспечить желаемое воздействие на Рецептора перевода, т. е., на читателя» (Комиссаров, 1990: 75-78), например:

Lenz wartete schon auf uns. Er war allein. «Wo ist Lina?» fragte ich.

«Sduft», erwiderte er und deutete mit dem Kopf anf das bawische Zelt. «Mit einem Schmied.»

«Mein Beileid», sagte ich.

«Unsinn», meinte Gottfried, «laß uns jetzt lieber zu ernster Mannesarbeit iibergehen» (Remarque. Drei Kameraden).

Лени уже ждал нас. Он был один.

− Где Лина? − спросил я.

− Накачивается пивом, − ответил он и кивнул головой на палатку в сельском стиле. − С каким-то кузнецом.

− Прими мое соболезнование.

− Все это ерунда. Давай-ка лучше займемся серьезным мужским делом (Пер. И. Шрайбера и Л. Яковенко).

В приведенном контексте у одного из участников диалога присутствует оттенок пренебрежения к Лине. В русском переводе выразителем данного модального оттенка является глагол накачивается, с помощью которого и передается негативное отношение к поведению девушки.

Учет прагматических моментов при переводе подобных текстов необходим для достижения желаемого эффекта.

Процесс перевода текстов писателя чрезвычайно сложен, так как в нем содержится немало языковых единиц, плохо поддающихся передаче в иной культурно-эстетической среде. К таким единицам относятся тропы или средства художественной выразительности. Поскольку в настоящее время идет процесс преодоления сугубо лингвоцентрического подхода к оценке перевода, то все больше осознается необходимость достижения того же воздействия переводного текста на своего реципиента, которое предполагалось достичь через текст оригинала. В таком случае принято говорить о коммуникативной равноценности текстов, т.е. перевод должен являться полноценной заменой оригинала.

Все сказанное позволяет нам сделать вывод, что тексты оригинала и перевода, выступая результатом речевой деятельности разных индивидов, но объединенные общностью коммуникативной задачи и обладающие одинаковой функциональной доминированностью, имеют совпадающую структуру своего тематического плана. В основу сопоставительного анализа структуры тематического компонента текста оригинала и перевода положена мысль о том, что иерархии тематического компонента обоих текстов должны обязательно совпадать, так как любые нарушения в тематическом плане текста должны привести к нарушению его информативной структуры.

2.2 Средства выражения иронии, основанные на образном осмыслении слова в художественном тексте

В языке произведений Э.М. Ремарка отмечается широкое использовании различных средств импликации, что придает им особую художественную значимость и неповторимый колорит. Именно эта функция скрытой субъективной оценки, как правило, отрицательного характера, является основной функцией иронии в языке. Можно с уверенностью сказать, что ирония в самых разнообразных ее проявлениях является неотъемлемой составляющей художественного мира писателя.

В целях выражения иронии автор выбирает в лексическом составе языка слова, которые сами по себе не обладают иронической насыщенностью, поскольку лексическая система языка располагает немногочисленными языковыми единицами с узуально закрепленным ироническим смыслом (Мухина, 2006).

Имплицитный способ выражения оценки способствует достижению нескольких целей, главная из них — смягчение определений, характеристик во избежание нанесения морального вреда, создания конфликтных ситуаций, конфронтации сторон. Реципиент должен потратить усилия, чтобы расшифровать и интерпретировать подобные высказывания, выявить иронию.

Для такой импликации многими авторами, в частности Э.М. Ремарком, используются языковые средства выразительности или тропы.

Троп − это любая языковая единица, имеющая смещенное значение, т. е. второй план, просвечивающий за буквальным значением. Взаимодействие и взаимообогащение двух смыслов является источником выразительности (Караченцева, 1999).

Самое важное место среди тропов занимает метафора − перенос имени с одной реалии на другую на основании замеченного между ними сходства. Это средство выразительности часто лежит в основе образных способов выражения иронии. В произведениях Э.М. Ремарка метафоризация некоторых явлений показана особенно четко, так как она является одним из основных средств передачи отношения автора к его героям:

Willi klopft Eduard auf die Schulter.

− «Sie sind ein Kavalier! Andere Wirte hätten gejammert, daß wir ihnen einen Gast vertrieben hätten».

− «Ich nicht». Eduard lächelt. «Der Rohrstockschwinger hat hier noch nie eine anständige Zeche gemacht. Läßt sich nur einladen» (Remarque. Der schwarze Obelisk).

Вилли хлопает Эдуарда по плечу.

— Вы настоящий рыцарь! Другие хозяева начали бы ныть, что мы выжили их клиента!

А я нет, — Эдуард улыбается. — Этот поклонник бамбуковой палки ни разу здесь прилично не кутнул. Только и ждет, чтобы его пригласили другие (Пер. В. Станевич).

Нам следует подчеркнуть, что в семантическом отношении пример метафоризации значения в текстах оригинала и перевода (Der Rohrstockschwinger/ поклонник бамбуковой палки) выражен почти равнозначно. Тем не менее, модальный оттенок переданный Станевичем в русском переводе с помощью целого словасочетания способствует повышению экспрессивности при передаче взаимоотношений героев.

Характеризуя героя своего романа Э.М. Ремарк употребляет метафорический оборот (он садится тонким и стройным) с последующим употреблением сравнения (встает пузатым, как насосавшийся клоп).

В данном случае реализация иронии осуществляется как раз при помощи метафоры и сравнения на метафорической основе. Внимательное наблюдение позволяет отметить, что метафора как бы пронизывает весь контекст, выполняя широкий спектр функций, в том числе эстетическую, познавательную, характеризующую и текстообразующую.

В языке романов Э.М. Ремарка довольно часты случаи представления с помощью метафоры отрицательных черт персонажей:

…eine dürre Frau, die einen Hals wie ein Truthan hatte. Aber dieses unfruchtbare Plattbrätt da draußend lebt. Wird wahrscheinlich steinalt zum Ärger der Mitmenschen (Remarque. Leibe Deinen Nächsten).

…тощая женщина с шеей словно у индюка. А вот эта бесплодная доска живет. И будет жить назло своим современникам, по всей вероятности, до глубокой старости (Пер. Е. Никаева).

В контексте переводчик выражает экспрессивное отрицание как раз при помощи метафоры «Plattbrätt/доска» и сравнения «wie ein Truthan/словно у индюка», как с целью выражения ироничного отношения самого автора, так и экспрессивной экспликации равнодушия, эгоизма и злого характера человека,

Метафоризации у Э.М. Ремарка подвергаются наименования практически одних и тех же объектов: власть, представители власти, война, образы глупых людей и т.д. Метафора является одним из способов привлечения внимания адресатов дискурса и орудием эмоционального воздействия на них.

Следующим выразительным средством, с помощью которого ирония имлицируется в текстах автора является эпитет. Эпитет − это выразительное средство, основанное на выделении качества, признака описываемого явления, которое оформляется в виде атрибутивных слов или словосочетаний, характеризующих данное явление с точки зрения индивидуального восприятия этого явления. Эпитет всегда субъективен, он всегда имеет эмоциональное значение или эмоциональную окраску. Эмоциональное значение в эпитете может сопровождать предметно-логическое значение, либо существовать как единственное значение в слове. Эпитет рассматривается многими исследователями как основное средство утверждения индивидуального, субъективно-оценочного отношения к описываемому явлению. Посредством эпитета достигается желаемая реакция на высказывание со стороны читателя, например:

Die Frau atmete wieder.Ravic sah Sie nur undeutlich; die brennenden elektrischen Birnen mischten sich mit dem Morgen, der durch das Fenster kroch, zu einem gelblich bleichen, kranken Licht.

«Ich glaube, wir können das jetzt ausmachen», sagte er und drehte den Schalter um (Remarque. Arc de Triomphe).

Женщина облегченно вздохнула. Равик с трудом мог разглядеть ее. Горящие электрические лампочки и утро, вползавшее в окно, наполняли комнату желтовато-бледным болезненным светом.

− Я думаю, теперь уже можно погасить, − сказал он и повернул выключатель.

Он снова явственно ощутил, как хмель мягкими ударами отдается у него в голове (Пер. И. Шрайбера и Б. Кремнева).

Действительно, в таких сочетаниях, как «…zu einem gelblich bleichen, kranken Licht/желтовато-бледным болезненным светом» присутствует элемент утверждения индивидуального ощущения, субъективной оценки описываемых явлений. В этом примере прилагательное «gelblich» и «kranken» помимо своего предметно-логического значения приобретает и эмоциональную окраску, поскольку оно выявляет отношение автора к действительности.

В художественных текстах Э.М. Ремарка, частое использование эпитетов с конкретными определяемыми создает устойчивые сочетания. Такие сочетания постепенно фразеологизируются, т. е. превращаются в фразеологические единицы. Эпитеты как бы закрепляются за определенными словами. В них функция эпитета несколько изменяется: эпитет по-прежнему выполняет свою основную стилистическую функцию — выявления индивидуально-оценочного отношения автора к предмету мысли. Но для выражения этого отношения автор не создает свои собственные творческие эпитеты, а пользуется такими, которые из-за частого употребления стали «реквизитом» выразительных средств в общей сокровищнице языка:

Ich trat einen Schritt zurück. Tückischer Satan, dachte ich, das ist der erwartete Schlag. Ich sah mich bereits als Abstinent durchs Leben wander und warf den Blick eines gemarterten Rehkitzes zu Frau Blümenthal hinüber. «Aber, Vater…» sagte ich.

«Laß mal, Mutter», erwiderte er (Remarque. Drei Kameraden).

Я сделал шаг назад. «Коварный сатана, − подумал я, − вот удар, которого я ждал». Я уже представлял себе, что буду продолжать жизнь трезвенником и посмотрел на фрау Блюменталь глазами истерзанного ягненка.

− Но, отец… − сказала она.

− Оставь, мать, — ответил он (Пер. И. Шрайбера и Л. Яковенко).

Шрайбер и Яковенко завершили процесс закрепления эпитетов за конкретными определяемыми. В результате перевода на русский язык получились неразложимые фразеологические единицы, в которых определяемое и определение сливаются в одно понятие, например «Tückischer Satan /коварный сатана» или «den Blick eines gemarterten Rehkitzes /глазами истерзанного ягненка». В такого рода сочетаниях, эпитеты называются постоянными эпитетами.

Эпитет и логическое определение противопоставлены. Логические определения выявляют общепризнанные объективные признаки и качество предметов, явлений. Однако любое из этих определений может стать эпитетом в том случае, если оно будет использовано не только или не столько в предметно-логическом, сколько в эмоциональном значении, например:

Argerlich ging ich um sechs Uhr zum Café-International. Das war meine Zuflucht, Lenz halte es mir ja auch bestätigt. Zu meinem Erstaunen herrschte ein Riesenbetrieb, als ich eintrat. Auf der Theke standen Torten und Napfkuchen; und der plattfüßige rannte mit einem Tablett voll Kaffeegeschirr klappernd ins Hinterzimmer. Ich blieb stehen. Kaffee, kannenweise? Da mußte ja ein ganzer Verein schwer betrunken unter Tischen leigen (Remarque. Drei Kameraden).

Расстроенный, отправился я в шесть часов в кафе «Интернациональ». Там было мое давнее убежище. Ленц снова подтвердил это. К моему изумлению, я попал в суматоху большого пиршества. На стойке красовались торты и пироги, и плоскостопый Алоис мчался в заднюю комнату с подносом, уставленным бренчащими кофейниками. Я замер на месте. Кофе целыми кофейниками? Должно быть, здесь пирует большое общество и пьяные уже валяются под столами (Пер. И. Шрайбера и Л. Яковенко).

Наш анализ оригинала и перевода данного примера свидетельствует о том, что писателю удалось перестроить логические определения Zuflucht/давнее убежище и ein ganzer Verein/большое общество в полноценные эпитеты, а переводчику — граммотно подобрать подходящие значения.

В отрывках из художественных произведений Э.М. Ремарка эпитет не только отражает обстановку отдельного коммуникативного акта, поступка или действия, но и служит средством импликации иронии. Языковая импликация, носящая ироничный характер, реализуется в микроконтексте, границы которого определяются текстовой, т.е. изображенной в тексте ситуацией.

Следует отметить, что для реализации импликаций иронии в своих произведениях, писатель использует также гиперболу. Гипербола − это художественный прием преувеличения, причем такого преувеличения, которое с точки зрения реальных возможностей осуществления мысли представляется сомнительным или просто невероятным. Писатель, употребляя гиперболу, всегда рассчитывает на то, что читатель поймет преувеличение как умышленный стилистический прием. Иными словами, художественная гипербола предусматривает как бы взаимный договор между создателем гиперболы и читателем. Оба понимают, что данное высказывание имеет определенный подтекст. Оба соглашаются, что это есть одна из форм более красочно, ярко, выпукло, эмоционально выразить отношение к описываемым явлениям, например:

«Zehn Tage spatter waren die Grenzen gesperrt. Der Krieg hatte begonnen.»

«Wurden Sie auch im Velodrome eingesperrt?»

«Natürlich.»

«Erinnern Sie sich an die letzten Tage vor dem Kriege, als Paris verdunkelt wurde?»

«Daran natürlich! Es war, als würde die Welt verdunkelt sie» (Remarque. Die Nacht von Lissabon).

− Десять дней спустя границы были перекрыты. Началась война.

− Вас тоже держали на велодроме?

− Конечно.

− Помните эти дни, когда началась война, и в Париже было объявлено затмение?

− Конечно! Казалось, затемнен весь мир (Пер. Ю. Плашевского).

В приведенном диалоге Ю. Плашевскому удалось передать художественную гиперболу и ее значение на русский язык не просто с помощью глагола темный, который не смог бы отразить нужную модальность, переводчик использует причастие затемнен, добиваясь тем самым нужного экспрессивного эффекта.

В гиперболе, пожалуй, больше, чем в других приемах, проявляется разница между эмоциональным значением и эмоциональной окраской. В гиперболе слова сохраняют свое предметно-логическое значение, но алогичность придает всему высказыванию эмоциональный оттенок (окраску).

В гиперболе реализуются одновременно два значения: основные, предметно-логические значения слов и контекстуально-эмоциональные значения слов. Гипербола может «наслаиваться», налагаться на другие тропы — эпитеты, сравнения, придающие образу черты грандиозности:

«Weiß du überhaupt, was das ist, Atmosphäre?»

«Luft, die man in einen Reifen pump,» erklärte ich mürrisch.

«Natürlich», sagte er mitleidig und verachtungsvoll, «Luft, natürlich! Atmosphäre, Aura, Strahlung, Wärme, Geheimnis, − das, was die Schönheit erst beseelt und lebendig macht…» (Remarque. Drei Kameraden).

− А ты-то вообще понимаешь, что такое − атмосфера? — добавил он.

− Воздух, который накачивают в болоны, − угрюмо заявил я.

− Ну конечно! — сказал он с выражением жалости и презрения. — Конечно же воздух! Атмосфера — это ореол, излучение, тепло, таинственность — всё, что одушевляет красоту и делает ее живой… (Пер. И. Шрайбера).

В преведенном диалоге И. Шрайберу удалось путем подбора гиперболических эпитетов наполнить отрывок из оригинального текста необходимой эмоциональностью: «Atmosphäre, Aura, Strahlung, Wärme, Geheimnis / Атмосфера — это ореол, излучение, тепло, таинственность».

Путем наслаивания в текстах Э.М. Ремарка образуются также гиперболические сравнения:

Bollwies kam nach einer halben Stunde so verstört zurück, als hätte er die Seeschlange gesehen. Schweigend schrieb er den Scheck aus und einen zweiten dazu (Remarque. Drei Kameraden).

Больвис вернулся через полчаса и был так потрясен, словно увидел морского змея. Он молча выписал чек, а затем стал выписывать второй (Пер. И. Шрайбера).

Перевод на русский язык данного примера четко отражает то, что в гиперболе происходит столкновение обычного, естественного в отношениях между явлениями и предметами и невозможного, нереального, гротескного «als hätte er die Seeschlange gesehen/ словно увидел морского змея».

Обратной гиперболой чаще всего называют литоту, которая также присутствует в текстах писателя. Литотой (от гр. litótēs — простота) называется образное выражение, преуменьшающее размеры, силу, значение описываемого.

По существу литота чрезвычайно близка гиперболе по своему выразительному значению, почему ее и можно рассматривать как вид гиперболы. В старинных работах по риторике гипербола делилась на «увеличение» и «уменьшение». В произведениях Э.М. Ремарка литота чаще всего принимает форму сравнения или эпитета, например:

«Die armen Reichen!» sagte Pat. «Da ist es wahrscheinlich besser, wir bilden uns ein, wir waren es schon gewesen und hätten alles bereits wieder verloren» (Remarque. Drei Kameraden).

− Бедные богачи! — сказал Пат. — Тогда, пожалуй, лучше представим себе, что мы уже были богаты и успели все потерять (Пер. И. Шрайера и Л. Яковенко).

Перевод текста оригинала может служить ярким примеров литоты в форме эпитета и наглядно подчеркивать ироничность словосочетания Die armen Reichen/ Бедные богачи.

Или:war ein kleiner Renault, in deme in Mann saß, der eine Brille und einen schwarzen, steifen Hut trug. Bei jeder Drehung sah man einen Augenblick sein weißes entrüstetes Gesicht. Dann fing sich der Wagen und hielt auf den Arc am Ende der Strafe zu, wie auf das riesige Tor des Hades — ein kleines grünes Insekt, aus dem eine blasse Faust in den Nachthimmel drohte [Remarque. Arc de Triomphe].

Это был маленький «Рено», за рулем сидел мужчина в очках и черном котелке. При каждом повороте мелькало его бледное возмущенное лицо. Наконец машина перестала вертеться и устремилась в направлении Триумфальной арки, высившейся вдалеке подобно гигантским вратам Аида; «Рено» напоминал маленькое зеленое насекомое; из него высовывался бледный кулак, грозивший ночному небу (Пер. И. Шрайбера и Б. Кремнева).

При внимательном рассмотрении переведенного на русский язык контек-ста можно заметить, что он в семантическом отношении соответствуют немецкому оригиналу. Перевод И. Шрайбера и Б. Кремнева полностью эксплицирует литоту в фоме сравнения ein kleines grünes Insekt/ маленькое зеленое насекомое на русский язык.

Между узуальными и окказиональными значениями, в результате иронической трансформации семантики слова, возникают отношения несоответствия, противоречия, которые и служат основой для возникновения импликации определенного содержания, выступающей в виде авторской субъективной оценки предметов и явлений действительности, что как раз и является механизмом создания иронии.

Таким образом, на примере небольших отрывков из романов Э.М. Ремарка мы видим, как и с помощью каких языковых средств может воплощаться ирония в тексте художественных произведений. Выражение иронии в произведениях Э.М. Ремарка с помощью изобразительных средств, связано с экспрессивно-образным и эмоционально-оценочным употреблением языковых единиц. В основу этого употребления заложен принцип семантической двуплановости, который формируется за счет узуальных и окказиональных, прямых и переносных значений.

2.3 Ирония как категория модальности

Большинство лингвистов, занимающихся проблемой разграничения модальности и эмоциональности, определяют эмоциональное отношение говорящего к предмету речи как специальную форму выражения отношения человека к окружающему миру, что позволяет включить эмоциональность в категорию модальности.

В нашей работе эмоциональность считается неотъемлемой частью категории субъективной модальности, а в связи с тем, что разграничение эмоциональности и модальности не всегда возможно, в исследовании используется термин модально-эмоциональная коннотация, под которым понимается субъективное отношение (в том числе и эмоциональное) говорящего к содержанию своего высказывания с учетом объекта речи (Петров, 1982).

Субъективная модальность охватывает всю гамму реально существующих в естественном языке эмоционально-экспрессивных оттенков субъективного отношения к сообщаемому, таких как: уверенность, протест, сомнение, удивление, ирония и др.

Создание ироничного смысла высказывания обусловлено интенцией говорящего выразить свое отношение к действительности косвенным путем. Ирония, таким образом, может рассматриваться как форма эмоционального освоения действительности, относящаяся к категории субъективной модальности.

Ирония обычно не выражена формально, а выявляется на основе контекста или фонового знания, исключающих возможность буквального понимания сказанного (написанного), например:

Trieb in der benachbarten Baracke einen zweiten Bettnässer auf, der Kindervater hieß. Den quartierte er mit Tjaden zusammen. In den Baracken standen die typischen Bettgestelle, zwei Betten übereinander, die Bettböden aus Draht. Himmelstoß legte beide nun so zusammen, dass der eine das obere, der andere das darunter befindliche Bett bekam. Der untere war dadurch natürlich scheußlich daran. Dafür wurde am nächsten Abend gewechselt, der untere kam naach ober, damit er Vergeltung hatte. Das war Himmelstoß Selbsterziehung (Remarque. Im Westen nicht Neues).

Химмельштос отыскал в соседнем бараке другого солдата, страдавшего тем же недугом, по фамилии Киндерфатер и перевел его к Тьядену. В бараках стояли обычные армейские койки, двухъярусные, с проволочной сеткой. Химмельштос разместил Тьядена и Киндерфатера так, что одному из них досталось верхнее место, другому — нижнее. Понятно, что лежащему внизу приходилось несладко. Зато на следующий вечер они должны были меняться местами: лежащий внизу перебирался наверх и, таким образом, совершалось возмездие. Химмельштос называл это самовоспитанием (Пер. Ю.Афонькина).

При рассмотрении данного примера нами отмечено, что именно контекст усиливает модальность высказывания damit er Vergeltung hatte/ таким образом, совершалось возмездие. В этом случае контекст направлен на уточнение способа выражения модальной оценки степени достоверности в языковом плане.

Вопрос иронической категории модальности широко рассматривается в работах многих современных лингвистов: Мухина Ю.Н. (Мухина, 2006); Петров Н.Е. (Петров, 1982).

Категориальная сущность текстового уровня модальности проецирует весь круг явлений, связанных с точкой зрения говорящего на содержание высказывания. Исследователи категории модальности на уровне текста подчеркивают присутствие значительной доли субъективного в этой категории. Каждое высказывание, как правило, построено как бы из двух этажей, первым из которых является информация, а вторым — субъективная ироничная оценка этой информации. Это можно хорошо продемонстрировать отрывком из романа Э.М. Ремарка «Черный обелиск»:

Georg Kroll ist knapp vierzig Jahre; aber sein Kopf glänzt bereits wie die Kegelbahn im Gartenrestaurant Boll. Er glänzt, seit ich ihn kenne, und das ist jetzt über fünf Jahre her. Er glänzt so, dass im Schützengraben, wo wir im selben Regiment waren, ein Extrabefehl bestand, dass Georg auch bei rühigster Front seinen Stahlhelm aufbehalten müsse — so sehr hätte seine Glatze selbst den sanftmütigsten Gegner verlockt, durch einen Schuß festzustellen, ob sie ein riesiger Billardball sei oder nicht (Remarque. Der schwarze Obelisk).

Георгу Кроллю ровно сорок лет, но его лысая голова уже блестит, точно шар в биллиардной в саду пивной Болля. Она блестит с тех пор, как я его знаю, а познакомился я с ним пять лет назад. Лысина эта так блестит, что когда мы сидели в акопах — а мы были в одном полку — командир отдал особый приказ, чтобы Георг, даже при полном затишье на фронте, не снимал каски, ибо слишком силен был соблазн для самого благодушного противника проверить с помощью выстрела, не огромный ли это биллиардный шар (Пер. В. Станевич).

В. Станевич блестяще справился с переводом данного контекста и смог донести до русского читателя не только модальный оттенок, но и ту полноту экспрессивности, которая свойственна оригиналу. Данное высказывание можно считать субъективно-оценочным. Сама же субъективная оценка автора, или в целом модальность, является сущностью высказывания, а не отдельным его фрагментом.

При этом категория модальности возводится в ранг содержательных категорий текста, и выражает субъективно-оценочное отношение автора к своей речи. Следовательно, ироническая модальность несет на себе отпечаток субъективности в силу неизбежного присутствия «человеческого фактора», например:

Aus dem Tor unseres Hauses tritt der pensionierte Feldwebel Knopf. Er ist ein dünner Mann mit einer Schirmmütze und einem Spazierstock, der, trotz seines Berufes und obschon er außer dem Exerzierreglement nie ein Buch gelesen hat, aussiet wie Nietzsche. Gegen Mitternacht wird er wieder zurückkommen, dann von rechts — er hat damit seinen Rundgang durch die Kneipen der Stadt beendet,der, wie es sich für einen alten Militär gehört, methodisch erfolg (Remarque. Der schwarze Obelisk).

Из ворот нашего дома выходит фельдфебель-пенсионер Кнопф. Это худой человек в картузе и с тросточкой: несмотря на его профессию и на то, что он, кроме строевого устава, не прочел за всю жизнь ни одной книжки, он чем-то похож на Ницше. Около полуночи он появляется опять — на этот раз справа, — ибо закончил обход городских пивнушек, который, как подобает бывшему вояке, совершает неукоснительно каждый вечер (Пер. В. Станевич).

В русской версии семантической и модальной идентичности оригинала удается достичь путем достоверной передачи модального смысла с ироническим оттенком er hat damit seinen Rundgang durch die Kneipen der Stadt beendet, wie es sich für einen alten Militär gehört / ибо закончил обход городских пивнушек, который, как подобает бывшему вояке.

Непосредственная картина окружающего нас мира и картина, описанная художником в произведении, включает признаки, характеризующие его мировоззрение, соответствующее его восприятию. Поэтому модальность текста проявляется ещё и в отборе характеристик, описанных в тексте объектов, явлений, а также в отборе этих объектов и явлений повествования.

Так как модальность сама по себе не определяет действительность, а реализует отношение автора к действительности, то на уровне художественного текста необходимо, на наш взгляд, более детально рассмотреть понятие авторской модальности. Э.М. Ремарк, помимо всего прочего пользуется таким простым тропом, как сравнение, например:

Steiner nickte im zu. Dann stieg er über ein paar schlafende junge Leute weg, die mit offenen Mündern an der Wand lagen, und ging zur Tür. Am Tisch das Langerichtsrats Epstein saß eine gedunsene Jüdin. Sie hielt die Hände gefaltet und starrte Epstein, der salbungsvoll dozierte, an wie einen unzuverlässigen Gott. Vor ihr auf dem Tisch lagen fünfzig Groschen. Epsteins haarige linke Hand lag dicht daneben wie eine große lauernde Spinne (Remarque. Leibe Deinen Nächsten).

Штайнер простился с ним. Затем перешагнул через нескольких спящих молодых людей, лежавших с открытыми ртами у стены, и направился к двери. За столиком земельного советника юстиции Эпштайна сидела еврейка с опухшим лицом. Сложив руки, она взирала на вещавшего что-то и сугубо авторитетного Эпштайна, как на бога, которому все же доверяться не стоит. На столике лежала приготовленная монетка в пятьдесят грошей. Рядом с ней покоилась волосатая левая рука Эпштайна, похожая на огромного паука, подстерегающего добычу (Пер. И. Шрайбера).

Следует отметить, что в анализируемом примере имеет место сравнение Epsteins haarige linke Hand lag dicht daneben wie eine große lauernde Spinne /волосатая левая рука Эпштейна, похожая на огромного паука, подстерегающего добычу. Переводчик справился с поставленной задачей и показал, что этот троп обладает повышенной модальностью, так как его использование в составе предложение свидетельствует о двойственном характере безупречного на первый взгляд Эпштайна.

Ироническая модальность изначально субъективно определенна и воплощается в художественных произведениях Э.М. Ремарка посредством двух параметров — напряженности и объема. Напряженность определяется степенью эмоциональности авторского отношения к происходящему, и ее уровень может быть выражен не только лексическими значениями, составляющими ее внутренний аспект, но и самой структурой сообщения, образующей внешний аспект модальности, например:

Er (Riesenfeld) erspäht an der Bar eine Frau in weißer Seide und stürzt auf sie zu. Stolz stößt er sie mit seinem Spitzbauch über die Tanzfläche. Sie ist einen Kopf größer al ser und start gelangweilt über ihn in den Raum, der mit Ballons dekoriert ist. Unterhalb aber kocht Riesenfeld wie ein Vesuv. Sein Dämon hat ihn gepackt. «Wie wärs wenn wir ihm Schnaps in seinen Wein gössen, damit er rascher voll wird?» sage ich zu Georg. «Der Knabe säuft ja wie ein gefleckter Waldesel! Dies ist unsere fünfte Flache! In zwei Stunden sind wir bankrott, wenn das so weitergeht. Wir haben schon ein paar Hügelsteine versoffen, schätze ich. Hoffentlich bringt er das weiße Gespenst nicht an den Tisch, so dass wire s auch noch tränken müssen» (Remarque. Der schwarze Obelisk).

Он (Ризенфельд) высматривает за стойкой бара женщину в белом шелку и устремляется к ней. Гордо толкает он ее своим острым пузом туда и сюда по танцплощадке. Она на голову выше своего кавалера и смотрит скучающим взглядом поверх него в зал, где плавают воздушные шары. А внизу Ризенфельд пылает, как Везувий. Его демон овладел им. — А что, если подлить ему водки в вино, чтобы он поскорее насосался? — говорю я Георгу. Ведь мальчик пьет, как дикий осел! Мы ставим уже пятую бутылку. Если так пойдет дальше — мы через два часа будем банкротами (Пер. В. Станевич).

В переводе данного контекста на русский язык семантическое и модальное наполнение текста достигается посредством увеличения напряжения и объема экспрессивности.

Исследование такой текстовой иронической модальности требует рассмотреть данную категорию не как совокупность модальных признаков отдельных фраз или предложений, а как комплексное отражение позиции автора, проявляющейся во всей полноте лишь в тексте.

Все сказанное позволяет сделать нам вывод, что художественное произведение является отражением объективной реальности, какой ее видит и воспринимает автор. Текстовая модальность, на наш взгляд, это модальность единого целого. Фразовая же модальность, окрашивая фрагменты текста, обеспечивает восприятие адресатом субъективно-оценочной модальности всего целого и включается в текстовую модальность. Художественное отражение включает в себя личностное отношение художника к изображаемому, выражение его суждений, чувств, ценностных установок. Следовательно, субъективно-оценочное отношение автора к действительности, находящее свое воплощение в языковой форме художественного текста и отражающее личностную позицию художника, реализует категория модальности в языке художественного текста.

2.4 Иронии в структуре контекста

Интерпретация иронии − сложная коммуникативная задача, поскольку ироническое высказывание, как и любой другой способ непрямой коммуникации, требует различать значение высказывания и значение говорящего. Интерпретация иронии осложняется еще и тем, что говорящий создает особые отношения между собой, адресатом высказывания и объектом иронии. Эти отношения могут преследовать различные цели: установление отношения доминирования, критику, реже − похвалу объекта иронии, агрессию и т.д. Следовательно, адресат должен не только распознать ироническую интенцию говорящего, но и решить, какова цель, которую преследует говорящий, выбирая иронию как способ коммуникации. Первое, с чем имеет дело адресат − это собственно вербальная составляющая. Именно она служит сигналом наличия иронических отношений (Палкевич, 2001).

В дальнейших рассуждениях будем называть ее внутренним (вербальным) контекстом. Помимо внутреннего, будем также выделять контекст внешний − ситуацию, в которой участвуют все три стороны: говорящий, адресат и объект иронии. Внутренний контекст принципиально отличается от контекста внешнего. Внутренний контекст является почвой для множества интерпретаций высказывания (потенциально это множество может быть бесконечным), например:

Der Leutnant sah uns an. Er wusste, was wir dachten. Auch sonst wusste er noch manches, denn er war zwischen uns groß geworden und als Unteroffizier zur Kompanie gekommen. Er hob den Deckel noch einmal vom Kassel und schnupperte. Im Weggehen sagte er: «Bringt mir auch einen voll» (Remarque. Im Westen nichts Neues).

Лейтенант посмотрел на нас. Он понял, о чем мы думаем. Он вообще многое понимал — ведь он сам вышел из нашей среды: в роту он пришел унтер-офицером. Он ещё раз приподнял крышку котла и понюхал. Уходя, он сказал:

− Принесите и мне тарелочку (Пер. Ю. Афонькина).

Мы видим, что переводчик тонко подмечает направление мыслей лейтента и находит возможность адекватного представления внутреннего контекста в русской версии за счет идентичного с тектом оригинала употребления лексических средств.

Внешний контекст, понимаемый максимально широко, напротив, функционирует как набор ограничений, которые позволяют интерпретировать высказывание как ироническое. Внешний и внутренний контекст играют различную роль в интерпретации иронии. Чтобы адресат мог сделать вывод о несовпадении значения высказывания со значением говорящего, внутренний контекст должен содержать сигналы этого несовпадения. Их роль − предупредить адресата сообщения о наличии дополнительного значения. Ключи к интерпретации высказывания как иронического лежат вне самого высказывания: чтобы определить, кто или что является объектом иронического отношения говорящего, адресат должен обратиться к контексту внешнему. Наличие такого контекста помогает адресату распознать истинное отношение автора к объекту иронии:

«Wo ist Gottfried?» fragte ich.

«In irgendeiner politischen Versammlung…»

«Verrückt! Was will er den da?»öster lachte. «Das weiß er selbst nicht. Wahrscheinlich sitzt ihm das Frühjahr in den Knochen. Da muss er ja immer irgend etwas Neues haben» (Remarque. Drei Kameraden).

− Где Готтфрид? — спросил я.

− Отправился на какое-то политическое собрание…

− Рехнулся он, что ли? Что ему там нужно?

Кестер улыбнулся.

− Этого он и сам не знает. Видимо, из-за весны кровь заиграла — все время хочется чего-то новенького (Пер. И. Шрайбера и Л. Яковенко).

Идея внешнего контекста полностью реализована И. Шрайбером и Л. Яковенко в переводе на русский язык, так полностью понять смысл последнего высказывания в данном примере (Wahrscheinlich sitzt ihm das Frühjahr in den Knochen. Da muss er ja immer irgend etwas Neues haben/ Видимо, из-за весны кровь заиграла — все время хочется чего-то новенького) можно только благодаря адекватной передачи предыдущих реплик героев.

Следует обратить внимание также на то, что ирония актуализирует отношения между мышлением и действительностью. Всякое понятие для нее есть суждение (представление) о предмете, в той или иной степени расходящееся с тем, что заметил и открыл Ироник. Категории субъективности (объективности, истинности) ложности существенны для иронического мышления, поскольку всякое понятие предстает в нем как концепция — одна из возможных интерпретаций отраженного в понятии явления (Походня, 1984).

Кодирование иронической информации, внутреннего содержания иронии осуществляется через указание на контекст, позволяющий правильно понять исходную ценностную ориентацию субъекта иронии.

Риторический вопрос сам по себе не содержит ни тени иронического смысла, только контекст (на который имеется прямое указание в тексте) помогает расшифровать внутреннее, иронически-насмешливое значение, например:

«Keinen Zweck zu warten,» sagt Eduard. «Wir haben nie genug Gulasch und sind immer vorzeitig ausverkauft. Oder möchten Sie ein deutsches Beefsteak? Das können Sie hier an der Theke essen».

«Lieber tot», sage ich. «Wir werden Gulasch kriegen, und wenn wir dich selbst zerhacken müssen».

«Wirklich?» Eduard ist nichts als ein fetter, zweifelnder Triumph.

«Ja,» erwidere ich und gebe ihm einen zweiten Klaps auf den Bauch. «Komm, Georg, wir haben einen Tisch.» (Remarque. Der schwarze Obelisk).

— Ждать нет смысла, — заявляет Эдуард. — У нас гуляша никогда не хватает, его тут же весь разбирают. А может, вы желаете немецкий бифштекс? Вы можете его скушать, не отходя от стойки.

Лучше смерть, — отвечаю я. — Гуляш мы раздобудем, даже если бы тебя самого пришлось изрубить на кусочки.

Вот как? — Теперь Эдуард воплощение жирного торжествующего скептицизма.

Да, — говорю я и хлопаю его по брюху. — Пошли, Георг, я вижу столик (Пер. В. Станевич).

Риторический вопрос Wirklich?/Вот как? дополняется как самим автором, так и переводчиком метофорическим эпитетом Eduard ist nichts als ein fetter, zweifelnder Triumph/Теперь Эдуард воплощение жирного торжествующего скептицизма, что позволяет наполнить вопрос не только определенной модальностью, но и поставить его в начале иронического высказывания.

Тонкость иронии зависит от намека, «знака иронии». Чем яснее и откровеннее намек, тем ирония грубее, и наоборот, чем туманнее и сложнее намек, тем ирония тоньше.

Ирония без достаточного контекста не может быть понята и превращается в обман или лицемерие, так как нарушается ее коммуникативный характер (Палкевич, 2001).

Ирония одной эпохи не воспринимается как ирония в другой период, если теряется из виду конкретно-исторический социальный и культурный контекст.

Опираясь на различный контекст, ирония выступает более открыто или скрыто, завуалировано. По этому признаку мы разделили иронию на два вида: прикрытая и открытая. Они отличаются степенью выявления основного смысла. В прикрытой иронии субъект скрывает свою негативную оценку за положительной и одновременно указывает на нее через тот или иной контекст. Открытая ирония не скрывает своей негативной оценки, хотя прямой смысл высказывания ей формально противоречит:

Ein Kellner kam heran.

«Hat sie Sie hergeschickt?»

«Nein, mein Herr,» erklärte der Kellner mit einem hinreißend unschuldigen Lächeln.

«Es war ein Gedanke von mir.»

«Gut. Beerdigen Sie ihn. Bringen Sie uns lieber etwas zu essen.»

«Was wollte er?» fragte Schwarz.

«Uns verkuppeln mit der Enkelin Mata Haris. Sie müssen ihm zuviel Trinkgeld gegeben haben» (Remarque. Die Nacht von Lissabon).

Подошел официант.

Она вас прислала к нам?

Нет, что вы, — возразил официант с заискивающей улыбкой. — Это моя собственная идея.

Хорошо. Предадим ее забвению. Принесите нам лучше чего-нибудь поесть.

Что он хотел? — спросил Шварц.

Сосватать нам внучку Мата Хари. Вы, наверно, дали ему слишком много на чай (Пер. Ю. Плашевского).

Даже простой взгляд на данный на перевод позволяет отметить, что только с помощью контекста можно увидеть негативно-ронический смысл диалога. Модальная адекватность оригиналу полностью соблюдается, так же как и экспрессивный оттенок в словах говорящего.

Проблема контекста в связи с иронией всегда привлекала к себе внимание исследователей. В генезисе языка слово первоначально имело «симпраксический» характер. При этом большую роль играли паралингвистические средства уточнения контекста ситуации. По мере ослабления «симпраксической» окраски языка и усиления «синсемантической» уменьшалась роль паралингвистических средств. С другой стороны, слово, как правило, многозначно, уточнение «ближайшего», или «денотативного», значения происходит благодаря включению в конкретную ситуацию, в психолингвистический контекст.

Выбор форм и средств выражения иронии обуславливается рядом факторов: субъективным и объективным соотношением ценностных потенциалов субъекта и объекта иронии, нравственной мерой и контекстом, характером взаимоотношений и социальным положением собеседников, воспитательными задачами. Ирония может опираться на общий исторический и социальный контекст, а также на узкий контекст общения группы, кружка близких людей. Важен тот факт, что в процессе общения «семантическая информация, которую адресат получает из данного сообщения, определяется тезаурусом этого адресата» (Виноградова, 1956: 4).

Один и тот же текст разные адресаты-реципиенты могут воспринимать по-разному, поэтому информированность реципиента о контексте важное условие реализации иронии как отношения.

Ирония чаще всего строится на использовании во внешнем плане положительной характеристики при подразумевании во внутреннем, скрытом, плане отрицательной. По мнению исследователей, это связано с тем, что положительное суждение относится к области нормы, а критическое к разряду исключений. Объектом для «отзвука» гораздо лучше может служить норма, поэтому во внешнем плане положительная оценка встречается чаще (Пави, 1980).

Герои Э.М. Ремарка любят и ценят юмор, как ценил его и сам писатель. Юмор и ирония помогают его героям справляться с давящим гнетом обстоятельств, например:

Morosow grinste. «Für einen illegalen Flüchtling treibst du dich eigentlich ziemlich fresch in den elegantesten Lokalen von Paris herum.»

«Das sind die einzigen, in denen mal völlig sicher ist, Boris./…/»

«Stimmt. Mit wem gehst du denn? Mit dem deutschen Gesandten als Protektion?» (Remarque. Arc de Triomphe)

Морозов ухмыльнулся.

Для беспаспортного беженца ты ведешь себя довольно нахально — посещаешь самыэ элегантные рестораны Парижа.

Только в них и чувствуешь себя в полной безопасности, Борис. /…/

Верно. С кем ты будешь ужинать? Уж не с германским ли послом? В качестве его протеже? (Пер. Б. Кремнева, И. Шрайбера).

В примере отрывка переводчики эксплицируют ироничное отношение Морозова к его оппоненту с помощью частицы уж, которая несет в данном случае определенную эмоциональную нагрузку.

Ирония дает их взгляду высоту и чувство превосходства. Избыток иронических парадоксов порожден не только остротой ума, но и человеческой слабостью.

Использование тех или иных средств импликации иронии всегда связано с контекстом. Контекст как единое целое благодаря своей тематической ориентации определяет их коммуникативную значимость. Он существенно помогает в идентификации объективно многозначных, а также «бессодержательных», «пустых» лексических единиц, обеспечивает их понимание и интерпретацию, так как в изолированном виде они обладают множеством толкований; конкретизирует значение многозначных лексических единиц; определяет их эффективность и роль в номинативной функции; уточняет и специфицирует интерпретацию словообразовательных конструкций.

Таким образом, наши наблюдения позволяют отметить, что язык художественных произведений Э.М. Ремарка есть часть экстралингвистической реальности и по сути своей предстает как опосредованное отображение некоторого фрагмента окружающей действительности.

Тексты оригинала и перевода, выступая результатом речевой деятельности разных индивидов, но объединенные общностью коммуникативной задачи и обладающие одинаковой функциональной доминированностью, имеют совпадающую структуру своего тематического плана.

Процесс перевода текстов писателя чрезвычайно сложен, так как в нем содержится немало языковых единиц, плохо поддающихся передаче в иной культурно-эстетической среде. К таким единицам относятся тропы или средства художественной выразительности.

В языке произведений Э.М. Ремарка отмечается широкое использовании различных средств импликации, что придает им особую художественную значимость и неповторимый колорит.

В целях выражения иронии автор выбирает в лексическом составе языка слова, которые сами по себе не обладают иронической насыщенностью, поскольку лексическая система языка располагает немногочисленными языковыми единицами с узуально закрепленным ироническим смыслом.

Выражение иронии в произведениях Э.М. Ремарка с помощью изобразительных средств, связано с экспрессивно-образным и эмоционально-оценочным употреблением языковых единиц. В основу этого употребления заложен принцип семантической двуплановости, который формируется за счет узуальных и окказиональных, прямых и переносных значений.

Между узуальными и окказиональными значениями, в результате иронической трансформации семантики слова, возникают отношения несоответствия, противоречия, которые и служат основой для возникновения импликации определенного содержания, выступающей в виде авторской субъективной оценки предметов и явлений действительности, что как раз и является механизмом создания иронии.

Использование тех или иных средств импликации иронии всегда связано с контекстом. Контекст как единое целое благодаря своей тематической ориентации определяет их коммуникативную значимость. Опираясь на различный контекст, ирония выступает более открыто или скрыто, завуалировано.

Анализ оригинала и перевода художественных текстов Э. М. Ремарка позволяет сделать заключение, что выбор форм и средств выражения иронии обуславливается у писателя рядом факторов: субъективным и объективным соотношением ценностных потенциалов субъекта и объекта иронии, нравственной мерой и контекстом, характером взаимоотношений и социальным положением собеседников, воспитательными задачами.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Обращение к прозе различных авторов, а также анализ текстов произведений современной, «массовой» литературы продиктована необходимость проследить тенденции в реализации иронии в речи.

Анализ результатов исследований, проведенных в рамках отдельных наук, позволяет создать основу рассмотрения феномена иронии в данной работе, а также классифицировать ее виды и средства, принимая во внимание уже существующие гипотезы.

В свете традиционных и соврменных филологических исследований данная категория представляет собой как в содержательном, так и в лингвистическом плане уникальный коммуникативный феномен. Средства выражения иронии имеют свои особенности, определяемые спецификой конкретного языка, на материале которого проводится анализ.

Исследование способов репрезентации иронии проводилось в первую очередь с опорой на тот тезис, что любое высказывание целенаправленно и обусловлено намерением адресанта. Намерение адресанта, обусловленное конкретной коммуникативной ситуацией, определяет использование тех или иных языковых средств. При этом используются такие языковые средства, которые способствовали бы наилучшему решению стоящей перед адресантом коммуникативной задачи.

Традиционное определение иронии как категории комического, в которой критическое отношение к объекту осмеяния носит осуждающий характер и выражается в завуалированном виде, указывает на тесную взаимосвязь иронии и оценки, что во многом определяет прагматическое содержание иронии. Адресант использует иронию, решая задачу, заключающуюся в опосредованном сообщении отрицательной оценки.

Ирония, как правило, направлена на лицо, даже если лицо не обозначено в тексте. С помощью иронии критикуются пороки, недостойное поведение, низкое общественное положение, а также чрезмерное проявление физических и психологических качеств. Внимание, таким образом, заостряется на качествах, которые вызывают неодобрение.

Каждый случай сообщения иронии представляет собой прагматически обусловленное высказывание. Выражение иронии может затрагивать как собственно языковой уровень высказывания, так и прагматический.

Отрицательная оценка создается в большинстве случаев не с помощью слов устойчивой негативной экспрессии, а путем окказионального словоупотребления, которое подчинено алгоритму создания иронии, когда языковое значение вербальной единицы не соответствует природе обозначаемого посредством данной единицы лица, явления или ситуации в целом. Подобное словоупотребление вызывает семантические смещения (изменение понятийного содержания знака при сохранении его формы) в высказывании.

Ирония в языке как стилистический прием представляет собой закрепленное непосредственно за выражением иронии средство, что позволяет рассматривать лингвистическую иронию как прием с постоянной прагматической функцией. Стилистические приемы, прагматический потенциал которых определяется возможностью иронического употребления, объединяет эстетическая ирония.

В основе иронии, создаваемой на прагматическом уровне высказывания, лежит противоречие конвенциональных речевых действий, осуществляющихся в определенных ситуациях, новому ситуативному контексту. Целенаправленное использование высказываний конкретной коммуникативной направленности для выражения несоответствующего данной направленности намерения является частым способом создания иронии. Иронически можно сожалеть, сочувствовать и утешать, поощрять, удивляться и оправдываться, соглашаться и возражать.

Анализ функционирования выделенных способов репрезентации иронии в каждой конкретной коммуникативной ситуации показывает, что, иронизируя, адресант может осуждать, протестовать, обвинять, укорять и упрекать, а также запрещать и предостерегать, отказываться, просить и возражать. При этом экспликация иронии осуществляется с помощью контекста и стилистических приемов с использованием фонетических, графических и словообразовательных средств: метафора, метафорические эпитеты и т.д.

Если характеризовать иронические высказывания с точки зрения выражаемых адресантом эмоций, то можно отметить большое эмоциональное разнообразие. Иронические высказывания служат выражению не только возмущения, негодования, обиды, недовольства, неудовольствия, но и симпатии.

Анализ художественных текстов оригиналов и их переводов на русский язык показал, что при переводе большинства исследуемых художественных образных средств ироническая наполненность сохраняется.

Сопоставление оригинальных текстов романов Э.М. Ремарка и текстов их переводов на русский язык позволило нам проанализировать предложенные переводчиками пути решения проблемы эквивалентности перевода, то есть использование различных синтаксических и лексических конструкций; оценить, насколько успешно они справились с задачей воссоздания в языке перевода об-разных художественных средств оригинала и сохранения его национальной ок-раски.

В процессе перевода языка романов Э.М. Ремарка языковые возможности не всегда совпадают. Некоторые переносные значения эквивалентных слов могут совпадать, но слова с абсолютно одинаковым составом переносных значений в оригинале и переводах практически не встречаются.

Мы охарактеризовали понятие иронии, выделили её основные виды и выделили критерии для отбора иронически маркированных стилистических средств. Далее были перечислены основные приемы передачи иронии в художественных текстах произведений Э.М. Ремарка, расширение иронического контекста, метафоризация текста, добавление смысловых компонентов и культурно-ситуативная замена. Нами также были выявлены особенности передачи иронии при переводе.

Таким образом, в нашем диссертационном исследовании представлены решения поставленных задач, решение которых заключается в выявлении и описании способов вербальной репрезентации иронии как явления с глубоким прагматическим содержанием.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ

[Электронный ресурс]//URL: https://litfac.ru/diplomnaya/remark-2/

1. Алексеева И.С. Введение в переводоведение. — СПб., 2004.

. Алпатов В.М. Что такое языковая политика? // Мир русского слова. − СПб, 2003. — С. 121-143

. Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. − М., 1969.

. Бахтин. М.М. Проблемы поэтики Достоевского. — М., 1979.

. Бахтин М.М. К философии поступка. — Киев, 1994.

. Бархударов Л.С. Язык и перевод. Вопросы общей и частной теории перевода. − М., 2008.

. Беседина Н. А. Эмоциональность как универсальная категория языковой коммуникации // Динамика педагогического образования: от института к университету: тезисы докладов Межд. науч.-практ. конференции. — Тула, 1998. − С. 67- 83

. Блок А. Ирония. Собрание сочинений: в 6-ти т., т.4. − Л., 1982.

. Бондаренко В.Н. Виды модальных значений и их выражение в языке // Филологические науки. М.,1979. − С. 54-61.

. Борев Ю.Б. Комическое или о том, как смех казнит несовершенство мира, очищает и обновляет человека и утверждает радость бытия. − М., 1970.

. Борев Ю.Б. О комическом. − М., 1957.

. Вежбицкая А. Язык и эмоции: номинативные и коммуникативные аспекты // Сборник научных трудов к юбилею В. И. Шаховского. − Волгоград, 2009. — С. 14-31.

. Вернадский В.И. Проблема Времени, Пространства и Симметрии. − М., 1988 г.

. Виноградов B.C. Перевод: Общие и лексические вопросы. − М., 2006.

. Виноградова И.Ф. Языковые средства сатиры / на материале по-слевоен-ных произведений советских поэтов-сатириков: Автореф. Дис. к.ф.н. − Харьков, 1956.

. Волкова Р.А. Особенности стилизации немецкой разговорной речи в художественной прозе Э.М. Ремарка // Вестник Адыгейского Государственного Университета. — Майкоп, 2011. С. 127-132

. Галкина-Федорук Е. М. Об экспрессивности и эмоциональности в языке: сборник статей по языкознанию. − М., 1958.

. Гальперин И.Р. Стилистика английского языка. − М., 1977.

. Гальперин И.Р. Текст, как объект лингвистического исследования. − М., 1981.

. Головин Б.Н., Кобрин Ю.Р. Лингвистические основы учения о терминах. М., 1987.

. Гомлешко М.А. Прагматические функции иронии в тексте. — Майкоп, 2008.

. Гомлешко Б.А. Ирония как объект изучения различных наук // Общетеоретические и практические проблемы языкознания и лингводидактики: Материалы Международной научно-практической конференции. — Екатеринбург, 2008. — С. 64-69.

. Гросс Рональд. Путь Сократа. — М., 2004.

. Дземидок Б. О комическом. − М., 1974.

. Ермакова О. Ирония и проблемы лексической семантики//Изв. РАН. Сер. литературы и языка. М.,2002. − С.30-36

. Иткина Н.Л. Об иронии (опыт интерпретации текста) // Семантические особенности и функции слов и словосочетаний в английском языке: Сб. науч. трудов. − М., 1986. − С. 61-93.

. Каган М.С. Философия культуры. − Л., 1991.

. Караченцева Н.М. К истории русской филологической терминологии: тропы и фигуры: Дис. к.ф.н. / Н.М. Караченцева. — Ростов на Дону, 1999.

. Крысин Л.П. Ирония // Толковый словарь иноязычных слов. − М., 2003.

. Киркегор С. О понятии иронии. Пер. А. Коськовой, С. Коськова // М., 1993. С. 176-198.

. Комиссаров В.Н. Современное переводоведение. − М., 1999.

. Комиссаров В.Н. Теория перевода (лингвистические аспекты).

− М., 1990.

. Лосев А.Ф. История античной эстетики. Итоги тысячелетнего развития. − М., 1994.

. Меликова-Толстая С. Античные теории художественной речи. Античные теории языка и стиля (антология текстов).

− Спб., 1996.

. Михайлов А.В. Судьба классического наследия на рубеже XVIII-XIX веков. − М., 2000.

. Михайлов А. В. Эстетические идеи немецкого романтизма. Эстетика немецких романтиков. — М., 1987.

. Мухина Ю.Н. Средства репрезентации иронии в художественном тексте (на материале рус. и англ. языков).

Автореф. Дис. к.ф.н. − Саратов, 2006.

. Нечай Ю.П. Ирония в языке художественной прозы Э.М. Ремарка // Статья. — М., 2010. — С. 163-170.

. Нечай Ю.П. Языковые особенности образных средств в художественной прозе Э.М. Ремарка и ее русских переводах // Статья. — М., 2010. — С. 66-70.

. Новикова Ю.В. Ирония // Новая философская энциклопедия: в 4-х т., т. 2. М.: 2001.

. Пави И. Ирония как эстетическая категория. − М., 1980.

42. Палкевич О.Я. Языковой портрет феномена иронии (на мат-ле совр. нем. яз.): Автореф. Дис. к.ф.н. − Иркутск, 2001.

43. Петров Н. Е. О содержании и объеме языковой модальности. − Новосибирск, 1982.

. Пигулевский В.О., Мирская Л.А. Символ и ирония. − Кишинев, 1990.

. Платон. Собрание сочинений: В 4-х т., т. 2 − М., 1993.

. Попович А. Проблемы художественного перевода. − М., 1980.

. Посадская Л.А. Советская повседневность в художественных текстах (1920-е — 1990-е годы).

− М., 2013.

. Походня С.И. Языковые средства выражения иронии в художественной прозе. − Киев, 1984.

. Салихова Н.К. Языковая природа и функциональная характеристика стилистического приема иронии: Автореф. Дис. к.ф.н. − М., 1976.

. Сергиенко А.В. Языковые возможности реализации иронии как разновидности импликации в художественных текстах. − Саратов, 1995.

. Тимофеев Л.И. Теория литературы. − М., 1948.

. Третьякова Е. Ирония в структуре художественного текста. / URL: http: www. relga.rsu.ru/n73/ru.htm (дата обращения: 29.05.2014)

. Трофимова Е. Стилевые реминисценции в русском постмодернизме 1990-х годов / Русский журнал «Культура» / URL: http: wvAv.russ.ru/culture/2002-04 27_tr.-html (дата обращения: 3.06.2014)

. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. В 4 т., т. 4 − М., 2004.

. Филиппов А.В. К проблеме лексической коннотации // ВЯ. 1978.− С. 57-64.

. Ходакова Е.П. Каламбур // Русский язык: Энциклопедия. − М., 1997. — С. 174-175.

. Цепордей О.В. Лексико-семантические средства выражения модальности в художественных произведениях прозы Э.М. Ремарка и их переводах на русский язык: Автореф. Дис. к.ф.н. − Краснодар, 2009.

. Чавчанидзе Д. Ирония // Словарь литературоведческих терминов под ред. Л.И. Тимофеева, С.В. Тураева. − М., 1974.

. Черепанов М.В. Истоки науки о языке: уч. пособие по общему языкознанию. — Саратов, 1999.

. Шлегель Ф. Эстетика. Философия. Критика. в 2 т., т. 1 − М., 1983.

61. Bussmann H. Lexikon Der Sprachwissеnschaft. − Stuttgart, 1990.

. Lausberg H. Handbuch der literarischen Rhetorik. Eine Grundlage der Literaturwissenschaft. − München, 1960.

. Nеuеs Dеutsсhеs Worterbuch. − Koln, 2000.

. Wörterbuch der Sprachwierigkeiten. Zweifelsfälle, Normen und Varianten im gegenwärtigen deutschen Sprachgebrauch. − Leipzig, 1984.

ТЕКСТОВЫЕ ИСТОЧНИКИ

[Электронный ресурс]//URL: https://litfac.ru/diplomnaya/remark-2/

. Ремарк Э.М. Время жить и время умирать. − Кишинев, 1979.

. Ремарк Э.М. Возлюби ближнего своего. − М., 2005.

. Ремарк Э.М. На западном фронте без перемен. − М., 1985.

. Ремарк Э.М. Ночь в Лиссабоне. − Кишинев, 1979.

. Ремарк Э.М. Три товарища. − Спб., 1959.

. Ремарк Э.М. Триумфальная арка. − М., 1999.

. Ремарк Э.М. Черный Обелиск. − М., 1998.