Концепция «нового человека» в романе м. Турнье «пятница» глава

метки: Человек, Робинзон, Вольтер, Пятница, Остров, Роман, Жизнь, Турние

1.РОМАН Д.ДЕФО <<РОБИНЗОН КРУЗО>> В КУЛЬТУРНОЙ ПАРАДИГМЕ ЭПОХИ ПРОСВЕЩЕНИЯ

В истории европейского общества XVIII век известен как эпоха Просвещения.

Идеология и культура эпохи Просвещения развивались в условиях освободительного движения, содержание которого определялось исторической необходимостью уничтожения феодализма и замены его капиталистическими формами отношений. Это была переходная эпоха, завершившаяся Французской буржуазной революцией 1789 – 1794 гг., обозначавшей крушение феодализма и начало нового этапа в истории европейского общества.

Английское просветительство не было вполне единым по своей социальной направленности. Одна часть просветителей выступала с поддержкой основ существующего строя, считая достаточными некоторые частные реформы. Это более умеренное крыло английского просветительства имело своих представителей в литературе в лице таких писателей как Поп, Дефо, Аддисон, Стиль, Ричардсон. Другое, более радикальное крыло просветителей боролось за решительную демократизацию управления государством, защищало интересы эксплуатируемых трудовых масс народа, крестьян и ремесленников. Наиболее значительными представителями радикально-демократического крыла английского просветительства были Свифт, Филдинг, Гольдсмит, Шеридан. [4 130]

Просветители верили в силы и возможности человеческого разума и выносили на его суд государственные порядки и идеологию феодализма. Ф. Энгельс писал: «Никаких внешних авторитетов, какого бы то ни было рода, они не признавали. Религия, понимание природы, общество, государственный строй – всё было подвергнуто самой беспощадной критике; всё должно предстать перед судом разума и либо оправдать своё существование, либо отказаться от него. Мыслящий рассудок стал единственным мерилом всего существующего». Цит. по [1; 99]

Литература берет на себя воспитательную функцию, прежде всего. Не случайно нравоописательный и, вместе с тем, нравоучительный очерк, стал в начале XVIII века одним из ведущих жанров просветительской литературы в Англии.

Самый термин «essay» — буквально «опыт», — издавна получивший право гражданства в английской литературе .«Опыты» писал и Ф. Бэкон. Они необычайно соответствовали всему духу Просвещения. Под «опытом» подразумевалось свободное исследование, проводимое пытливым мыслителем в любой области жизни, не стеснённое никакими формальными канонами и никакими законами, за исключением общечеловеческих законов «природы» и «разума». «Опыт» мог с одинаковым правом охватывать кардинальные проблемы бытия и мышления, и мелочи каждодневного быта. [12;176]

Западноевропейская культура эпохи Просвещения

... культуры в Европе. Главные ценности эпохи Просвещения Выдвинув идею формирования личности, просветители показали, что человек обладает разумом, духовной и физической силой Люди приходят в мир ... на проблему художественного открытия, рожденного в ... веком Канта. В истории человечества просветителей ... писал: Просвещение - это выход человека из состояния своего несовершеннолетия, в котором он находится по ...

Просветители верили в наступление царства разума, но при этом преувеличивали значение идей, считая, что идеи могут изменить мир. В понимании социальной действительности и законов общественного развития они оставались идеалистами. Им был свойствен исторический оптимизм, будущее буржуазного общества рисовалось им в идеализированном свете. От подлинного историзма такие представления были далеки. Просветительский идеал гармонически развитого общества, вера в то, что подобная гармония возможна в результате уничтожения феодализма и его пережитков, не совпадали с реальными путями и формами капиталистического прогресса. Утверждавшийся буржуазный порядок опровергал иллюзии о возможности благоденствия для всех в условиях буржуазного общества.[1; 99]

Философы и писатели английского Просвещения выдвигали в своих произведениях ряд вопросов, которые считали основными для решения общественных противоречий. Просветители исходили из того, что не божественные силы, а сами люди должны решить эти вопросы. Хотя многие из них не отвергали официальной религии, тем не менее, просветительская мысль в целом характеризовалась стремлением найти решение социальным проблемам за пределами церковного учения. Большое распространение в XVIII веке получили деизм и материалистическая философия. Всю историю человечества просветители делили на две формы бытия человека. Первоначальной формой или «естественным состоянием» они считали жизнь первобытного человека на лоне природы. При этом просветители в противовес реальной истории полагали, будто бы люди сначала жили разрозненно, в одиночку и были поэтому совершенно свободны. Когда же люди объединились и стали жить большими коллективами, они создали «цивилизацию», то есть гражданское устройство, имевшее две основные формы – монархию или республику. Живя вместе, люди должны были выработать законы, определявшие их права и обязанности. В результате развития цивилизации человечество вышло из первобытного состояния и добилось расцвета культуры, науки, искусств. Однако по мере развития цивилизации появились пороки, которых не было у первобытного человека, когда он пребывал в «естественном состоянии». С развитием цивилизации большинство людей потеряло свободу.

Проблема «естественного состояния» и «цивилизации» была, в сущности, формой, в которой решался вопрос о свободе. Просветители на разных этапах общественной жизни XVIII века различно решали эту проблему. На первых порах просветители верили в возможность утверждения добродетели и создания свободных условий жизни в пределах существующей цивилизации. Чем больше углублялись общественные противоречия, тем очевиднее становилось, что это невозможно. Тогда возникла идея возврата к «естественному состоянию» как единственного пути возрождения человека и достижения им свободы. Культ «естественного состояния» был связан с идеализацией старого патриархального уклада.[4; 131]

Противоречия между просветительскими идеалами и реальными путями общественного развития ощущались многими мыслителями и писателями XVIII века. Это появилось в критике и сатирическом осмеянии существующих порядков, которые свойственны произведениям Свифта и Филдинга, Дидро и Вольтера, Лессинга и Гете. Это сказалось и в развиваемой просветителями концепции человека.

Если человек зависит от природы, то и она от него зависит: она ...

... внимания уделять развитию экологии, науки о методов бережного и безопасного ведения хозяйства и защиты окружающей среды. Мой личный опыт также свидетельствует о влиянии человека на природу. Я ... для науки позицией. Ещё в XIX веке английский биолог Дарвин вывел родословную человека от приматов, а антропологи прошлого столетия и современности благодаря археологическим находкам постоянно дополняют ...

Кардинальный вопрос всего Просвещения – вопрос об исконной «добродетельности человеческой природы». К нему обращались философы и историки, писатели и политики. Просветители утверждали мысль о природной доброте человека, отвергали учение церкви о его врождённой греховности и порочности. Они считали, что пагубное влияние на природу человека оказывают неразумные условия жизни. По своим естественным свойствам человек прекрасен, однако его развитие зависит от воспитания и той среды, в которой ему приходится жить. Просветительский идеал прекрасной от природы человеческой личности приходил в столкновение с реальными нормами буржуазного существования. Гуманизм просветителей, оптимистическая вера в безграничные возможности человека сближают их с деятелями эпохи Возрождения.

К культуре Ренессанса просветители близки широтой своих интересов и фундаментальностью знаний. Энциклопедическая образованность – характерная черта великих людей. Просветители известны как выдающиеся учёные, философы, писатели и общественные деятели. Таковы Монтескье, Дидро, Вольтер, Руссо – во Франции, Шиллер и Гете – в Германии, Свифт, Филдинг, Локк – в Англии.

Просветительская идеология опередила содержание и направление развития различных отраслей знания и видов искусства XVIII века – философии, социологии, политики, педагогики, литературы, живописи и эстетики. Это был век интенсивного развития науки и техники, век промышленного переворота, значительных успехов в области естествознания.

Просветительский реализм XVIII века, подготовленный развитием искусства предшествующих веков, прежде всего эпохой Возрождения, является существенным этапом в истории мировой литературы. Стремление к воспроизведению объективной жизненной правды сочетается в нём с постоянным и пристальным вниманием к проблеме «человеческой природы» в её обусловленности обстоятельствами, средой, воспитанием.[1;102]

В творчестве просветителей отчётливо проявляется две основные тенденции: обращение к формам условно — философского обобщения явлений действительности и к формам реально – бытовым. Тяготение к всеобъемлющей масштабности сочетается с интересом к повседневной жизни с её мельчайшими подробностями и детализацией и обращением к гиперболе. Произведения Свифта, Вольтера, Дидро характеризуются универсальными философскими обобщениями; в романах Ричардсона и Филдинга, в драмах Лессинга выявляется интерес к реально-бытовой стороне жизни в её обыденных формах. Обе эти тенденции подчинены единой задаче исследования и правдивого изображения жизни. В некоторых произведениях просветительской литературы оба эти плана совмещаются, и гротескно-гиперболические приёмы изображения объединяются с воспроизведением подробностей реально-бытового характера (произведения Дидро, Филдинга, Лессинга).

Большое значение имело обращение просветителей к созданию образа положительного героя. В нём воплотилась их вера в возможности человека, представление о здоровых началах человеческой природы, исторический оптимизм. В качестве положительного героя выступает «естественный человек», действующий в соответствии с велениями разума, согласно своей «природе». Образы положительных героев просветительской литературы не лишены известного схематизма, определённой «заданности». Их структуре свойственна двуплановость, присущая стилю просветительского искусства. В образе Робинзона Крузо, например, обнаруживаются черты, характерные для «человека вообще», заключающие в себе начала «всеобщности», и вместе с тем – это вполне конкретное воплощение черт буржуа определённой эпохи. Для просветительского реализма характерен интерес к рядовому человеку в его повседневной жизни.

Литература эпохи просвещения

... Развитие Литературы в эпоху просвещения 2.1Литература Англии [Электронный ресурс]//URL: https://litfac.ru/kursovaya/literatura-epohi-prosvescheniya/ Английская философия в XVIII в. ... Локка о государстве, о том, что сами люди устанавливают ив случае необходимости перестраивают свои ... проделала общественная мысль в Англии после религиозной пуританской страстности времен революции XVII в. В дни ...

В литературе английского Просвещения преобладают прозаические жанры. Ведущее место занимает роман, представленный такими основными разновидностями, как роман приключенческий, философско-сатирический, семейно-бытовой, социально-психологический.

Своеобразие литературы английского Просвещения связано с тем, что буржуазная революция произошла в Англии в XVII веке, то есть намного раньше, чем в странах европейского континента. Развитие просветительской литературы в Англии происходило, таким образом, в эпоху, которая не предшествовала буржуазной революции, не подготавливала её, а следовала за ней.

На протяжении XVIII века в Англии продолжалось завершение преобразований, начатых в XVII столетии. Для Англии XVIII век был периодом утверждения буржуазных порядков.

Ситуация, сложившаяся в стране в XVIII веке, способствовала тому, что идеология и культура Просвещения зародились именно здесь, получив своё дальнейшее развитие во Франции и в других странах европейского континента.

Период с начала XVIII века до тридцатых годов обозначается в Англии как период раннего Просвещения. В этот период происходит формирование общих принципов просветительской идеологии, появляются нравоописательные очерки Стиля и Аддисон и первые реалистические романы Дефо и Свифта. [4; 133]

Даниэль Дефо назвал свой роман «Жизнь и удивительные приключения», с одной стороны, следуя утвердившейся в XVI – XVII веках традиции обозначать любое произведение авантюрного характера «необыкновенными» или «удивительными приключениями», с другой, это было время, когда все приключения и события, связанные с далёкими странами, воспринимались как некое откровение, как «необычайное» и «удивительное» по сравнению со знакомой обыденной обстановкой.

Но «необычайность» и «удивительность» заключается, прежде всего, в оригинальном использовании автором традиций приключенческой документальной и художественной прозы XVI – XVII столетий. Дефо создал не сухие документальные описания, а жизненно правдивые ситуации, проникнутые глубоким философским смыслом. На рубеже XVII – XVIII веков проявляется огромный интерес к различного рода книгам о путешествиях, отчётам мореплавателей, судовым дневникам, очеркам о необычайных приключениях того или иного моряка или торговца, документальным свидетельствам реальных людей о своих злоключениях за тридевять земель от Англии. Книги Дампьера и Роджерса – двух известнейших мореплавателей того времени – раскупались нарасхват, англичане зачитывались историей Нокса, проведшего долгие годы в плену на острове Цейлон, настоящей сенсацией стал очерк Стиля о судьбе Александра Селькирка, прожившего более четырёх лет на необитаемом острове. Английские писатели эпохи Просвещения – и, в первую очередь, Дефо – откликнулись на изменившиеся вкусы читателей: приключенческий сюжет позволял ненавязчиво вводить в повествование различные философские и социальные проблемы, эстетические рассуждения. Дефо неоднократно повторял, что вымышленное произведение, написанное увлекательно и просто, способно оказать большее воздействие на умы читателей, неужели сухое документальное повествование. [19;9]

Литература языковедение : Поэтизация труда в романе Д. Дефо «Робинзон ...

... героя на острове, оптимистическое, "боговдохновленное"отношение Робинзона Крузо ко всему, что доводится ему пережить. Поэтика, таким образом, является элементом литературно-эстетических взглядов автора, характерных для первых романистов эпохи Просвещения. ... романе "Робинзон Крузо" как фактор воспитания и испытания человека Описывая приключения Робинзона Крузо на необитаемом острова, Даниэль Дефо, ( ...

Создавая авантюрно – приключенческую канву «Робинзона Крузо» Дефо во многом ориентировался на романическую традицию XVI – XVII веков и на документальные жанры своего времени. Кораблекрушение, нападение пиратов, бегство из плена, необитаемый остров, схватки с туземцами – всё это встречалось ранее в авантюрных романах. Вместе с тем, современная Дефо документальная литература изобиловала описаниями реальных, а не вымышленных штормов и кораблекрушений, пиратов и туземцев, необитаемых островов и их узников.

Дефо умело объединил эти два плана – художественный и документальный. С помощью точных для того времени географических и этнографических данных, почерпнутых из документальных источников, Дефо воссоздаёт полную и правдивую картину далёких стран и народов. Рассказы бывалых мореплавателей (в первую очередь Демпьера и Роджерса), подробные судовые отчёты помогли Дефо предельно правдоподобно описать действия команды во время шторма, кораблекрушение и в целом морское дело. Карты морских торговых путей XVII – первой трети XVIII века свидетельствуют о том, что Дефо буквально с карандашом в руках тщательно изучал их с тем, чтобы подробно и обстоятельно изложить в дальнейшем вымышленный маршрут Робинзона. Это – особый документальный пласт в романе. Функции его многообразны: он создаёт полную иллюзию реальности происходящего.

В эпоху Просвещения правда была «высшим мерилом искусства и человека». «Выдумывать достовернее правды»[34; 19] – принцип Дефо. Он придаёт повествованию масштабность и динамику, показывает читателю многообразие мира и, наконец, служит правдивым фоном, на котором развёртываются вымышленные приключения и события. Автор как бы самоустраняется. Особенностью этого документального пласта является то, что он лишён экзотики. Дефо максимально приблизил повествование к читателю, вводя в роман хорошо знакомые ему сведения о морском деле, о плантациях в Бразилии, о торговле неграми, о других странах.

Такое использование документального материала придало особый характер романической структуре произведения. Факт, по сути дела, ограничил вымысел определёнными рамками; и чтобы не нарушить правдоподобия, созданного с помощью документальной основы, необходимо было также найти новый тип героя, новый подход к описанию его приключений, изменить в целом принципы построения авантюрного произведения. [ 19;6]

Ядром повествовательной структуры произведения эпохи Просвещения является эксперимент, ставящий целью изучить поведение героя в экстремальных условиях.[34; 14] Такой эксперимент действительно ставится. Робинзон Дефо, пребывая на не обитаемом острове, раскрывается перед нами в лучших своих чертах и качествах. При этом он отнюдь не необыкновенный герой, а такой же человек, как тысячи других.

Крузо — образ, обладающий идеальной заданностью, в понимании эпохой. Это типичный герой эпохи Просвещения. Таких энергичных молодых людей, отправлявшихся на поиски приключений и за богатством в рискованные путешествия, было много в те времена. Англия являлась ведущей морской державой, и жизнь многих её граждан оказалась непрерывно связана с морем. Более того, морская торговля приобретала большие масштабы. Английские торговые корабли бороздили просторы океанов, а на борту находились такие же предприимчивые юноши, как и герой Дефо.

Роман Д. Дефо «Робинзон Крузо». История создания романа

... биографии Д. Дефо? Какие факты запомнились, привлекли внимание? Почему? 3. История создания романа. Название произведения. 1-й литературовед. Первое издание «Робинзона Крузо» было ... Робинзона Крузо героем одной из любимейший детских книг. Жан-Жак Руссо, французский просветитель, считал: «“Робинзон Крузо” - это первая книга, которую следует прочитать каждому человеку, как только он научится читать по ...

Дефо в своём романе затрагивает многие проблемы, волновавшие его современников. Главным же вопросом, стоявшим на повестке дня, был вопрос о Человеке, его месте в мире и самой Природе. Дефо рассматривает человека в нескольких аспектах: в историческом, религиозном, социальном «общечеловеческом», нравственном.

Исследователи обратили внимание, что Робинзон на острове повторяет весь путь, пройденный человечеством в своём развитии. Так, герой занимается вначале охотой и рыболовством, затем скотоводством и земледелием. Затем на острове возникает христианство. Робинзон случайно открывает Библию и полностью вверяется ей. С появлением Пятницы устанавливаются своеобразные рабовладельческие отношения. Спасённые от дикарей-людоедов испанец, отец Пятницы, капитан корабля и его товарищи по несчастью оказываются в полном подчинении у Робинзона; между ними и героем возникают такие же отношения, как в феодальном обществе. В конце концов, Робинзон Крузо возвращается в Англию, то есть в современную цивилизацию.

Робинзон Крузо выступает в романе творцом истории. Важным достоинством роман является то, что Дефо принципиально отказывается от принятого в то время взгляда, что первоосновой развития человечества является влияние на исторические процессы политических деятелей. Для Робинзона такой первоосновной является непрекращающаяся ни на минуту трудовая деятельность, которая способно обеспечить прогресс человечества. Движение человечества вперёд к совершенству – это неутомимая борьба Человека с Природой и самим собой.

От «языческого» и «первобытного» состояния к «разумному» — такова эволюция Робинзона. «Разумность» Робинзона подразумевает полный контроль над своими чувствами, огромную работоспособность как залог самой жизни, беспредельный оптимизм, веру в Провидение. «Разумным» становятся взгляды Робинзона и на общество.[19;10]

Образ моряка из Йорка по-разному истолковывается исследователями. Одни видят в Робинзоне ярчайшего представителя новой формации – Буржуазной. Другие рассматривают героя как Всечеловека, то есть его общечеловеческую значимость, заданность. Для многих Робинзон – олицетворение лучших качеств человеческой природы. Все эти мнения заслуживают внимания, потому что они в разной степени, но верно подчёркивают новаторский характер созданного Дефо типа Человека. Но для понимания подлинного смысла философско-аллегорической линии романа необходимого, прежде всего, выяснить самый важный вопрос – отношение Дефо к ценностям буржуазного общества и, соответственно, его трактовку социальной и нравственной сущности своего героя.

В начале романа происходит беседа отца Робинзона с непокорным юношей. Вернее сказать, это даже не беседа, а монолог. Монолог, восхваляющий буржуазные добродетели. Это – узловой момент романа. Последствия беседы будут ощущаться на протяжении всего повествования. Так, Робинзон, уже оказавшись на острове, станет сожалеть о том, что вовремя не послушался советов отца и не занял «золотую середину» в обществе. Дефо, в соответствии с христианской религией, даже наказывает Робинзона за непослушание: божественный гнев — причина кораблекрушения. Таким образом, молодой Робинзон решительно отказывается занять предназначенное ему от рождения райское место в жизни. Есть две причины, толкающие героя на эти необдуманные поступки, и Дефо их чётко обозначает: в первом случае – это «роковая страсть», во втором – жажда наживы. Для Дефо это – высшие признаки «неразумного» поведения, ибо Робинзон не может побороть силой разума «страсть», а во втором случае – порок. Таким образом, обосновывается исходное положение Робинзона на необитаемом острове – «неразумность». Лишь в итоге кропотливого труда, переоценки многих своих чувств и поступков в прошлом достигает Робинзон «разумного» состояния. Он обогащается нравственно, и не последнюю роль в этом процессе играет его анализ своей деятельности купца, предпринимателя и торговца. В целом Робинзон пытается определить сущность «среднего», то есть буржуазного сословия.[19;12]

Тайна Робинзона Крузо

... Робинзон Принято считать, что прототипом фигуры Робинзона Крузо послужила фигура шотландского моряка Александра Селькирка. В предисловии к первому изданию Дефо писал: «Еще до сих пор среди нас есть человек, ... без преувеличения сказать, что Робинзон Крузо стал одним «вечных персонажей» мировой литературы, может быть - любимым из них. Не всем известно, что Крузо является героем не одного романа, а ...

Робинзон на острове отбрасывает многие фетиши буржуазного общества: власть, корысть, накопительство. В них он видит следствие «неразумности» человеческой природы.

Робинзон практичен, предприимчив и рассудочен. Дефо показывает и достоинства рационального образа жизни и эволюцию в сознании героя – от безрассудного поведения молодого Робинзона до «разумного» хозяйствования. С другой стороны, в самом широком смысле рационализм Робинзона основан на лучших человеческих качествах: трудолюбии, смекалке, оптимизме, самоконтроле. Вся жизнь героя на острове – это чередование радостей и горестей, борьба настроений. Робинзон достигает высшей степени «разумности» благодаря тому, что подчиняет своему разуму эту борьбу.

Герой Дефо – не добровольный отшельник, не противник человеческого рода. Наоборот, остров для героя – «остров отчаяния», «тюрьма», а самочувствие героя можно выразить словами самого Робинзона: «Я ни в чём не терпел недостатка, за исключением человеческого общества».[10;187]В романе много сцен, показывающих подлинную трагедию человека, лишённого связи с остальным человечеством. Видя в подчинении страстей разуму первооснову изменения человеческой природы, Дефо ни в коей мере не осуждает своего героя за внезапные неконтролируемые вспышки отчаяния, вызванные ощущением оторванности от людей.

Однако эта тоска по людям не означает некую идеализацию человеческого рода. След человеческой ноги на песке приводит героя в ужас. После стольких лет одиночества и тоски — страх перед человеком. [19;15] «Я, человек, единственным несчастьем которого было то, что он изгнан из общества людей, что он один среди безбрежного океана, обречённый на вечное безмолвие, отрезанный от мира, как преступник, признанный небом не заслуживающим общения с себе подобными, недостойным числиться среди живых, я, которому увидеть лицо человеческое казалось, после спасения души, величайшим счастьем, какое только могло быть ниспослано ему провидением, воскресением из мёртвых, — я дрожал от страха при одной мысли о том, что могу столкнуться с людьми, готов был лишиться чувств от одной только тени, от одного только следа человека, ступившего на мой остров! »[10;213]

Проблема одиночества имела для Дефо личные истоки. Его травили, преследовали, ставили к позорному столбу, бросали в тюрьмы; он хотел только добра своему отечеству, а его считали политическим преступником; он был талантливым писателем, а собратья по перу считали его ловким авантюристом. Так родилась книга о несломленной одинокой душе.

Робинзон Крузо как воплощение просветительского идеала «естественного ...

... Жизнь и творчество Дефо. 1719 год стал заметной вехой в истории английской литературы. Того года вышел в свет знаменитый "Робинзон Крузо" - первый крупный английский роман, который оказал ... нелегкой борьбе с отчаянием и унынием. "История жизни Робинзона на необитаемом острове - это гимн созидательному труду человека, по мужеству, воле, изобретательности. В этом - непреходящие, глубоко-воспитательное ...

Герой возвращается «разумным», умудрённым жизненным опытом человеком, своего рода философом и моралистом. В этом обществе он занимает положение человека со «средним» достатком. По сути дела, Робинзон приходит к тому состоянию, о котором в начале рассказа говорит отец. Однако это состояние лишь по форме напоминает концепцию отца. Главное отличие от «среднего» положения, восхваляемого отцом героя, заключается в том, что Робинзон приходит к оценке достоинств такого состояния с качественно иной меркой. Нетрудно заметить, что Дефо, таким образом, во главу угла ставит, прежде всего, человеческие качества.

Роман и его герой – ярчайшие явления эпохи Просвещения, и в них отражены все идеологические, социальные и литературно-эстетические проблемы, волнование современников Даниеля Дефо. [19;6] Это проблема отрешения от общества и возвращения в него, проблема власти человека над самим собой и над силами природы, проблема познания самого себя и своих скрытых возможностей и их претворениях в жизнь. Книга Дефо была радостно встречена широкой демократической читательской публикой, потому что нравственный подвиг Робинзона Крузо «доказывал силу человеческого духа и воли к жизни и убеждал в неиссякаемых возможностях человеческого труда, изобретательности и упорства в борьбе с невзгодами и препятствиями». [17;48]

Из робинзонады Дефо выросли в будущем столь различные, несхожие друг с другом явления, как «Остров сокровищ» Стивенсона, поэзия Киплинга, трагическая антипросветительская фантазия Кольриджа «Старый мореход» и «Эмиль, или о воспитании» Руссо. [17;48] Данный роман послужил источником новой истории, рассказанной М. Турнье в романе «Пятница, или Тихоокеанский Лимб»

2. КОНЦЕПЦИЯ « НОВОГО ЧЕЛОВЕКА» В РОМАНЕ М. ТУРНЬЕ «ПЯТНИЦА»

Турнье обратился к сюжету, который обессмертил Даниэль Дефо. Однако уже заглавие романа ука­зывает на то, как обращается автор с источником: ведь книга на­звана «Пятница», а вторая часть заглавия только подчеркивает разрыв с традицией. Остров, на который попал Робинзон, переносится из Атлантического океана в Тихий и уподобляется лимбу, го есть, по учению католических теологов, первому кругу ада, где пребы­вают невинные души младенцев, умерших до совершения таинства крещения, и находились души ветхозаветных праведников, ожидавших там чуда искупления.

Поначалу Турнье как бы верно следует канве просветительского романа. Исключение составляет лишь маленькая вводная главка, в которой не только дается краткая предыстория кораблекрушения, но и содержится предсказание того пути, который предстоит пройти Робинзону. Место и значение этого введения особые , что подчеркивается в оригинале даже шрифтом, отличным от остального текста, его смысл раскрывается значительно позже, неявно, по мере движения сюжета. Смысл введения до конца открывается читателю лишь в десятой главе, имеющей принципиально важное значение для понимания романа.

Итак, в первых шести главах Турнье сохраняет не только основное движение сюжета «Робинзона Крузо», но и характерные факты и обстоятельства, движущие этот сюжет. И кораблекрушение, и единственный спасшийся после него человек, достигший берега необитаемого острова и пытающийся на этом острове восстановить утраченный им мир. Мир внешний и мир внутренний. Труды Робинзона на земле, его деятельность администратора и законодателя – всё это, бесспорно, связано с романом Дефо, как связана с ним и сюжетная канва «Пятницы»: появление дикаря, новый этап жизни на острове, прибытие английского корабля.

Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо. Дефо Даниэль

... подыскать себе жилье. С вершины холма Робинзону уясняется его "горькая участь": это остров и, по всем признакам, - необитаемый. ... главное, "желание обогатиться скорее, чем допускали обстоятельства", побуждают Робинзона резко сломать сложившийся образ жизни. Все началось с ... Робинзон, делая что-то "одно", будет всегда примечать идущее на пользу "другое" и "третье". `Перед знаменитыми героями Дефо, ...

Для Турнье решающим моментом в эволюции Робинзона является встреча с Пятницей, который появляется в седьмой главе. Вторая половина романа, шесть его глав — полное и последовательное переосмысление того, что было описано в первых шести, абсолютное отрицание истин и принципов классической просветительской идеологии, которая под пером Турнье как бы выворачивается наизнанку. Стоит обратить при этом внимание на симметричность и равновеликость двух этих частей романа.

Для Дефо Пятница сам по себе не значил ничего, он едва ли не приравнивал его к одному из тех диких животных, которых приручал Робинзон. Он – существо низшее по сравнению с европейцем, единственно возможным носителем мудрости, знания, воплощением цивилизации. И Пятница Дефо припадает благодарно к этому источнику, превращаясь в безупречного слугу. «Никто ещё не имел такого любящего такого верного и преданного слуги, какого имел я в лице Пятницы: ни раздражительности, ни упрямства, ни своеволия; всегда ласковый и услужливый, он был привязан ко мне, как к родному отцу».[10;282]

Но Турнье не даром провёл два года в Музее человека, занимаясь этнографией. Встреча Робинзона и Пятницы на современном уровне знаний приобретает новое содержание, наполняется для Турнье другим символическим смыслом. Пятница интересен для писателя как носитель совершенно иной культуры, он олицетворяет совершенно иные, чем европейский человек, отношения с миром и природой. И именно эти отношения и воздействия их на типично европейское сознание интересуют Турнье прежде всего.[30;669]

Сам Турнье отнюдь не считает свой роман сугубо этнографическим. Основным сюжетом «Пятницы» он называет «стол­кновение и слияние двух цивилизаций» цит. по [22; 11], изучаемое как бы в лабораторных условиях. Таким образом, вслед за Дефо Турнье ставит свой эксперимент. «Меня интересовало, — добавляет он, — не сочетание этих цивилизаций на определенной стадии их развития, а уничтожение всяких следов цивилизации в человеке, который был подвергнут разрушительному воздействию бесчеловечного одиночества, обнажение основ существования и создание на этой расчищенной почве новою мира». Цит. по [22; 11] Процесс внутреннего перерождения Робинзона Турнье прослежен им со всей скрупулёзностью учёного. Однако этот эксперимент носит не просто эмпирический характер – ему сопутствует определённая философская задача: продемонстрировать три вида познания, сформулированная в «Этике» Спинозы: «Мы многое постигаем и образуем универсальное понятие, во-первых, из отдельных вещей, искажённо, смутно и беспорядочно воспроизводимых перед нашим умом нашими чувствами; поэтому я обыкновенно называю такие понятия – познания через беспорядочный опыт. Во-вторых, и знаков, например из того, что слыша или читая известные слова, мы вспоминаем о вещах и образуем о них известные идеи, схожие с теми, посредствам которых мы воображаем вещи. Оба эти способа созерцания вещей я буду называть впоследствии познанием первого рода, мнением или воображением. В-третьих, наконец, из того, что мы имеем общие понятия и адекватные идеи о свойствах вещей. Этот способ познания я буду называть разумом и познанием второго рода. Кроме этих двух родов познания существует, как я покажу впоследствии, ещё третий, который будем называть знанием интуитивным. Этот род познания ведёт от адекватной идеи о формальной сущности каких-либо атрибутов бога к адекватному познанию сущности вещей»[23;67, сх. 2]. Именно с ними и соотносит Турнье три этапа эволюции Робинзона.

Первый этап, соответствующий чувственному познанию у Спинозы, — это освоение Робинзоном острова и попытка приспособления к новым условиям, в которых он оказался. Он сопровождается усилением отчаяния Робинзона, познавшего одиночество, постепенным отказом от борьбы и началом его одичания. Кульминацией этого периода жизни героя становятся сцены его погружения в болото, где нежится в полуденную жару дикие свиньи. Состояния, в котором находится в эти моменты Робинзон, приближается к умиранию: дремлет мозг, притупляются чувства, исчезают желания.

За этой нулевой отметкой островной жизни Робинзона начинается подъём. Установив жесточайшую самодисциплину, он трудится, не покладая рук, и превращает остров в образцовую английскую колонию. В возрождении человеческого облика Робинзона играет основную роль не физический труд, но его духовная деятельность — он начинает вести «судовой журнал», куда заносит свои раздумья, фиксирует движения души.

Робинзон создает Хартию острова и Уголовный кодекс. Он всё старается упорядочить и осмыслить. Его обуревает страсть овладеть островом с помощью разума. «Я хочу, я требую, чтобы отныне всё вокруг меня было измерено, доказано, зафиксировано математически точно и рационально. Я не успокоюсь до тех пор, пока этот загадочный, непроницаемый остров, с его скрыто бродящими соками и колдовскими чарами не будет очищен и преображён мною в светлый и строгий дом, знакомый мне от погреба до крыши».[26; 74]

Так осуществляется второй этап эволюции Робинзона, связанный с рационалистическим познанием, с возвели­чиванием научной и технической мысли. Этот этап ближе все­го к духу пуританской морали и буржуазности, проповедуемым Дефо. Робинзон Турнье видит смысл человеческой жизни, за­лог духовного здоровья человека в труде и производстве ма­териальных благ.

Правда, полное одиночество Робинзона как бы лишает смысла его труд, и он начинает задумываться о том, не является ли безумием то, что в системе его прежних представлений вы­глядело как высшая мудрость.

В это время происходит и изменение отношения Робинзона к самому острову. Постепенно из объекта приложения его сил остров как бы превращается в живое, равноправное с Робинзоном существо, живущее по каким-то своим, недоступным человеку законам.

Остров, олицетворяющий в романе женское начало (недаром он назван Сперанца), то оборачивается матерью Робинзона, то его возлюбленной, он хочет слиться с ним, раствориться в его непознанном бытии. Так в миросозерцании Робинзона постепенно происходят изменения, подготавливающие решительный разрыв с прошлым и рождение нового человека, о котором говорил Турнье.

Главную роль в этом процессе перерождения Робинзона писатель отвёл воздействию Пятницы. Его появление воспринимается Робинзоном с некоторым разочарованием, потому что, тоскуя в одиночестве, он мечтал об обществе себе подобного, а судьба предложила ему дикаря, «нечто самое примитивное и первобытное. Отныне задача моя ясна: включить раба в систему, которую я шлифовал и совершенствовал годами».[26; 162]

И поначалу Пятница, всё схватывающий на лету, кажется, покорно принимает уготованную ему роль раба, которого хотят приобщить к достижениям европейской цивилизации. Но само присутствие существа, нераздельно слитого с окружающей его природой и живущего по её законам, подтачивает незыблемость системы, которая держится лишь силой слепого повиновения и которая, как начинает ощущать сам создатель, органически чужда «естественной дикости» острова. И когда подспудная, неосознанно осуществлявшаяся Пятницей работа по разрушению всего достигнутого Робинзоном, наконец, завершается взрывом грота, происшедшим из-за неосторожности, то эпизод воспринимается как давно ожидаемое и как тщательно подготовленное автором разрешение конфликта. Начитается третий период в жизни Робинзона, заключительная часть романа. Это жизнь безмятежная и радостная, освобождённая от регламентаций и ограничений, от беспрерывного труда, рассматриваемого как единственная цель существования. Робинзон ещё сам не до конца представляет, что же приходит на смену прежнему порядку вещей, он знает только, что Пятница влечёт его к «иному укладу. Вместо ненавистного ему теллурического царства он должен был установить свой собственный порядок, который Робинзон горел желанием открыть для себя».[26; 209] Он понимал только одно, что свобо­да, исповедуемая Пятницей, есть не что иное, как отрицание порядка, стертого взрывом с лица острова. [30;669]

Рассказывая о преображении Робинзона и роли Пятницы в этом процессе, Турнье не чуждается назидательно демонстративных примеров, нагнетает порой излишне прямолинейные метафоры. Сам взрыв, происходящий по вине Пятницы, или такая, лежащая на поверхности параллель Робинзона и дикого горного козла, с которым борется мальчик и которого он, победив его, превращает в великолепного воздушного змея, гордо парящего над островом(этот итог как бы предсказывает будущее преображения Робинзона), игры Пятницы, который наряжает кактусы, найдя наконец применение одеждам, хра­нящимся в сундуках, перевезенных Робинзоном с разбившейся «Виргинии», или выкапывает деревья, похожие на плакучие ивы, и сажает их обратно корнями вверх, — всё это образы глубоко рационалистические, рождённые не столько поэтическим вдохновением, сколько стремлением продемонстрировать определённую мысль.

Пятница для Турнье – олицетворение детства во всей его наивности, непосредственности и чистоте. Дитя света и ветра, он противопоставляет земной стихии Робинзона стихию воздуха. Его единственное оружие – лук и стрелы, его единственная игрушка – воздушный змей, он развлекается, мастеря эолову арфу.

Примечательно, что в процессе «обращения» Робинзона протагонисты меняются ролями: из хозяина и наставника Пятницы Робинзон превращается в его примерного ученика, они становятся братьями, причём роль старшего чаще всего принадлежит мальчику-дикарю.

Так Турнье выворачивает наизнанку классическую историю, рассказанную Дефо, придавая ей сугубо современ­ный смысл: у него природа побеждает цивилизацию, воспита­тель превращается в воспитуемого, культура отступает под натиском первобытного мышления как более органичного, естественного. И если роман Дефо был гимном рождающе­муся индустриальному обществу, роман Турнье отрицает основы этого общества, возлагая надежды на возможность обновления человека, возвращения к истокам.

Но, не останавливаясь на этом, он показывает в финале романа, что даже возможность вернуться на родину, которую так долго ждал Робинзон, потеряла для него всякий смысл. Увидев своих соотечественников, чудом попавших на остров, Робинзон был поражён суетностью и тщетой их устремлений, мизерностью их интересов. Весь их мир, которому некогда принадлежал и он сам, вызывает у него чувство тошноты, все существо Робинзона отторгает его от себя — и физически, и нравственно. И хотя прибытие шхуны «Белая птица» таит в себе угрозу возвращения того прошлого, которого Робинзон оставил далеко позади, он сохраняет твердость. Ему совершенно ясно, что решение его окончательно и пути назад нет. Он с глубоким удовлетворением оглядывает мысленным взором свою жизнь на острове и «это необъятное, неподвластное никаким меркам царство времени, где в блаженном покое свершилась его солнечная метаморфоза». [26; 257 ]

Третий этап эволюции Робинзона завершился. Он сделал свой выбор. Он предпочёл Сперанцу. Полное и безраздельное слияние с природой, царство вновь обретённого – и теперь уже навсегда – детства.

Но в концовке романа есть ещё одна деталь, выходящая за пределы демонстрируемого философом Турнье тезиса, деталь, штрих, принадлежащий Турнье-романисту. Если Робинзон отказывается вернуться в мир цивилизации, отринутый им бесповоротно, то Пятница втайне от него покидает остров и остаётся с европейцами, не ведая, какая судьба ему уготована. Этот неожиданный поворот выдаёт склонность Турнье к парадоксу, которая характерна для его мироощущения и постоянно угадывается в его прозе. [30;670]

Рассказывая историю, созданную Дефо наоборот, Турнье не обходит вниманием те важные в историческом отношение вещи, на которых строилась и эволюционировала европейская цивилизация. Вслед за Дефо на страницах своего романа Турнье переосмысляет значение труда в жизни человека, денег, Библии, хлеба, времени, место человека в мире. В раскрытии этих тем разница двух авторов очевидна. Остановимся на некоторых из них.

Отношение к труду.

Именно труд помог Робинзону остаться человеком. Оказавшись в полном одиночестве, наедине с природой, герой Дефо с присущей ему неутомимостью и деловитостью трудится над изготовлением предметов домашнего обихода, сооружает лодку, выращивает и собирает свой первый урожай. Преодолевая массу трудностей, он овладевает различными ремёслами.

В описании трудовых процессов автор «Робинзона Крузо» проявляет изрядную изобретательность, возвышая сам процесс труда с уровня физического на уровень духовный. Труд для него не рутина, а увлекательный эксперимент по освоению мира, первейшая жизненная необходимость.

Забросив своего героя на необитаемый остров, Дефо временно «выключил» его из реальных общественных связей, и практическая деятельность Робинзона по необходимости предстала перед читателями в общечеловеческой форме труда. Чисто человеческий пафос покорения природы сменяет пафос коммерческих авантюр, делая необычайно увлекательными даже самые прозаические подробности «трудов и дней» Робинзона. Бесхитростная история того, как построил Робинзон свою хижину, как сколотил свою первую скамью, как приручал коз, как вырастил и обмолотил хлеб, как научился плести корзины, как соорудил и спустил на воду лодку, волнует и захватывает воображение, ибо это история свободного, всепобеждающего труда.

При этом – и это очень важная сторона романа Дефо – герой его, отъединённый от общества, покоряет природу потому, что наследует лучшие результаты общественного прогресса человечества. Робинзон – не дикарь; он пользуется трудовыми навыками и опытом своего народа и всеми вещественными плодами цивилизации. Если бы не потерпевший крушения корабль, столь своевременно доставивший Робинзону необходимые инструменты и снаряжение, «робинзонада» Дефо выглядела бы совершенно иначе. Но «цивилизация» представлена на необитаемом острове Робинзона лишь своими техническими благами; общественные противоречия не существуют для одинокого, изолированного от общества героя. [12;118]

В том, что предпринимает на острове Робинзон, не ничего невероятного, далёкого от реальности. Напротив, автор стремится максимально последовательно и даже эмоционально изобразить эволюцию трудовых навыков. «…после двухмесячных неутомимых трудов, когда я наконец нашёл глину, накопал её, принёс домой и начал работать, у меня получилось только две больших безобразных глиняных посудины…».[10;163]Как отмечают исследователи, у героя Дефо не получались поначалу лишь те вещи, процесс изготовления которых сам автор хорошо знал на собственном опыте и, следовательно, мог достоверно описать все «муки творчества». К обжигу глины это относится в полной мере, поскольку в конце XVII века Дефо был совладельцем кирпичного завода. Робинзону понадобился почти год усилий, чтобы «вместо аляповатых грубых изделий» из-под его рук вышли «аккуратные вещи правильной формы».[10;195]

Каменщик, землекоп, плотник, столяр, судостроитель, гончар, пахарь, мукомол, хлебопек, портной, виноградарь, животновод, охотник, рыболов – вот далеко не полный перечень профессий и ремесел, которыми овладел Робинзон Дефо.

Мы ощущаем поэзию в самых простых, будничных занятиях Робинзона, хотя рассказ об этом ведётся сухо деловито, с большим количеством подробностей, которые неожиданно для нас приобретают в наших глазах значительность. [3; 77]

Второй этап в жизни Робинзона Турнье на острове (главы 3-6) ближе всего по духу роману Даниеля Дефо. Именно на этом этапе своей жизни Робинзон решает «любой ценой найти в себе силы вырваться из дьявольских тенёт… Он начнёт работать. Он бросит мечтать о несбыточном и заключит брак с неумолимой супругой — Одиночеством». [26; 46] Предсказания капитана Питера ван Дейсела начинают сбываться. Первой выпавшей картой при гадании был Демиург. «Демиург борется со вселенским хаосом, пытаясь одолеть его с помощью всевозможных подручных средств. Демиург одновременно и фокусник: его деяния – иллюзия, его порядок – иллюзорен. Вы (Робинзон) – иррациональный устроитель». [26; 5] Первым делом Робинзон обследует остров, составляет его карту, переименовывает его; из острова Скорби он становится Сперанцей. «Самозабвенный труд Робинзона» заполонил остров. Робинзон считает победой «нравственный порядок, который должен установить на Сперанце в противовес порядку природы, иначе называемому абсолютным хаосом. Нужно терпеливо и неотступно строить, приводить в норму, сообразовывать друг с другом вещи и явления. Каждая передышка – это шаг назад, шаг к болоту». [26;57]

«Ему пришлось убедиться, что единственным лекарством против разрушительного действия одиночества и отсутствия других людей является труд — строительство, организация быта, издание законов». [26; 87]

Робинзон Турнье так же как и Робинзон Дефо строит, сеет, приручает животных, создаёт законы – всё на его острове подчинено строгому распорядку. Ван Дейсел, гадая, говорил: «Наш маленький Демиург одержал славную победу над природой. Он восторжествовал благодаря своей силе и теперь устанавливает вокруг себя порядок по своему образу и подобию… Вы благочестивы, скуповаты, непорочны. То королевство, чьим повелителем, возможно, вы станете, будет походить на наши огромные голландские шкафы, куда женщины складывают стопками белоснежные простыни и скатерти, перемежая их душистыми саше с лавандой». [26; 6] И действительно, его пещера-кладовая, «где он с вожделением скупца прятал все свои самые драгоценные сокровища: урожаи зерна, сушёные фрукты и вяленое мясо,… сундуки с одеждой, инструменты, оружие, золото, …бочонки с порохом» [26; 111], была похожа на такой шкаф.

Он решил собирать и накапливать урожай за урожаем, подчиняясь «правилу: всякая производительность есть акт творения и, следовательно, благое дело. Всякое потребление есть акт разрушительный и, следовательно, дурной». [26; 68] Иногда «мне случается работать, совершенно не веря в то, что я делаю, хотя это даже не отражается на качестве и количестве моего труда. Напротив, некоторые усилия приятны именно в силу опьянения бессмысленной монотонностью: ему, этому дурману, не трудно завоевать поле битвы, покинутая разумом, — поле работы ради работы, без всякого представления о конечном результате» [26; 129] Робинзон Дефо же хотя и проводил всё время в трудах, но «сеял ровно столько, чтобы хватило… Природа, опыт и размышление научили меня понимать, что мирские блага ценны для нас лишь в той степени, в какой они способны удовлетворять наши потребности, и что, сколько б мы ни накопили богатств, мы получаем от них удовольствие лишь в той мере, в какой можем использовать их» [10;176]

В романе Турнье всё меняется с появлением Пятницы, вернее после взрыва который он нечаянно устроил. До взрыва Пятница выполняет всё, что велит ему господин, даже бессмысленную работу (рытьё ям, натирание мастикой булыжников главной дороги).

«Но под внешней покорностью Пятницы скрывалось полное неприятие таких категорий, как экономия, порядок, расчёт, организация». [26; 182] После взрыва Робинзон и Пятница живут по «правилам» Пятницы и обязательной работы нет. Робинзон восхищённо наблюдает за Пятницей, когда тот, увлекшись, делает воздушного змея и эолову арфу. От «безбрежной и первозданной лени» Пятницы не остаётся и следа. «Он не жалеет ни времени ни усилий, проявляя чудеса терпения, изобретательности и усердия». [26; 231]

Таким образом, для Робинзона Дефо труд – это моральное удовлетворение, восхищение результатами сделанного собственными руками. Именно труд помог ему остаться человеком. Для Робинзона Турнье труд – это средство от разрушительного действия одиночества, иногда он трудится даже не осознавая, зачем он это делает.

Религия. Большое место в романе Даниеля Дефо занимают вопросы морали. Этические идеи облечены в религиозно-моральную форму. Живя на необитаемом острове, Робинзон постоянно предаётся размышлениям. Очень показательна одна из его записей, сделанная вскоре после того, как попал на остров. Самая форма записи характерна для Робинзона. Он ведёт как бы двойную бухгалтерию, что сам отлично сознаёт: «…Я, словно кредитор и должник, записывал все претерпеваемые мною горести, а рядом всё, что случилось со мною отрадного». [10;95]

«Горький опыт… показывает, что у нас всегда найдётся какое-нибудь утешение, которое в счёте наших бед и благ следует на приход», [10;97] – рассуждает он. Иногда он отнюдь не столь философски оценивал своё положение, впадал в отчаяние: «За что же бог меня так покарал? Что я сделал? Чем провинился?» И сам отвечал себе: «Презренный! Оглянись назад, на свою беспутную жизнь, и спроси лучше, чего ты не сделал?». [10;130] Ко второй годовщине своего пребывания на острове Робинзон осознал, что прежняя его жизнь шла по неверному пути:

• «Теперь, наконец, я ясно ощущал, насколько моя теперешняя жизнь, со всеми её страданиями и невзгодами, счастливее той позорной, исполненной греха, омерзительной жизни, какую я вёл прежде. Всё во мне изменилось: горе и радость и понимал теперь совершенно иначе;
• не те были у меня желания, страсти потеряли свою остроту;
• то, что в момент моего прибытия сюда и даже в течение этих двух лет доставляло мне наслаждение, теперь для меня не существовало». [10;153]

Робинзон завёл твёрдый распорядок занятий: «На первом плане стояли религиозные обязанности и чтение священного писания, которым я неизменно отводил известное время три раза в день».[10;154]

Мировоззрение человека того времени невозможно рассматривать вне влияния на его сознание религиозно-этических начал, и роман «Приключения Робинзона Крузо» безусловное тому доказательство. Многочисленные исследователи творчества Дефо не только находят в тексте романа прямые иллюзии с библейскими текстами, но и проводят аналогию между основной сюжетной линией «Приключений Робинзона Крузо» и некоторыми ветхозаветными историями.

Решение вопроса об истоках проповеди труда в этом контексте более чем просто: «Тяжёлым трудом будешь добывать хлеб свой, пока не вернёшься в землю, из которой взят», — сказал Бог Адаму, изгоняя его из рая. Трудолюбие же является одной из заповедей блаженства христианского вероучения. Всё это Робинзону приходится осознавать и с благодарностью принимать на необитаемом острове.

Размышления и чтения Библии открывают глаза Робинзону Крузо на мироздание, позволяют прийти к религиозному восприятию жизни. С определённого момента пребывания на острове он начинает воспринимать всё, что с ним происходит, как Промысел Божий. И здесь нам автор открывает ещё одну ипостась труда – духовного совершенствования: «…как только ко мне вернулись здоровье и силы, — сообщает герой, — я стал энергично работать над восполнением того, чего мне не хватало, и старался делать свою жизнь как можно более правильной».[10;135] В свете этих рассуждений можно предположить, что Робинзон упорно трудился на острове, благоустраивая свой быт, не только потому, что стремился к комфорту, но и потому – и для Дефо-проповедника это, по-видимому, наиболее важно.Ведь «познав истину», он перестал слепо стремиться к освобождению из заточения, начав со всей ответственностью воспринимать всё то, что ниспосылал Господь. «Человеку, постигшему истину, избавление от греха приносит больше счастья, чем избавление от страданий. Об избавлении… я больше не молился, я даже не думал о нём: таким пустяком стало оно мне казаться…»[10;134] — вот суть изменений, произошедших в сознании героя.[3; 193]

В этой связи пребывание героя на Острове Отчаяния можно сравнить с пустыней, по которой ветхозаветный Моисей сорок лет водил свой народ и которая стала символом освобождения не столько физического, сколько духовного.

Между тем, если уж проводить параллели между романом Дефо и Библией, то скорее напрашивается сравнение его с книгой «Бытие». Робинзон по сути создает свой мир, отличный от островного мира, но отличный и от оставленного им мира буржуазного – мир чистого предпринимательского творения. Робинзон Крузо строит этот мир шаг за шагом подобно Богу. Вся книга посвящена доскональному описанию творения предметности, ее умножения и материального наращивания. Акт этого творения, разбитый на множество отдельных моментов, оттого так захватывающ, что в основу его положена не только история человечества, но и история всего мира. В Робинзоне поражает его богоподобность, заявленная не в форме Писания, а в форме житейского дневника. Присутствует в нем и остальной арсенал, свойственный Писанию: заветы (многочисленные советы и наставления Робинзона по разным поводам, даваемые в напутствие), аллегорические притчи, обязательные ученики (Пятница), поучительные истории, каббалические формулы (совпадения календарных дат), временная разбивка (день первый и т.д.), ведение библейских родословных (место которых в родословных Робинзона занимают растения, животные, урожаи, горшки и т.д.).

Библия в «Робинзоне Крузо» словно пересказана на заниженном, обытовленном, третьесословном уровне. И как просто и доступно по изложению, но емко и сложно в интерпретации Св.Писание, так же внешне и стилистически прост, но в то же время фабульно и идейно емок «Робинзон». [34; 12]

Робинзон видит проявление божественного промысла в каждом происшествии своей жизни; его осеняют пророческие сны, и даже случайные совпадения календарных лет и событий представляется ему знамением свыше. Бури, кораблекрушение, одиночество необитаемого острова, нашествие дикарей – всё это кажется ему божественными карами, призванными очистить и закалить его душу.

На протяжении «Жизни Робинзона Крузо можно проследить борьбу между традиционным пуританизмом, уповающем на благость божественного промысла, и трезвым, разумным отношением к миру, характерным для века Просвещения.

Встречаясь с непредвиденными жизненными обстоятельствами, Робинзон неизменно истолковывает их сперва на пуританско-мистический лад, но затем тотчас же начинает прислушиваться к более практическому и надёжному голосу собственного разума. Увидев возле своего жилища на необитаемом острове колосья риса и ячменя, он готов счесть это чудом. Он горячо благодарит бога, пославшего ему эти злаки. Но вскоре вспоминает, что сам нечаянно «посеял» эти злаки, вытряхнув на лужайке мешок из-под птичьего корма. «Чудо исчезло, а вместе с открытием, что всё это самая естественная вещь, я должен сознаться, значительно поостыла и моя горячая благодарность к промыслу»[10;114] — не без юмора замечает он. При виде таинственного человеческого следа на пустынном берегу острова Робинзон, как истый пуританин, решает, что это дело самого дьявола, но логические доводы разума скоро разубеждают его и приводят к разгадке тайны: «Я признал несостоятельность своей гипотезы о нечистой силе. Но если это был не дьявол, тогда возникало предположение гораздо более устрашающего свойства: это были дикари с материка, лежавшего против моего острова».[10;212]

Робинзон сам сознавал всю противоречивость чувств, вызванных тем, что впервые за долгие годы увидел след человеческой ноги, и он прекрасно выразил это:

• «Я, человек, единственным несчастьем которого было то, что он изгнан из общества людей, что он один среди безбрежного океана, обречённый на вечные безмолвия, отрезанный от мира, как преступник, признанный небом, не заслуживающим общения с себе подобными, недостойным числиться среди живых, я, которому увидеть лицо человеческое, казалось, после спасения души, величайшим счастьем, какое только могло быть ниспослано ему провидением, воскресением из мёртвых, — я дрожал от страха при одной мысли о том, что могу столкнуться с людьми, готов был лишиться чувств от одной только тени, от одного только следа человека, ступившего на мой остров!»[10;213]

Новый период существования Робинзона начался с появления Пятницы. Характер Крузо раскрывается и в его общении с Пятницей. В этом молодом дикаре, спасённом им от смерти, Робинзон хочет, прежде всего, видеть своего покорного слугу, раба. Не случайно первое слово, которое он учит его произносить, — «господин». Робинзону необходим послушный и безропотный помощник, и его радует «смиренная благодарность», «бесконечная преданность и покорность» Пятницы. Узнав Пятницу ближе, Робинзон понимает, что по живости своего ума и по «душевным способностям» юноша не уступает ему. Пятница не только услужлив, но умён и восприимчив; он понимает всё, чему его обучают. Благодаря Пятнице, к которому Робинзон искренне привязался, жизнь на острове стала «приятной и лёгкой». Как истинный пуританин Робинзон «не упускал случая насаждать в душе Пятницы основы религии»[10;292]

«С радостным умилением принял он мой рассказ об Иисусе Христе, посланном на землю для искупления наших грехов; о наших молитвах Богу, который всегда слышит нас, хоть он и на небесах».[10;293] «Оказалось, что привить ему правильные понятия о дьяволе не так легко, как правильные понятия о божественном существе».[10;294]

Молодой «дикарь», естественный человек обнаруживал не только способность легко понимать и усваивать мудрость «просвещённого» Робинзона, но и способность самостоятельно мыслить и рассуждать: «Если Бог такой сильный, такой крепкий, как дьявол, почему бог не убей дьявола и сделай, чтобы он не делай больше зла?». «Его вопрос до странности поразил меня» [10;295], — так говорит сам Робинзон о недоумённых замечаниях Пятницы, подрывающих прописные истины богословия, которые преподносит его хозяин. «Я стал горячо молиться Богу, прося его, чтобы он помог мне научить спасению этого бедного дикаря, вдохновил своим духом сердце этого жалкого, невежественного создания, даровал ему свет познания Бога во Христе, обратил его к себе и научил меня, как изложить ему слово Божие, чтобы совесть его окончательно убедилась, глаза открылись, и душа его была спасена». [10;297]

В образе Пятницы в литературу Просвещения впервые входит со своей неискушённостью, наивностью и не испорченным, природным здравым смыслом тот «естественный человек», который в дальнейшем будет играть в ней столь важную роль как живое, одушевлённое мирило пороков и заблуждений цивилизованного общества.[17;49] Религиозный идеал Робинзона состоит в гуманности и полезной жизнедеятельности. В этом отношении показательно следующее рассуждение Робинзона, рассказывающего о том, как он объяснял Пятнице сущность христианства: «Бог свидетель, что во всех методах, которые я применял для обучения этого бедного создания, я проявлял больше искренности, чем умения; я должен признать… что, истолковывая ему различные вещи, я сам обучался многим вещам, которых я не знал или которых раньше по-настоящему не обдумывал…» [10;297]. «Что касается разных тонкостей в истолковании того или другого библейского текста – тех богословских комментариев, из-за которых возгорелось столько споров и вражды, — то нас они не занимали. Так же мало интересовались вопросами церковного управления и тем, какая церковь лучше. Все эти частности нас не касались, да и кому они нужны?»[10;299]. Эти слова Робинзона выражают взгляды самого Дефо, борца за веротерпимость.[3; 95]

Робинзон Турнье, до того, как попал на остров, «не часто обращался к Священному писанию». Но после кораблекрушения Библия попадает к нему в руки, «как единственная духовная пища», он считает это знаком Провидения и решает «искать на этих заветных страницах моральную поддержку». [26; 29] Перед постройкой бота он «наткнулся» в Библии на описание Всемирного потопа и строительства Ноева ковчега и посчитал это благоприятным знаком перед строительством.

Отношение Робинзона к Библии необычно. Читая Священное писание, он не принимает, как догму всё, что там написано, как истинный верующий, а «размышляет над текстами» [26; 80], иногда считая написанное парадоксом. «Его до глубины души поразил вычитанный в Библии замечательный парадокс, согласно которому «религия считает отчаяние непростительным грехом, а надежду – одною из трёх главных христианских добродетелей; вот почему он решил отныне называть остров Сперанцею – этим мелодичным, солнечным именем» [26; 51] (в переводе с итальянского – «надежда»).

Однако Робинзон ещё часто будет впадать в отчаяние, живя на Сперанце.

Что-то из «источника мудрости», не смотря на пугающую новизну, он принимает, а что-то и нет. Однажды, рассуждая в дневнике о «коренных переменах» во взглядах на мораль и религию, он говорит о добродетели и пороке. Полученное им воспитание относит к пороку «излишество, избыток, разврат, бесстыдную распущенность», а к добродетели – «покорность, смирение и самоотверженность». Робинзон в своём положении считает такого рода мораль «непозволительной роскошью», которая его погубит и решает «поменять местами понятия добродетели и порока, понимая первую как мужество, силу, самоутверждение, власть над окружающим миром. Пороками же назову я нынче способность к самоотречению, кротость, всёпрощение и болото». [26; 57] Робинзон понимает, что это возврат к «языческому пониманию человеческой мудрости», но он больше не может придерживаться отрицания природы и вещей. «Я восторжествую над своим несчастьем лишь тогда, когда обращусь в противоположную веру и сумею слиться с моим островом так же, как он сольётся со мной». [26; 58]

Библия – голос Сперанцы, «изобилующая образами, которые уподобляли землю женщине, а жену – саду, украсила его любовь благороднейшей из эпиталам». [26; 150]

Ещё одно необычное использование Библии – это своего рода гадание на ней. Так же как при гадании на картах таро (во вводной главе), ван Дейсел вытягивает случайную карту, так же и Робинзон в минуты смятения прочитывает «несколько открытых наугад страниц из Библии» [26; 185], чтобы «омыть свой помрачённый разум в источнике вечной мудрости». [26; 195] Например, тогда, когда Робинзон обнаруживает в розовой ложбинке мандрагоры с полосатыми цветами или когда жестоко избивает Пятницу, застав его в ложбинке, собственными глазами увидев «Сперанцу, изнасилованную негром». [26; 194] Но Библия оправдывает Пятницу, и из «поруганной» Сперанца превращается в «соблазнительницу». Используя Библию в таком необычном свойстве, Робинзон уравнивает два противоположных явления – чтение Священного писания и считающееся греховным гадание на картах.

После взрыва пещеры и перевоплощения Робинзона «теллурическое царствование Сперанцы сменилось царством Солнца» [26;200] Всё чаще Робинзон обращается к светилу: «Солнце, избавь меня от тяжести тела! Научи меня беспечности, весёлой готовности принимать сиюминутные дары наступившего дня без расчёта, без благодарности, без страха! …Солнце, довольно ли ты мною?» [26;241] Из христианина Робинзон превращается в язычника, поклоняющегося Солнцу.

Отношение к острову.

Робинзон Дефо называет остров островом Отчаяния. Попав на остров, Робинзон обследует его, охотится за дичью, определяя ценность её мяса, находит съедобные плоды, отмечает красоту острова: «Вся окрестность зеленела, цвела и благоухала, точно сад, насаждённый руками человека, в котором каждое растение блистало красой весеннего наряда. …Я подумал, всё это моё, я – царь и хозяин этой земли». [10;138]Для Робинзона остров как «земной рай» [10;188], на котором он живёт, восхищаясь красотой природы, пользуясь всеми его благами, «ни в чём не терпит недостатка, за исключением человеческого общества». [10;194] А впоследствии «остров был заселён» и Робинзон считает, что у него «изобилие подданных». [10;328]

Отношение к острову у Робинзона Турнье на разных этапах его жизни разное. «В такой же степени, как и Робинзон, как и Пятница, герой романа – это остров. Он меняет лицо в ходе серии раздвоений не менее, чем сам Робинзон меняет форму в ходе серии превращений. Субъективная серия Робинзона неотделима от серии состояния острова». [9 ; 283] В начале для него остров просто чужая территория, на которой он попал – остров Скорби. Именно здесь, погружаясь в болотную жижу, как дикие свиньи, когда «лишь его глаза, нос и рот выступали из жирной болотной ряски, среди плёнок жабьей икры…, он в сонном оцепенении перебирал обрывочные воспоминания прошлого» [26; 42] из его детства.

Когда Робинзон решает вырваться из «дьявольских тенёт и начинается его истинная жизнь на острове после периода душевного падения», первым делом он обследует остров и учитывает его богатства. Составив, приблизительную карту острова, Робинзон замечает, что он «имеет форму женского тела без головы, женщины, подобравшей под себя ноги; в её позе смутно угадывались покорность, робость или же просто отрешённость». [26; 51] Но у Робинзона ещё не получается полностью справится с «беспросветным отчаянием» и он уступает соблазну поваляться в кабаньем болоте. «Он лежал в качающейся колыбели» улавливая «ясный мелодичный голос матери» [26; 56]

Одиночество, «подобное разъедающей кислоте» [26; 59] и страх лишиться дара речи подталкивают Робинзона вести диалог со Сперанцей, в которой «все жесты, действия и начинания являли собою вопросы; остров же отвечал ему на них счастьем или неудачами, тем самым, одобряя или порицая. Робинзон больше ни минуты не сомневался в том, что всё происходит отныне по воле Сперанцы и зависит от их отношений». [26; 63] Он считает, что рано или поздно остров покорится, создаваемому порядку. И в то же время понимает, что «броня предписаний… была бессильна перед… неукротимой тропической природой и внутренней, разъедающей его душу эрозией одиночества» [26; 91]

Однажды, когда клепсидра остановилась (Робинзон он забыл добавить воды) он вдруг испытал какое-то необъяснимое «счастливое блаженство», ему почудилось «будто за этим островом… встаёт другой – более юный, более жаркий, более гостеприимный, доселе скрытый от него заурядностью повседневных дел». [26; 104]

Робинзон часто задумывался, чем является пещера на «теле Сперанцы» и решается обследовать «чрево». Он проводит в полной темноте четверо суток, находит в самой глубине маленькую нишу, в которую помещается, согнувшись калачиком. «В этой позе он так идеально точно поместился в выемке, что тут же перестал понимать, где кончается он сам и начинается каменная оболочка, он погрузился в счастливое, нескончаемое забытьё». [26; 117] Сладкие воспоминания о матери проникают в самую глубину его сердца. «На этих глубинах женская суть Сперанцы во всей полноте проявляла своёй дух материнства. Сперанца беременная мною» [26; 118] Сперанца – мать.

Очередное предсказание ван Дейсела сбывается: «Воинственный бог осознал своё одиночество. Он укрылся в глубине пещеры, дабы вновь обрести там свою истинную природу. Но, углубляясь таким манером в недра Земли, совершая паломничество в глубь самого себя, он сделался другим существом». [26; 7]

Управление островом всё чаще представляется Робинзону безумной и бесполезной затеей. В такие моменты он останавливает клепсидру и бродит по острову «Почти осязаемая плотская близость острова согревала, волновала его. Эта земля, принявшая человека в свои объятия, была нагой» [26; 139] «В розовой ложбинке желание моё впервые обратились к своей естественной стихии – земле». [26; 147] «Отныне, с благословения Библии, Робинзон сочетался со Сперанцею ещё более глубокой и крепкой связью. Сперанца обрела для него человеческий облик, и теперь он мог называть её своею супругой». [26; 152] Он часто посещает розовую ложбинку, где растут его со Сперанцей дочери-мандрагоры. Сперанца – супруга.

«Однако Робинзон всё чаще задумывается над тем, что всё это созданное им великолепие неумолимо утрачивает смысл. Управляемый остров лишался души, уступал место другому острову, сам же превращался в огромную машину, работавшую вхолостую». [26;154] Когда появился Пятница, он «бесцеремонным хохотом… разоблачает ту ложную серьёзность, какою прикрываются Губернатор и управляемый им остров». [26; 164]

В момент остановки Робинзоном клепсидры и его отсутствия Пятница ощущает себя хозяином острова и занимается тем, чем ему нравится: наряжает кактусы, кидает гальки в море. «Мечта заставить летать камень, прельщала поэтическую душу Пятницы» [26; 177], сажает деревья кроной вниз «Удивительно было и то, что деревца послушно принялись, что Сперанца явно одобрила безумную выходку». [26; 180]

Робинзон считает Пятницу «инородным телом» в «гармонической системе бытья на острове» , «грозившим разрушить её».[26; 182]

Полосатые мандрагоры вызывают приступ ярости у Робинзона «Ярость, обуревавшая Робинзона, как и всё, что имело касательство к его отношениям со Сперанцей, отличалась характером почти космическим. Он выглядел в собственных глазах не обыкновенным раздражённым человеком, но первозданной силой, зародившейся в недрах острова и всё очищающей жгучим своим дыханием. Вулкан! Да, Робинзон был вулканом, чей дымящийся катер развёрзся на Сперанце, как праведный гнев её базальтовых утёсов». [26; 192]

После того, как взрывом уничтожает всю «цивилизацию» Сперанца – мать, Сперанца – супруга перестаёт существовать. «Я понимаю, что оба смысла слова благодать – та, что снисходит на святых, и та, что означает райскую жизнь, — могут соединиться под небом Тихого океана, на моём острове». [26; 241] Робинзон понимает, что тот «другой остров», который представал перед ним в минуты озарения, и есть теперешняя Сперанца, восхищающая «волшебной новизной» и требующая «вдумчивого, пристального» внимания. Пообщавшись с людьми с «Белой птицы» Робинзон принимает решение, которое «подспудно и неодолимо зрело в нём всё это время: … остаться вместе с Пятницей жить на острове» [26; 270] Сперанца – солнечный город. «Сияние солнца очищало тело и душу от смертоносной скверны вчерашнего дня и ночи. Огненный меч рассекал грудь, пронизывал всё его существо. Сперанца сбрасывала пелену тумана – чистая, нетронутая, девственная». [26; 280] «В конце концов, Робинзон становится стихийным на своём острове, возвращенном стихиям: Робинзон солнца на ставшем солнечным острове». [ 9; 283]

Таким образом, для Робинзона Дефо остров – это обособленная от мира территория, на которой он искупает свои грехи и исправляется сам. Для Робинзона Турнье остров – живое существо, олицетворяющее женское начало (мать, супруга), а потом –Солнечный город.

Отношение к хлебу.

Сначала Робинзона постигла неудача: он посеял свои скудные запасы зерна перед засушливым периодом, и семена не взошли в том количестве, в каком он ожидал. Тогда Робинзон стал наблюдать за сменой погоды, чтобы установить наиболее благоприятные условия для посева. Теперь он уже действовал уже более уверенно и на второй год пребывания на острове добился лучших результатов. Хотя засеянный им участок был невелик, но всё же урожай обещал быть хорошим. И тут Робинзон обнаружил, что рискует потерять его. Поле, засеянное им, опустошалось козами. Тогда Робинзон стал огораживать свой участок, и это заняло у него три недели. Днём он отпугивал животных выстрелами, а ночь привязывал к изгороди собаку, которая лаяла всю ночь. Так удалось спасти посев от четвероногих. Когда он заколосился, появился новый враг – птицы, которые налетели на посев Робинзона. Он подстрелил трёх птиц и «поступил с ними, как поступают у нас в Англии с ворами-рецидивистами, а именно: повесил их для острастки других».[10;157] Птиц это напугало, и они перестали налетать на участок Робинзона.

Настало время уборки урожая. Перед Робинзоном возникла новая трудность. У него не было ни косы, ни серпа. Он догадался воспользоваться для жатвы широким тесаком, который захватил с собой в числе другого оружия с разбитого корабля. Так он собрал свой первый урожай. Только на четвёртый год Робинзон смог уделить мизерную часть от зерна себе на еду, хотя на острове можно было сеять и собирать урожай дважды в год. «Теперь про меня можно было буквально сказать, что я зарабатываю свой хлеб». [10;159]

Появились новые затруднения: как измолоть зерно или превратить его в муку? Как просеять муку? Как сделать из муки тесто? Как, наконец, испечь из теста хлеб? Ничего этого Робинзон не умел. Это навело его на следующие мысли: «Удивительно, как мало людей задумывается над тем, сколько надо произвести различных мелких работ для приготовления только для самого простого предмета нашего питания – хлеба».[10;165] Понятно, что совокупность всех этих «мелких работ» и есть труд, в данном случае преподнесенный, прежде всего, как вынужденная, насущная необходимость для выживания на необитаемом острове. Но тяготит ли она героя? Поразительно, но, несмотря на прямые указания автора на то, что «оказавшись в самых первобытных условиях жизни», Робинзон Крузо ежедневно «приходил в отчаяние», у читателя не создаётся впечатления безысходности и безнадёжности сложившейся ситуации. Для создания положительного эффекта Даниель Дефо изобретает целую систему художественно-изобразительных средств, возвышающих сам процесс труда, который становится спасительным для души. В конце концов, Робинзон научился всем этим «мелким работам». «Иметь хлеб было для меня неоценённой наградой и наслаждением». [26; 160] Настал тот день, когда первые «хлебы испеклись». Робинзон решает сеять столько зерна и риса, чтобы хватало на хлеб и лепёшки на год.

Робинзон Турнье мечтает посеять зерно, т. к. придаёт большое значение хлебу – «символу жизни». Ему кажется, что хлеб, который родит ему земля Сперанцы, станет доказательством, что она приняла его. Сперанца даровала радость Робинзону – «первую, но столь глубокую и сладкую! – поглаживать молоденькие голубовато-зелёные стебельки» ячменя и пшеницы. [26; 64] Робинзону огромных усилий над собой стоило удержаться, чтобы не выполоть «сорняки, оскверняющие изумрудный ковёр растущих хлебов», но он не мог пренебречь евангельской заповедью, возбранявшей «отделять плевелы от пшеницы до самой жатвы». [26; 64]

Собрав свой первый урожай, Робинзон обмолотил его цепом и провеял на ветру. Ему нравилась эта работа по очищению «простая, но не скучная, а, напротив, таящая в себе некое духовное начало». [26; 67] Из второго урожая Робинзон позволил выделить себе зерна для выпечки хлеба. Эта выпечка хлеба позволила ему «глубже познать источники человеческого духа: двуединое это действо содержало также и нечто иное, влекущее его как мужчину; скрытые, интимные, затерявшиеся среди прочих постыдных тайн раннего детства ощущения неожиданно расцвели пышным цветом». [26; 88] Робинзон вспоминает детские ощущения, когда он наблюдал за голым по пояс помощником пекаря, припудренным мукой. Он месил белое тесто, погружая в него руки по локоть. «Я никогда не видывал ничего более маслянистого, более женственного и ласкового, чем пухлое тело без головы, тёплая податливая плоть, покорно поддающаяся в глубине квашни тискающим его сильным рукам полуголого мужчины. Теперь-то я понимаю, что мне смутно чудилось тогда загадочное соитие хлебной ковриги и пекаря». [26; 90] Робинзон решает год за годом накапливать урожай, т. к. считает, что сеять – благо, собирать урожай – благо.

Таким образом, для Робинзона Дефо хлеб священен, это главная пища христианина, зарабатывать свой хлеб – это честь для него. Для Робинзона Турнье хлеб – символ жизни, доказательство благосклонности земли Сперанцы, а тесто ассоциируется с телом женщины.

Отношение к деньгам.

В кошельке у Робинзона всегда водились деньги, поэтому на судно он всегда являлся «заправским барином» и ничего тем не делал и ничему не научился.

Когда дело касается денег, Робинзон подробно рассказывает, сколько он выручил при сделке, когда сделался купцом. Скрупулезно просчитывает свой доход тогда, когда он продал преданного ему Ксури, баркас и всё, что можно было продать с баркаса. «Мне очень не хотелось брать эти деньги (за Ксури), потому, что мне было жалко продавать свободу бедняги».[10;49] Но всё же он продаёт его и подводит итог своей удачной сделке.

Потом занимается в Бразилии возделывание плантаций табака, различными торговыми сделками, преувеличивая свой капитал. Вся его жизнь вращалась вокруг денег.

Когда Робинзон попал на остров, впервые он видит деньги, перевозя с разбившегося корабля припасы. «Ненужный хлам! Зачем ты мне теперь? Ты и того не стоишь, чтобы нагнуться и поднять тебя с полу. Всю эту кучу золота я готов отдать за любой из этих ножей. Мне некуда тебя девать. Однако ж, поразмыслив, я решил взять их с собой и завернул всё найденное в кусок парусины». [10;82]

Живя на острове, Робинзон однажды вспоминает о деньгах, понимая, что они не имеют никакой цены, что отдал бы их все за вещи, которых ему так не хватало на острове. Однако, когда возле острова разбился корабль и Робинзон обследовал его, он снова нашёл там деньги и так же как в первый раз «принёс эти деньги в пещеру и спрятал». [10;261]

Уплывая с острова, Робинзон не забыл взять с собой припрятанные деньги, хотя они «потускнели и заржавели и только после основательной чистки стали опять похожи на серебро». [10;380] Вернувшись с острова, Робинзон становится преуспевающим дельцом. «Невозможно описать, как трепетно билось моё сердце, когда я … увидел вокруг себя своё богатство». [10;389] Единственное, о чём сожалеет Робинзон, что у него не было пещеры, куда можно было спрятать свои деньги, или места, где бы они летали «без замков и ключей». Он не знал, куда их девать и кому отдать на хранение. Деньги для Робинзона всегда представляли ценность, единственное, что на острове им не было применения.

О жизни Робинзона Турнье до того, как он попал на корабль, мы не знаем почти ничего, и какую роль в его жизни занимали деньги, мы тоже ничего не знаем. Перевозя с корабля всё на остров, он забирает и деньги.

Собрав свой первый урожай зерна, он размышляет о деньгах: «Моё горькое одиночество лишает смысла накопление денег, в которых я к тому же не испытываю недостатка». [26; 68] Он сравнивает себя с американским фермером, который, продав хлеб, кладёт деньги в сундук, где «они воплотят в себе затраченное время и труд». [26; 68] Робинзон считает, что деньги одухотворяют всё, чего касаются, придавая вещами смысл – «рациональный, конкретно измеримый, … универсальный, … добро, воплощённое в звонкой монете, становится доступно всем людям. Продажность – вот главная человеческая добродетель. Продажный человек умеет заставить молчать свои антиобщественные, смертоносные инстинкты – честь, самолюбие, патриотизм, политические амбиции, религиозный фанатизм, расизм, — стремясь дать волю тяге к сотрудничеству, любви к плодородному обмену, ощущению человеческой солидарности». [26; 69]

О деньгах Робинзон вспоминает ещё раз, когда на острове появится Пятница, он, наконец, находит применение деньгам. Робинзон платит Пятнице каждый месяц, Пятница же покупает себе на них дополнительное питание, разные мелочи или полдня отдыха (целый день не «продаётся»).

Деньги мы видим еще, когда на остров приходит «Белая птица». Перевоплощённый Робинзон с любопытством наблюдает за матросами, нашедшими разбросанные взрывом никому не нужные деньги. Они решают выжечь луг, чтобы облегчить поиски. Робинзон знал, что когда-то он был похож на них, «движим алчностью, гордыней, жёсткостью». А теперь он наблюдает за ними, как за мокрицами, «испуганно суетящимися под внезапно поднятым камнем». [26; 261]

Разница очевидна не только в характере главных героев, в пути, который проходит каждый из них, но и в их взаимоотношениях.

Отношение между Робинзоном и Пятницей.

Когда Робинзон Дефо увидел преследователей и убегающего, то он «почувствовал, что пришла пора действовать, если я хочу приобрести слугу, а может быть, товарища или помощника; само провидение, подумал я, призывает меня спасти жизнь несчастного». [10;273]

Робинзону Турнье «было безразлично, чью сторону принять – жертвы или её палачей, однако благоразумие подсказывало, что союзника следует искать среди более сильных. Прицелившись прямо в грудь беглеца» …он попал в преследователя, т. к. дрогнул мушкет: Тен вздумал высвободиться из-под руки хозяина». [26; 158]

Робинзон Дефо в первый же день даёт дикарю имя (по дню недели, в который он у него появился) и учит его первым словам: «господин», «да», «нет», отмечает красоту его тела, лица, кожи. Пятница же «припав лицом к земле, поставил себе на голову мою ногу, как уже делал это раньше, и вообще всеми доступными ему способами старался доказать мне свою бесконечную преданность и покорность и дать мне понять, что с этого дня он будет мне слугой на всю жизнь». [10;278]

У Робинзона Турнье спасённый не просто, дикарь, а арауканец, но его внешности Робинзона не уделяет внимания, лишь заставляет одеть штаны, но столько для того, чтобы защитить беглеца от холода, сколько щадя собственную стыдливость». [26;159] Первую ночь, проведённую вместе оба не спят, потрясённые случившимся, только под утро арауканец засыпает в обнимку с Теном.

Наутро, когда «тоскливый страх» бессонной ночи рассеялся, Робинзон «одолел приступ нервного громового, неудержимого хохота. …Он с изумлением понял, что смеялся впервые с момента кораблекрушения. Неужто же на него так подействовало присутствие другого человека?» [26; 160] Первая мысль, посетившая Робинзона, была об «Избавлении». Что если индеец поможет спустить бот на воду?

Робинзон даёт имя индейцу «Мне не хотелось нарекать его христианским именем, пока он не заслужил такой чести. Дикарь – это ведь ещё не вполне человек. Пятница – это ведь не имя собственное и не имя нарицательное, а нечто промежуточное, обозначающее полуживое, полуживое, полуабстрактное существо, отличающееся изменчивым, легковесным, непостоянным нравом…» [26; 162]

Робинзон Дефо шьёт для Пятницы одежду из шкур, к которой он быстро привыкает и «чувствует себя в ней хорошо». [10;281] Робинзон решает отучить Пятницу от людоедства, учит его английскому, управлению лодкой с парусами… Пятница с удовольствием помогает Робинзону во всём. «Никто ещё не имел такого любящего, такого верного и преданного слуги, какого имел я в лице моего Пятницы: ни раздражительности, ни упрямства, ни своеволия; всегда ласковый и услужливый, он был привязан ко мне, как к родному отцу». [10;282] Робинзон постоянно беседует с Пятницей, да и «самое присутствие этого парня было для меня постоянным источником радости, до такой степени он пришёлся мне по душе. С каждым днём меня всё больше и больше пленяли его честность и чистосердечие». [10;288]

Робинзон «не упускал случая насаждать в его душе основы религии». [10;292] Пятница «с радостным умилением» принимает рассказы о Иисусе Христе, но не может понять существование дьявола.

«Беседы с Пятницей до такой степени наполняли все мои свободные часы и так тесна была наша дружба, что я не заметил, как пролетели последние три года моего испытания, которые мы прожили вместе. Я был вполне счастлив, если только в подлунном мире возможно полное счастье. Дикарь стал добрым христианином, гораздо лучшим, чем я». [10;298]

Пятница настолько привязан к Робинзону, что, даже когда Робинзон предлагает ему плыть домой, он отказывается. «Убей Пятницу, не гони прочь! Он был искренне огорчён; я заметил на глазах его слёзы. Я тут же сказал ему и часто повторял потом, что никогда не прогоню его, пока он хочет оставаться со мной». [10;307]

Потом, когда Пятница и Робинзон уезжают с острова, Пятница ещё не раз удивляет Робинзона своей отвагой (случай с волком и медведем), оставаясь его преданным слугой.

В романе Турнье Пятнице отведена другая роль. Робинзон разочарован: «Полуиндеец — полунегр. Будь он хотя бы в зрелом возрасте, он смог бы покорно признать своё ничтожество перед лицом цивилизации, которую я воплощаю в себе! Но ему явно не более пятнадцати лет и молодость побуждает его нагло зубоскалить над всеми моими нравоучениями». [26; 161]

Первое время Пятница — послушный слуга и раб: сеет, пашет, чинит одежду, прислуживает за столом, чистит господину сапоги и т. д. «Пятница душой и телом принадлежит белому человеку. Всё, что приказывает господин, — хорошо, всё, что он запрещает, — плохо. Но хотя Пятница совершенно послушен и сговорчив, он всё же слишком молод, и молодость иногда взыгрывает в нём помимо воли. Робинзон ненавидит эти бурные взрывы юношеского веселья, нарушающие его порядок, подрывающие авторитет. Именно смех Пятницы заставил хозяина впервые поднять на него руку». [26; 164]

Пятницу часто смешат отрывки из Библии, которую Робинзон заставляет повторять его.

Всё же иногда Пятнице удаётся «снискать милость своего хозяина».[26; 167] Например, когда Пятница решил проблему уборки пищевого мусора. [26; 168]

Пятница «рабски покорен», это даже иногда раздражает Робинзона (случай с ямами), Робинзон чувствует, что за покорностью скрывается «настоящий бес». Пятница – дитя природы, он не принимает порядок, установленный Робинзоном на острове и вольно или невольно пытается его разрушить.

Когда Робинзон останавливает клепсидру и уходит в розовую ложбинку, Пятница преображается. «Сейчас он сам себе хозяин, а заодно и хозяин острова». [26; 173] Он наряжает кактусы в одежды из сундуков Робинзона, курит его трубку, вернее пускает кольца дыма. «Когда Пятница начинал действовать по собственному усмотрению, ему почти никогда не удавалось заслужить похвалу Робинзона. Робинзону поневоле приходилось сознаться самому себе, что под покорной услужливостью Пятницы скрывается личность, которая во всех своих проявлениях глубоко шокирует его». [26; 179] В этом Робинзон убеждается, когда идёт на поиски Пятницы, отсутствующего двое суток после остановки клепсидры. Робинзон, считающий все действия Пятницы бесполезными или бессмысленными, «опомниться не мог от открытия»: причудливое вдохновение арауканца (посадка деревьев кроной вниз) завершилось конкретным результатом, который… выразился в созидании, а не в разрушении». [26;180]

В этой части острова Пятница вёл свою жизнь, о которой Робинзон и не подозревал.

Пятница постоянно удивляет Робинзона то своей жестокостью, когда он жарил черепаху на костре, чтобы сделать из неё щит; то своей заботливостью, когда выхаживал «маленькое страшилище» — птенца стервятника, пережёвывая для него личинки с тухлого мяса. «Впервые он спросил себя, не являются ли его стремление к душевной тонкости, отвращение и гадливость, которую он считал последним драгоценным залогом цивилизованности, мёртвым, ненужным балластом» [26; 191], от которого следует избавиться.

Обнаружив полосатые мандрагоры в розовой ложбинке, а потом и самого Пятницу, Робинзон взбешён, он избивает Пятницу до полусмерти. «Лицо индейца усеяно синяками и ссадинами, … на скуле зияет открытая рана… И вдруг среди этого ландшафта уродливой страдальческой плоти он замечает нечто острое, чистое, блестящее – глаза Пятницы… Может быть, арауканец весь, целиком являет собой соединение других, замечательных свойств, которые ослепления до сих пор мешало ему увидеть?» [26; 200]

Сорок бочонков пороха взрываются, уничтожая следы «цивилизации». «Пятница, в конечном счете, одержал победу над порядком, который презирал всеми силами души. Разумеется, он вызвал катастрофу не намеренно». [26; 208] Робинзон давно уже понял, что в действиях его компаньона таилось мало умысла. «Невзначай освободив своего господина от земных корней, Пятница теперь мог увлечь его к иному укладу». [26; 209]

Робинзон начинает приобщаться к свободолюбию Пятницы, и теперь он не задумывается, кто господин, а кто слуга. Много лет он был Пятнице господином. «За несколько последних дней он стал ему братом, и притом далеко ещё не был уверен в своём старшинстве». [26; 212]

Робинзон помолодел внешне, сбрив «патриархальную» бороду, перестал прятать тело от солнечных лучей, и кожа приобрела бронзовый оттенок. Робинзон «расцвёл на глазах», наполненный гордостью и уверенностью. Он разделял с Пятницей игры и упражнения. Робинзон начинает понимать смысл некоторых действий Пятницы. Например, для чего тот так усердно делает стрелы с луком и стреляет «до изнеможения» — чтобы сделать стрелу, которая будет лететь, парить как можно дальше и дольше, т. е. будет принадлежать одной стихии – ветру. А схватка Пятницы и Андоара – «иудейского патриарха с зелёными глазищами». [26; 218] Пятница обрёл в Андоаре равноправного партнёра по игре и восхищался «тупой злобностью животного». Пятница с риском для жизни в сложной схватке всё же побеждает козла и с гордостью сообщает Робинзону, что «большой козёл мёртвый, но скоро Пятница заставить его летать и петь…» [26; 222]

В течение многих дней Пятница возится со шкурой Андоара, скрывая свои намерения. И вот однажды Робинзон, наслаждаясь восходящим солнцем с верхушки араукарии, увидел, как «в воздух взмыла фантастическая птица, огромный ромб цвета старого золота. Пятница исполнил своё таинственное обещание: он заставил Андоара летать». [26; 227]

Через некоторое время, Пятница вспоминает о голове козла, брошенной в муравейник, и «озарённый некоей идеей, с головой погружается в занятия». [26; 231] Робинзон догадывается, что это занятие тоже будет иметь отношение к воздушным играм, как и многие другие. Пятница из головы и кишок Андоара смастерил «инструмент стихии », эолову арфу; где единственным исполнителем будет ветер. «Арфа пела на одной-единственной ноте, но какую же бесконечную, пленяющую душу гармонию заключал в себе этот аккорд из несметного количества звуков; каким неодолимым, роковым очарованием обладала его властная мощь! Первозданная, нечеловеческая музыка стихий – мрачный зов земли, гармония небесных сфер и тоскливый стон принесённого в жертву большого козла. Прижавшись друг к другу под нависающей скалой, Робинзон с Пятницей вскоре позабыли обо всём на свете, потрясённые величием тайны единения первородных стихий. Земля дерево и ветер согласно праздновали ночной апофеоз Андоара». [26;232] Позже Робинзон понимает, что «Андоар – это был я!» [26; 250] Андоар земной воспарил и запел в другой стихии. Робинзон тоже всё чаще тянется к солнцу, ощущая почти физическую слабость во время отсутствия солнечных лучей в пасмурные дни. Робинзона влечёт солнце и ветер, он становится похожим на Пятницу, он и сам этого хочет. «Солнце, сделай меня похожим на Пятницу!» [26;241] Раньше, особенно в первое время, когда Пятница появился на острове, Робинзон не обращал внимания на его внешность. Теперь он просит Солнце подарить ему такое же, как у Пятницы, лицо, «сияющее улыбкой», высокий лоб, вечно смеющиеся озорные глаза, то иронически прищуренные, то взволнованно распахнутые, и «лукаво изогнутые» губы, и откинутую назад голову, «сотрясающуюся от жизнерадостного хохота надо всем в мире, что достойно насмешки, а главное, над двумя самими нелепыми вещами – глупостью и злобою». [26; 241]

Робинзон восхищается красотой Пятницы: «он облачён в свою наготу, словно в королевскую мантию, он несёт своё тело с царственной дерзостью. Прирождённая, первозданная, звериная красота, всё вокруг обращая в небытие». [26; 245] Робинзон недоумевает, как мог он, так долго проживший с Пятницей рядом, практически не видеть его, быть равнодушным и слепым к нему, воплощающему в себе «всё человечество». Теперь их интерес друг к другу взаимен: Пятница тоже изучает, как «анатом», тело Робинзона.

Их отношения, ставшие теплее и человечнее, не всегда безоблачны, они иногда ссорятся, но свою злость и недовольство они вымещают на своих двойниках: бамбуковом Робинзоне и песчаном Пятнице. «Сами же они жили в мире и согласии». [26; 235]

Пятница придумал игру с переодеванием, в котором он был Робинзоном – господином, а Робинзон – Пятницей – рабом. Под влиянием Пятницы Робинзон прошёл путь долгих и мучительных преображений. «Ведь главный персонаж, как и говорит название, это Пятница, юноша, почти мальчик. Только он и может вести и завершить превращение, начатое Робинзоном, открыть тому его смысл, его цель. Всё это невинно, поверхностно. Именно Пятница разрушает экономический и моральный распорядок, восстановленный Робинзоном на острове. Именно он отвращает Робинзона от расселины, взрастив из собственного удовольствия другой вид мандрагоры. Это он взывает остров, куря запрещённый табак рядом с пороховой бочкой, и возвращает небу землю и воды с огнём. Это он заставляет летать и петь мёртвого козла (=Робинзона).

Но, прежде всего, именно он показывает Робинзону образ личного двойника как необходимое дополнение к образу острова. Наконец, именно он подвёл Робинзона к открытию свободных стихий Элементов, более основных, чем Образы или Двойники, поскольку они-то их и составляют». [ 9; 297]

Пятница обращает Робинзона к иной стихии природы. Капитан ван Дейсел предсказывает Робинзону, что он достигнет «апогея человеческого совершенства», став обитателем «Солнечного города, простирающегося между временем и вечностью, между жизнью и смертью». Обитатели этого города отличаются «младенческой невинностью», потому что они наделены «солнечной сексуальностью», которая кольцеобразна, – «эротика, замкнутая на самоё себя». [26;11]

«Судорога сладострастия» превратилась для Робинзона в «сладостный, пьянящий душу восторг», которым упивается он «в то время, что Бог-Солнце омывает моё тело своими лучами». «Любострастие дарует жизненную энергию» [26; 252]. Робинзон осознаёт, что, достигнув высшей стадии, различие полов утратило своё значение.

Но эта идиллия продолжается не долго. К острову подходит шхуна «Белая птица». «Целая вселенная, так долго и терпеливо, по нитке, по камешку создаваемая им, одиноким и брошенным, должна была подвергнуться страшному испытанию».[26; 257] Робинзон ужасается, наблюдая за матросами, разоряющими остров – этой «грубой и жадной сворой варваров, распоясавшихся скотов». [26;260] Робинзон удивлен, что никто из людей даже не подумал расспросить его о жизни на острове, все погружены в свои собственные дела, мысли. Робинзон осознаёт, что он не сможет вновь окунуться в прежнюю жизнь, и он решает остаться на острове с Пятницей, не посоветовавшись с ним.

«Белая птица» — этот огромный парусник, «стройный, дерзко спорящий с ветром, стал для арауканца завершающим аккордом, торжественным апофеозом победы над эфиром». [26; 266] Пятница не смог устоять, он сбегает ночью на шхуну и уплывает на ней, бросая Робинзона.

Робинзон ощутил, как «внутри его разверзлась гулкая, мрачная пещера отчаяния…». [26; 273] Он почувствовал, как все двадцать восемь лет обрушились на его плечи, обратив его в старика. «Их принесла с собою «Белая птица», принесла, словно начатки смертельной болезни, которая разом обратила его в старика. И еще он понял, что для старика нет худшего проклятия, нежели одиночество… Лицо его исказила гримаса отчаяния, но он не плакал: ведь старики не плачут… Неужто ему придется все начинать сначала… Но как, как ему, старому, обессиленному, вновь обрести состояние благодати, достигнутое за такой долгий срок и с таким неимоверным трудом?!» [26; 276] Он решает спуститься в заветную нишу, чтобы не подняться от туда уже никогда. Ван Дейсел: «Юпитер! Вы спасены, Робинзон. Вы уже шли ко дну, когда Господь Бог пришёл к вам на помощь. Он, точно самородок, вырванный из мрака шахты, воплотился в золотого младенца и теперь возвращает вам ключи от Солнечного города». [26; 12] … из пещеры вылез ребёнок – юнга со шхуны «Белая птица».

Робинзон взял мальчика за руку «вечность вновь завладела Робинзоном», «неодолимый восторг наполнил душу …». [26; 280] Теперь Робинзон уже в качестве учителя поведёт ребёнка, ставшего новым обитателем Солнечного города.

Таким образом, для Робинзона Дефо Пятница все-таки остаётся слугой, хотя между ними очень тёплые отношения, почти дружеские. В романе Турнье Пятница проходит путь от раба и слуги до учителя и брата-близнеца. Благодаря Пятнице происходит превращение Робинзона из земного в стихийного.

Интересным представляется нам сравнение отношений двух Робинзонов к такой категории как время.

Отношение ко времени.

Робинзон какое-то время ведёт дневник, обозначая точную дату происходящего, отмечает для себя некоторые временные промежутки: время уборки хлеба, время, затраченное на изготовление изгороди вокруг посевов, на изготовление стола, глиняной посуды. Его дневник как отчёт о проделанном за день. Ежедневными занятиями Робинзона были чтение Библии, охоте, сортировка, сушка и приготовление дичи. Для Робинзона время – это отрезок его жизни, потраченный на занятие чем-либо.

Робинзон Турнье, попав на остров, не хотел вести счёт бегущим дням «К чему? Он всегда сможет узнать от своих спасителей, сколько времени прошло с момента кораблекрушения». [26; 24] Он так и не определил, через сколько дней или месяцев созерцание горизонта стало его угнетать.

Во время строительства бота Робинзон сталкивается с Теном, но пёс, зарычав, убегает. Робинзона осеняет испугавшее его предположение, что прошло слишком времени и пёс одичал. Робинзон поклялся себе каждый день делать зарубки на дереве и «отмечать крестом каждый прошедший месяц».[26; 35] Но потом забыл обо всём и вновь занялся строительством «Избавления».

Эволюция (вернее, осмысленное противостояние деградации) Робинзона на острове начинается с зарубок, отмечающих дни. [33; 1] Поэтому он не очень огорчён, что не может точно определить, сколько этот период длился. От дня кораблекрушения Робинзона отделяла «тёмная бездна страданий, — и Робинзон чувствовал себя отрезанным от летоисчисления остального человечества так же бесповоротно, как был отрезан от него водами океана; отныне он был вынужден жить на своём островке одиноким, как во времени, так и в пространстве». [26; 51]

Уступив однажды соблазну поваляться в кабаньем болоте, Робинзон ощущая, как «время и пространство таяли, обращались в ничто» [26; 56]

Собрав свой первый урожай зерна, Робинзон отказывается печь из него хлеб пусть это произойдёт позже. Он ставит перед собой задачу бороться со временем, «взять время в плен. Пока я живу, не заботясь о нём, оно утекает, как вода сквозь песок, я теряю его, теряю самого себя. В сущности, все проблемы на этом острове можно выразить во временных категориях». [26; 67] Робинзон считает, что в период душевного падения он жил как бы вне времени, а как только восстановил календарь, он вновь обрёл себя.

Обустраивая остров, Робинзон «счёл необходимым» завести часы или прибор, способным измерять время. Поэкспериментировав, он остановился на клепсидре – водяных часах. Она стала для Робинзона огромным утешением, «Время перестало быть для него мрачной бездной; он покорил его, упорядочил, можно сказать, приручил». [26; 74]

Однажды Робинзон проснулся от странного ощущения. Впервые за многие месяцы «ритм капель» перестал «руководить всеми его действиями. Время остановилось». [26; 103] Робинзон забыл наполнить клепсидру водой. У Робинзона наступили каникулы. «Могущество Робинзона над островом, распространялось даже на само время!» Он с радостью думал о том, что в его воле «сознательно оставить бег времени».[26; 103] Вначале он подумал, что остановка клепсидры лишь разрушила распорядок дня, но потом заметил, что пауза эта не его личное дело она касалась всего острова в целом. «Вещи, стоило им вдруг прекратить соотносится меж собой, вновь вернулись к своей первоначальной сути, обогатились в свойствах, зажили для самих себя – наивно, невинно, не ища своему бытию иных оправданий, кроме собственного совершенства». [26; 104] Небеса сияли, воздух был наполнен «невыразимым счастливым блаженством» и Робинзону, охвачённому непонятным экстазом почудилось, что за этим островом встаёт другой. Робинзон назвал этот миг «мгновением ненависти». Много раз позже он останавливал клепсидру, чтобы повторить этот «опыт, который позволит ему когда-нибудь высвободиться из кокона, где он вёл своё дремотное существование, и стать новым Робинзоном», [26; 105] но другой остров не возникал в «розовом мареве рассвета».

Во «второй жизни» Робинзона, которая начиналась с остановкой клепсидры, Сперанца из управляемой территории превращалась в живое существо, которое он обследовал. Ощущение другого острова всё больше утверждалось в нём самом.

Пятница, появившийся на острове, воспринимал остановку клепсидры, как отмену установленного Робинзоном порядка и возможность заниматься, чем ему захочется.

Взрыв пещеры уничтожил «цивилизацию» на острове, в том числе клепсидру и мачту-календарь. С тех пор Робинзон никогда не ощущал потребности вести счёт времени.

Робинзон считал, что самое большее изменение в его жизни – «это ход времени, его скорость и даже направление». [26; 242] Раньше время для Робинзона проходило быстро и плодотворно – чем плодотворнее, тем быстрее, – оставляя «позади себя нагромождение памятников и отходов, именуемое историей». [26; 242] Сейчас же время было трудно отличить от мгновения и поэтому оно не отличалось от неподвижности.

«Мне чудится, будто я живу в одном единственном, вечно повторяющемся дне. Время застыло в тот момент, когда клепсидра разлетелась на куски. И с тех пор мы – Пятница и я – поселились в вечности». [26; 243] Поселились на том, другом острове и живут в «мгновении невинности».

Капитан пришедшей к острову шхуны сообщил Робинзону дату. Двадцать восемь лет два месяца девятнадцать дней – срок этот показался Робинзону фантастическим. Но он чувствовал себя сейчас, в свои пятьдесят лет моложе, чем тогда, когда взошёл на борт «Виргинии» в двадцать два года. «Его молодость вдохновлялась божеством, Солнцам. В сиянии Бога-Солнца Сперанца жила и полнилась вечным сегодняшним днём, не зная ни прошлого, ни будущего. И он страшился покидать этот нескончаемо длящийся миг, променяв его на тлённый, переходящий мир, мир праха и руин!» [26; 271]

Поняв, что остался на острове один, Робинзон решает, что «обрести состояние благодати» ему поможет Смерть – форма вечности, единственно возможная для него. Но, увидев юнгу с «Белой птицы» Робинзон понимает, что появление этого «золотого младенца» — возврат ключей от Солнечного города, как и предсказывал Питер ван Дейсел.

Есть люди, для которых время подобно воде; в зависимости от темперамента и личных обстоятельств они представляют его себе в виде бурного потока, все разрушающего на своем пути, или ласкового ручейка, стремительного и прохладного. Это они изобрели клепсидру — водяные часы, похожие на капельницу; в каком-то смысле каждый из них — камень, который точит вода; поэтому живут они долго, а стареют незаметно, но необратимо.

Есть те, для кого время подобно земле: оно кажется им одновременно текучим и неизменным. Им принадлежит честь изобретения песочных часов; на их совести тысячи поэтических опытов, авторы которых пытаются сравнить ход времени с неслышным уху шелестом песчаных дюн. Среди них много таких, кто в юности выглядит старше своих лет, а в старости — моложе; часто они умирают с выражением наивного удивления на лице, поскольку им с детства казалось, будто в последний момент песочные часы можно будет перевернуть. Есть и такие, для кого время — огонь, беспощадная стихия, которая сжигает все живое, чтобы прокормить себя. Никто из них не станет утруждать себя изобретением часов, зато именно среди них вербуются мистики, алхимики, чародеи и прочие охотники за бессмертием. Поскольку время для таких людей — убийца, чей танец завораживает, а прикосновение — отрезвляет, продолжительность жизни каждого из них зависит от его воинственности и сопротивляемости.

И, наконец, для многих время сродни воздуху: абстрактная, невидимая стихия. Лишенные воображения относятся к нему снисходительно; тем же, кто отягощен избытком воображения, время внушает ужас. Первые изобрели механические, а затем и электронные часы; им кажется, что обладание часами, принцип работы которых почти столь же абстрактен, как сам ход времени, позволяет взять время в плен и распоряжаться им по своему усмотрению. Вторые же с ужасом понимают, что прибор, измеряющий время, делает своего обладателя его рабом. Им же принадлежит утверждение, будто лишь тот, кому удается отождествить время с какой-то иной, незнакомой человеку, стихией, имеет шанс получить вольную. [33; 1]

3.СТРУКУРА РОМАНА М. ТУРНЬЕ<<ПЯТНИЦА, ИЛИ ТИХООКЕАНСКИЙ ЛИМБ>>

• Роман Мишеля Турнье «Пятница, или Тихоокеанский лимб» был написан в 1967 году. Автор говорил: «Я люблю обращаться к историям, которые всем хорошо известны. Но в этом заключается своего рода игра, которая состоит в том, чтобы, с одной стороны, сохранить букву этой истории, не переворачивая ничего с ног на голову, но, с другой стороны, рассказать нечто совсем другое. В определённом смысле это труднее, чем писать, не заботясь о том, что уже было написано до тебя». [30;168]

«В «Пятнице» два мифа, два сюжета первый миф об одиночестве, ведь Робинзон в течении двадцати лет живёт один. Этот сюжет очень актуален, особенно в наши дни когда мы сделались очень богаты, но очень одиноки. Раньше мы были бедны, но не были одиноки. Состоятельный человек едет в своём автомобиле; он отличен от других людей. А бедный человек садится в автобус, где уже едет множество таких же, как он, Робинзон – это миф о нашем времени.

Второй миф – это появление Пятницы. Пятница – дикарь, человек из Третьего мира. Между англичанином Робинзоном и дикарём Пятницей, дикарём в кавычках завязываются определённые отношения. И это тоже очень современный сюжет, потому что отношения между Третьим миром и Европой, между Третьим миром и США, между севером и югом сегодня первостепенно важны. Сюжеты, которые я выбираю, всегда очень простые и ясные, но в то же время за ними скрываются идеи совсем не простые и значительные.» [25; 1]

Роман относится к постмодернистской литературе.При всём огромном массиве теоретических разработок и научных подходов к феномену постмодернистской литературы, он до сих пор во многом остаётся неопределённым для современного литературоведения. Атрибуты и критерии, по которым текст зачисляется в разряд постмодернизма, как правило, или работают частично, или не работают вообще.

Выдвигавшеся в качестве базовых постмодернистских характеристик фрагментарность повествования, эклектика, радикальная плюральность, интеллектуальность, тотальная ирония, техника намёка, мегалитературность, двойное кодирование, коллажность, цитатное мышление, даже будучи в единую методологическую систему, не в состоянии охватить и описать ряд постмодернистских текстов, ускользающих из-под этих характеристик, не в полной мере или вообще не отвечая их требованиям.

Наиболее приемлем и научен парадигмальный подход, точнее других отражающий реальное положение вещей. При таком подходе под постмодерном понимается историческая эпоха второй половины XX века, а постмодернизм рассматривается как художественное направление, адекватно отображающее мироотношения этой эпохи. Эпистемологическая неуверенность, кризис авторитетов, принцип нониерархии, корректирующая ирония – «мироотношенческие» ориентиры эпохи постмодерна, дающие исследователям право говорить о ней как об эпохе, с самобытным лицом и характером, отличающим её от предыдущих эпох.

Поэтому идентифицировать текст на принадлежность к постмодернистской парадигме следует исходя из того, отвечает ли он сюжетно системе идей постмодернистского мироотношения. Именно такое (воспользуемся дефиницией Ильи Ильина) «специфическое видение мира как хаоса, лишённого причинно-следственных связей и ценностных ориентиров, «мира децентрированного, представляющего сознанию лишь в виде иерархически неупорядоченных фрагментов», получило определение «постмодернистской чувствительности» как ключевого понятия постмодернизма.[32;1]

Текст обладает незамкнутой структурой – открыт в бесконечность означающего, характеризуется множественностью и многолинейностью трактовок. Текст принципиально вторичен – он создан из множества цитат, отсылок, реминисценций, которые, проходя сквозь текст, создают настоящую стереофонию, многоголосицу. Текст динамичен благодаря постоянному диалогу с читателем и непрерывному процессу порождению смыслов, число которых не ограничено. Текст не имеет автора в традиционном смысле — вся полнота над текстом оказывается в руках читателя, роль которого активизируется. Текст становится объектом не потребления, а наслаждения; игровое начало выходит на первый план, в игру вовлекается читатель. Язык постмодернистского текста «сдвоен» с языком науки, философии массовой культуры.

Каковы же картина мира, тип героя и главная тема постмодернистского текста? Как любое эпохальное художественное явление, постмодернизм – тематически, и сюжетно – довольно широк и разнообразен, поэтому любая абсолютизация и категоричность неприемлемы и речь может идти о тенденции — о характерных, но не абсолютных для литературного постмодернизма типе героя, картине мира и об универсальной теме постмодернистских текстов.

Постмодернистский герой – это человек, попавший под пресс каких-то непонятных для него тайных сил. Силы эти могут носить как локальный – «здесь и сейчас» — характер, так и глобальный метаисторический, преследовать как конкретно данного героя, так и всё человечество в целом, быть персонифицированным для персонажа вполне определённого противника или оставаться абстрактной мистической угрозой для его жизни. Главное, что герой на протяжении сюжета остаётся в полнейшем неведении о причинах и целях преследующих его враждебных сил. А сам себя всё отчётливее ощущает беспомощной пешкой в разыгрываемой кем-то – демиургом, сверхличностью, автором данной книги или книги как таковой, безликой историей – игре, смысл и правила которой ему абсолютно неизвестны, более того, которые он не способен постичь и осмыслить.

Герой постмодернизма открывает в окружающем его ранее привычном и, казалось, донельзя обжитом мире его настоящее ужасающее, враждебное по отношению к человеку, абсолютно негуманное лицо, скрывающееся под массой цивилизации культуры. [32; 2]

Герой эпохи постмодерна – человек постинтелллектуального и – для него — строго рационализированного общества потребления, борющийся за свои потребительские права путём осмысления всего вокруг, даже того, что осмыслению не поддаётся. Оружие постмодернистского героя – его разум, с помощью которого человек предъявляет свои права на весь мир и диктует свою – человеческую – волю природе, истории, стихиям и даже Богу. Поэтому, сталкиваясь с иррациональным, мистическим, ужасающе бессмысленным, постмодернистский герой пускает в расследование, пытается при помощи знаний и логики оприходовать иррациональное и бессмысленное и привести его к единому знаменателю с понятным и привычным ему.

Постмодернистскому герою – человеку массового общества – собственный мир не нужен, он вполне довольствуется миром окружающим, который он купил, получил по наследству, присвоил по праву того, что он человек, воспитанный в духе либеральной демократии. Обнаруживая враждебную для себя изнанку «старого доброго» мира, постмодернистский герои бросается на его защиту и борьбу с иррациональным – как страж порядка, как полицейский, начинает собственное расследование.

Это расследование приводит постмодернистского героя к умозаключению о то, что вокруг него, а рано и вокруг всего человечества, уже на протяжении многих веков, чуть ли не сначала человеческой истории, плетутся сети мирового заговора, раскинутые богом, преемственно передающиеся друг другу тайными обществами или вообще непонятно кем.

Каким же образом соотносится тема фантомного мирового заговора с «постмодернистской чувствительностью» – мироотношением эпохи постмодерна? Развёрнутая в постмодернистском сюжете схема инициации – проведения человека через испытания, чтобы он осознал, приблизился к пониманию или хотя бы ощутил бессмысленность любых поисков смысла в человеческой жизни и истории человечества вообще, — всецело отвечает постмодернистскому «видению мира как хаоса, лишённого причинно-следственных связей и ценностных ориентиров». Мания преследования человека историей с вложенными в неё человеческими понятиями закономерности, эволюции, развития, прогресса и, следовательно, ненадёжность любых претензий человеческого разума на охват собой мира – именно эта идея постмодерна проходит магистральной темой через, скажем осторожно, большинство постмодернистских сюжетов, проявляясь в том или ином виде и варьируясь в зависимости от авторских целей и художественных установок. [32; 3]

Роман «Пятница» постмодернистский, а, значит, многоуровневый по определению. Он и приключенческий, и психологический, и философский.

Сам автор говорит: «Перечиты­вая позднее свой роман, я осознал его несовершенство… На каждой странице бросалась в глаза философия, утяжеляя и растягивая повествование». [27; 33]

Турнье идет по пути усложнения проблем романа Дефо, насыщая свое произведение философскими и психологичес­кими, теориями XX в. Как отмечает сам автор, «основную свою задачу я видел в том, чтобы как можно ближе быть к оригиналу, в то же время осторожно наполняя его всевозможными идеями из области современной философии, психоанализа и этнографии» [27;33]. Подобный замысел повлек за собой ори­гинальные стилевые решения, не говоря уже о том, что сам принцип насыщения робинзонады той или иной философской, нравственной, научной, педагогической идеей традиционен.

Так для художественной иллюстрации идей психоанализа Турнье вводит в роман описания снов и полубессознательных состояний Робинзона, во время которых он ощущает себя ребенком и, таким образом, «снимает» наваждения и психозы одино­чества. Автор окружает своего героя целой системой символов и олицетворений, несущих фрейдистский подтекст, например, остров представляется Робинзону одушевленным существом, воплощающим женское начало и т.п. И дело здесь не в «плодотворности» идей психоанализа, скорее автор иронично отвечает тем критикам романа Дефо, которые упрекали английского писателя в том, что его Робинзон начисто лишен чувственности. Включение в художественную ткань романа ярких, фантастическо-сюрреалистических галлюцинаций и картин детства героя придают ему стилистическое разнообразие.

Воздействие идей К. Леви-Строса ощущается в романе уже в главном противопоставлении «Робинзон-Пятница», которое отражает важнейшую оппозицию структурализма: культура-природа. Метафорически она воплощена в романе в противопоставлении «земля-солнце». Поначалу Робинзон весь во власти земного начала: он занимается земледелием, строит дом, исследует недра острова, чувствуя себя явно неуютно на открытых солнцу пространствах, он не расстается с одеждой, его тело не переносит солнечных лучей. Пятница же, наоборот, весь устремлен к солнцу и воздушной стихии: его тело постоянно открыто солнечным лучам, он настойчиво стремятся покорить эфир с помощью лука и стрел, воздушного змея, эоловой арфы, его восхищает парус­ник. И эволюция Робинзона в романе, возвращение к «естествен­ному» состоянию символизируется его приобщением к солнечному началу. В финале Робинзон уже испытывает физическое недомо­гание в отсутствие лучей великого светила. Очевидна, таким образом, двойная метафоризация: оппозиция «природа-культура» отражена с помощью противопоставления персонажей, которые в свою очередь являются олицетворениями противоположных природных начал.

Космологическое противопоставление Земли и Солнца дополняется рядом других оппозиций: океан-остров, мужское-женское, жизнь-смерть, добро-зло. Так, в своем «журнале» Робинзон отмечает: «Я подчинюсь с этих пор следующему правилу: всякая производительность есть акт творения и, следовательно, благое дело. Всякое потребление есть акт разрушительный и, следовательно, дурной… Сеять для меня — благо, собирать урожай — благо. Но горе мне в тот миг, как я примусь молоть зерно и печь хлеб, ибо тогда я буду трубиться для себя одного». [26; 68] Это противопоставление, кстати, является реминисценцией из романа Дефо, где герой также четко разде­ляет в своём дневнике все случившееся с ним на «добро» и «зло».

В целом же, введение в роман элементов этнографических исследований, подробные описания пищи и занятий южно-амери­канских индейцев (Пятница у Турнье не «дикарь» вообще, а этнически вполне точно определен: индеец-араукан) стилисти­чески придают произведению оттенок научности и достоверности.

Наконец, роман Турнье включает в себя комплекс экзистен­циалистских идей. Так, в эпизоде встречи с дикарями, который событийно калькирует аналогичную сцену в романе Дефо, автор наделяет своего Робинзона размышлениями в духе героев Сар­тра: «Убив преследователя, он рискует навлечь на себя гнев всего племени. Прикончив же беглеца, он восстановит порядок ритуальной церемонии; вполне вероятно, что его вмешательство будет расценено дикарями как возмездие невидимого разгневанного божества. Робинзону было безразлично, чью сторону принять — жертвы или её палачей. Однако благоразумие подсказывало, что союзника следует искать среди более сильных» [26; 158] . Этическая проблематика экзистенциалистской прозы проступает здесь настолько явственно, что возникает мысль о сознательном; утрировании, даже пародировании. К тому же конфликт разрешается в свойственном экзистенциалистам «абсурдном» ключе: желая убить беглеца, Робинзон промахивается и убивает преследователя. Таким образом восстанавливается ситуация романа Дефо.

Еще более четко экзистенциалистские идеи и категорий прослеживаются в «журнале» Робинзона. Стиль записей в нем свидетельствует о том, что герой Турнье, хотя и помещен хронологически ХVШ в., гораздо ближе к рефлектирующему буржуазному интеллигенту середины XX в., чем к деятельному и практичному Робинзону Дефо. Вот как Робинзон Турнье оценивает свое одиночество: «Я знаю теперь, что каждый человек носит в себе — как, впрочем, и над собою — хрупкое и сложное нагромождение привычек, ответов, рефлексов, механизмов, забот, мечтании и пристрастий, которое фор­мируется в юности и непрерывно меняется под влиянием постоянного общения с себе подобными. Лишённый живительных соков этого общения, цветок души хиреет и умирает. Другие люди – вот опора моего существования». [26; 60] Как известно, «другой, чужой» — одна из важнейших категорий философской антропологии Ж.-П.Сартра.[29; 96] Этот термин, так же как понятие «существование», является своеобразным лейтмотивом размышлений героя Турнье. Он пытается определить свое место в мире и приходит к выводу, что находится в весьма странной си­туации — он жив и в то же время мертв для остального челове­чества: «Все, кого я знал, давно считают меня погибшим. Моя убежденность в том, что я существую, наталкивается на их единодуш­ное отрицание. И что бы я ни делал, во всеобщем представлении образ мёртвого Робинзона. Одного этого уже достаточно, чтобы – не убить меня, конечно, но оттолкнуть, изгнать за пределы к границам жизни, туда, где ад смыкается с небом, — короче сказать, в лимб …». [26; 144] Так выясняется смысл названия романа, ведь «лимбы» согласно французской идиоме — неопределенное, неясное состояние. Соответствующее экзистенциалистской категорий «выбора». Эта идиома идет от теологического понятия «лимб» — место, где находятся души праведников не-христиан и некрещеных детей в ожидании спасительного прихода Иисуса Христа.

Таким образом, «журнал» Робинзона – это своеобразная фи­лософская сердцевина романа Турнье, и стиль этой части отя­гощен экзистенциалистскими терминами и вообще «философскими» длиннотами, что впоследствии признает сам автор.

Повествовательная часть романа многообразнее и богаче в стилевом отношении. В ней сочетаются оригинально переосмысленные параллели с «Робинзоном Крузо» Дефо, картины ярких галлюцинаций и детских воспоминаний героя, удачная стилизация под бюрократические установления эпохи (созданная Робинзоном Хартия острова), живые диалоги Робинзона и Пятницы, в которых отразились их принципиально различные видения и ощущение мира. Писатель соблюдает ту меру, которая позволяет догадаться об образце для подражания и оценить ориги­нальность новой интерпретации. Всякое заимствование ориги­нально переосмысляется либо своеобразно «обновляется». Так, время пребывания Робинзона Турнье на острове до прибытия корабля точно совпадает по длительности с отшельничеством героя Дефо, но сдвинуто ровно на 101 год вперед. Такой сдвиг позволяет писателю с одной стороны намекнуть на роман Дефо, а с другой — приблизить своего героя к современности и говорить о проблемах, волнующих человечество сегодня.

По тому же принципу сочетания известного и домысленного М. Турнье создает фигуры своих персонажей, причем образ Ро­бинзона явно «снижается» с помощью ряда выразительных средств (например, натуралистическое описание периода его временного одичания), тогда как фигура Пятницы несомненно «вырастает» за счет сугубо стилистических приемов (автор временами не может скрыть своего восхищения индейцем, ска­жем, когда он подробно и со вкусом описывает изготовление им воздушного змея или эоловой арфы).

Фигуры Робинзона и Пятницы решены в подчёркнуто различных стилистических «ключах»: в образе первого подчёркиваются «снижающие» натуралистическо-биологические подробности, в то время как второй определённо идеализируется, возвышается.

Таким образом, стиль романа определяется стремлением писателя, оставаясь в рамках традиционной робинзонады переосмыслить известный художественный материал, взглянуть на него под новым углом зрения, найти нетривиальное разрешение известного конфликта и обосновать его с современных позиций. [24;63]

Ещё один уровень в романе чувственный, интуитивный, который соотносится с учением о трёх родах познания Спинозы.

Соотнеся эволюцию Робинзона с учением Спинозы о трех родах познания — чувственном, рациональном и ин­туитивном, — которое дает возможность приблизиться к аб­солютному в его сущности, Турнье связывает этапы этой эво­люции с нашей повседневностью. По его убеждению, каждому из нас представляется в жизни тройной выбор: «1) удо­вольствия чисто пассивные и приводящие к деградации — ал­коголь, наркотики и т. п.; 2) работа и социальные амбиции; 3) чисто художественное или религиозное созерцание. Три жизни Робинзона перебрасывают, таким образом, мостик меж­ду нашим повседневным существованием и метафизикой Спинозы». Цит. по [22; 15]

В нашей работе, мы лишь пытаемся взглянуть на роман так, как предлагает нам сам автор в своих интервью. Однако, предлагая его, сам Турнье обходит молчанием значение вводной главы, ее смысл, раскрывающийся на протяжении всей книги. Ещё один уровень романа — мистический. Ведь в этом главе капитан ван Дейсел, гадая Робинзону на картах таро, предсказывает ему те испытания, которые он должен претерпеть, и говорит о превращениях, ко­торые должны с ним произойти. Если Робинзон Дефо свято верил в Провидение, видя во всем промысел Божий, Робинзон Турнье подчиняется власти мистических сил, которые управ­ляют его судьбой и о которых ему говорит капитан, читая по картам. Ван Дейсел предрекает Робинзону, что тот достигнет «апогея человеческого совершенства», но предупреждает, что для этого он должен пройти все этапы инициации, о которых говорят одиннадцать вытащенных из колоды карт. «Каждое бу­дущее событие вашей жизни, — замечает капитан, — откроет вам истинность того или иного из моих предсказаний. И сей вид пророчества не столь уж обманчив, как может показаться на первый взгляд». [26;13]

Имеет возможность соотнести развитие романа с его сжатым резюме, содержащимся в вводной главе, и проследить, как реализуются пророчества ван Дейсела, хотя сделать это без специальной подготовки достаточно трудно. Турнье вкладывает в повествовательную ткань романа мистический смысл древних гадальных карт. Предельно лаконичные характерис­тики, даваемые каждой из фигур капитаном, эти исследователи раскрывают, опираясь на существующие толкования и показы­вая, как эти полузагадочные намеки воплощаются в тексте .

Каждая карта является своего рода иероглифом, толкование которого зависит от соседства с другими картами и от самой лич­ности человека, на кого гадают, ибо предсказание относится только к нему. Комбинация карт лишь намечает направление движения личности. В случае с Робинзоном это движение есть превращение одного человека в другого, которое осуществляется по законам инициации как особого мистического процесса приобщения к таинству. Для Робинзона этим таинством оказывается иная фор­ма существования, чем дотоле привычная ему, иное отношение к материальному миру, ко времени, к самому себе и другим.

Путь, которым ведет Турнье своего героя к этому финалу, можно рассматривать как непременные этапы инициации, обычно составляющие трехчастную структуру: изоляция по­свящаемого, его удаление от семьи и мира, переходный период, длительность которого не определена и который может вклю­чать в себя и схождение в ад, и возвращение к пренатальному состоянию, и даже мнимую смерть героя, и, наконец, возвра­щение героя и его включение в жизнь в новом качестве.

Впрочем, не следует преувеличивать мистического содержания романа Турнье. Ведь мотивы, связанные описанием пути, который проходит посвящаемый в таинства можно при желании найти в каждом произведении, повествующем о становлении, жизненном пути героя.

Роман можно читать и в экзистенциалистском ключе, пытаясь проследить, как решается в нём одна из центральных проблем экзистенциализма – проблема «другого», к которой постоянно обращается герой, осмысляющий собственное «я» и определяющий своё место в мирозданье и приходящий к выводу, что лишь присутствие «другого» придаёт жизни смысл и позволяет правильно понять самого себя. [22;18]

Ещё один уровень в романе – религиозный. На страницах романа мы часто встречаем выдержки из Евангелие, Библии, вплетённые в повествование. Между некоторыми событиями в жизни Робинзона и библейскими сюжетами прослеживается параллель.

Турнье показывает процесс перерождения Робинзона из христианина в язычника.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Фигура М. Турнье занимает достойное место в истории современной французской литературы.

Его методу свойственна «барочность», которая выражается в «принципиальной дихотомичности, диалектическом воссоздании целого через противоположности, в сочетании крайностей. Само по себе это означает распад первоначальной целостности, дробление жизни, возникновение неестественной современной цивилизации.».[14; 417]

Очевидно, под термином «барочность» следует также понимать утрату единства стиля. Произведения Турнье являются классическими и натуралистическими, аналитичными и синтетичными одновременно.

Слово «барочный» достаточно часто звучит в определениях стиля современного автора. Об этом подробно рассуждает Затонский В.Н. в своей монографии «Модернизм и Постмодернизм». Барокко присуща «редкостная, граничащая со всеядностью, терпимость по отношению ко всем исключительно предшественникам,…готовность вобрать в себя любые обломки существовавших дотоле художественных стилей….Разве это не напоминает чем-то сегодняшний постмодернизм?» [15;153]

Дихотомичность в изображении, призыв вернуться к истокам роднит Турнье с поэтикой романтизма и неоромантизма. Роман «Пятница, или Тихоокеанский лимб» был первым произведением писателя, рассказавшим не о созидании цивилизации, а о её разрушении. Здесь впервые прозвучал призыв назад к «голому человеку». Он повторится и в более поздних романах. В романе «Гаспар, Мельхиор и Бальтазар» такой первоначальной жизнью представляется мир Библии, а в романе «Лесной царь» — мир человеческих инстинктов, природная, физиологическая сфера человека. В романе «Золотая капля» с цивилизацией сталкивается марокканец, который с толпой эмигрантов добрался до Парижа, влекомый заманчивой рекламой. И он оказывается между смертью и адом, между нищетой и дикостью прежней жизни. Жизни подлинной и адом сочиненного мира.

Исследователи отмечают, что романтизм свойственен в целом современной французской литературе. Это позволяет нам поставить имя М. Турнье рядом с такими его современниками как Роббер Сабатье, Жан Мари Гюстав Леклезио и т.д.

«Франция топчется между индустриальным прошлым и смутным будущим, которое она и вообразить не в состоянии» [14;420] – так французы сами определяют свое положение на пороге XXI века, пытаясь найти различные пути.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

[Электронный ресурс]//URL: https://litfac.ru/diplomnaya/na-temu-defo-svift-volter-spor-o-cheloveke/

1. Аникин Г.В., Михальская Н. П. История английской литературы. М.: Высшая школа, 1985 . — 431 с.

2. Андреев Л.Г. Современная литература Франции: 60 г. М.: Издательство Московского университета, 1977.-367с.

3. Аникст А.А. Д. Дефо. Очерк жизни и творчества. М.: Учпедгиз, 1957 . — 136 с.

4. Аникст А.А. История английской литературы. М.: Гос. учеб. – пед. Издательство, 1956 . — 482 с.

5. Белоусов Р. С. О чём молчали книги. М.: Советская Россия, 1971. -303с.

6. Бреннер Ж. Моя история современной французской литературы. М.: Высшая школа, 1994.- 352с.

7. Винтерих Д. Приключения знаменитых книг. М.: Книга, 1979. – 159 с.

8. Гражданская З. И. От Шекспира до Шоу: Английские писатели XVI – XX веков М.: Просвещение, 1992 г. – 189 с.

9. Делёз Ж. Мишель Турнье и мир без Другого. М. Турнье Пятница, или Тихоокеанский лимб. СПб.: Амфора, 1999. – 303с.

10. Дефо Д. Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо. М.: Издательский дом «ОНИКС 21 век», 2002 . – 416 с.

11. Дрюбин Г. Книги, восставшие из пепла. М.: Книга, 1966.-183с.

12. Елистратова А.А. Английский роман эпохи Просвещения. М.: Наука, 1966 . — 472 с.

13. Еремеев Л. А. Французский «новый роман». Киев: Наукова думка, 1974-231с.

14. Зарубежная литература 20 ого века. Учебное пособие под ред. Андреева Л. Г. М.: Просвещение, 2000.- 559с.

15. Затонский В. Н. Модернизм и Постмодернизм. Харьков, 2000.-256с.

16. Зонина Л. А. Тропы времени: заметки об исканиях французских романистов. М.: Художественная литература, 1984.-263с.

17. История всемирной литературы в 9 томах. Том 5. М.: Наука, 1988. – 780с.

18. Кеттл А. Введение в историю английского романа. М.: Прогресс, 1966 – 446 с.

19. Папсуев В.В. Три великих романиста эпохи Просвещения: Дефо, Свифт. Филдинг: Из истории европейской литературы XVII – XVIII в. М.: Полярная звезда, 2001. – 56 с.

20. Песис Б. А. От 19 к 20 веку: традиция и новаторство во французской литературе. М.: Советский писатель, 1979 – 358 с

21. Пинский Л. Е. Ренессанс. Барокко. Просвещение: Статьи. Лекции. М.: РГГУ, 2002 – 829 с.

22. Ржевская Н. Новый миф о Робинзоне. / М. Турнье. Пятница М., 1992. — 5-18 с.

23. Спиноза Б. Этика. М.–Л.: Гос. соц. – эконом. изд., 1932 . – 222 с.

24. Стилистические исследования художественного текста./Межвузовский сборник научных трактатов. Якутск: Якутский гос. университет., 1998 . — 218 с.

25. Турнье М. Историю создал дьявол, а географию – Бог.//Книжное обозрение, 2003, 20 октября (№43)- с. 3. Беседовал К. Мильчин.

26. Турнье М. Пятница, или Тихоокеанский лимб – СПб.: Амфора, 1999. – 303с.

27. Турнье М. Трудное дело писать для детей //Курьер ЮНЕСКО, 1982, июль — с. 33-34.

28. Уронов Д. М. Робинзон и Гулливер. Судьба двух литературных героев М.: Наука, 1973 – 88 с.

29. Филиппов Л. И. Философская антропология Жан-Поля Сартра. М.: Наука, 1977. – 288 с.

30. Французская литература 1945-1990 гг. Редактор Балашов Н.И. М.: Наука, 1995. – 928 с.

31. Энциклопедический словарь. Брокгауз Ф. А. Ефрон И. А. 10т.С-Пб.: Издательское дело,1900.

ИНТЕРНЕТ ИСТОЧНИКИ

[Электронный ресурс]//URL: https://litfac.ru/diplomnaya/na-temu-defo-svift-volter-spor-o-cheloveke/

32. http: //www. russ. ru / layolt / set / print / novye_opisania / k_tipologii_postmodernistskogo_sugeta Краснящих А. К типологии постмодернистского сюжета

33. http://tournier.ru/critique.php Фрай М. Робинзон и время

34. http: //roman-chuk.narod.ru./ROMANCHUK.htm Романчук Л. Особенности повествовательной структуры в «Робинзоне Крузо» Дефo