Поль Валери (1871—1945) — французский поэт, эссеист, философ, драматург… Ко всем этим характеристикам стоило бы добавить еще одну: европеец. Казалось бы, «французский» уже предполагает это. Но европейство в данном случае означает не географию, а мировоззрение, призвание, символ веры. Валери был одним из первых и ярчайших европеистов ХХ века, живущих и мыслящих судьбами целого континента. Причем единство Европы ему явилось именно в момент ее величайшего кровавого раскола, в годы Первой мировой войны, по окончании которой он написал сделавшее его знаменитым эссе «Кризис духа» (1919).
«Что имеем — не храним, потерявши — плачем». Вот и эссе Валери — это плач по утраченной, растерзавшей себя Европе, осознание того факта, что не только люди, но и цивилизации бывают смертными и что Европа может последовать за Вавилоном и Древним Египтом, ушедшими в небытие. «Ныне мы видим, что бездна истории достаточно вместительна для всех. Мы чувствуем, что цивилизация наделена такой же хрупкостью, как жизнь». Это острое предчувствие возможной гибели европейской цивилизации в то же самое время выразил Освальд Шпенглер в своем монументальном двухтомном «Закате Запада» (1918 и 1922).
Но то, что у Шпенглера представлено с эпико-историческим размахом, у Валери сжато в несколько страничек лирической медитации, афористически сгущенной и вместе с тем ассоциативно размытой.
Валери вновь обращается к судьбам Европы в своей политической и культурософской эссеистике конца 1920‑х — 1930‑х гг., собранной в книге «„Взгляд на современный мир“ и другие эссе». Впервые изданная в 1931 г., она затем неоднократно дорабатывалась, расширялась, углублялась (издания 1938 и 1945 гг.).
Это время колебательного равновесия: «Великая война» уже позади, европейские страны мучительно выходят из разрухи и депрессии, но что ждет Европу? Сумеет ли она преодолеть внутренний раскол, стать единым домом для населяющих ее народов и сохранить свое интеллектуальное и моральное достоинство в современном мире — или противоречия взорвутся еще более сокрушительной бойней и окончательной гибелью цивилизации? Эта дилемма явно или скрыто проходит через всю «политософию» Валери межвоенной эпохи, чередуясь нотами меланхолии и сдержанного оптимизма, впрочем, никогда не переходящими ни в апокалиптическое кликушество, ни в апологию европейского супрематизма.
То, что делает Европу Европой, по мысли Валери, — это не те или иные достижения науки, техники, культуры, а всеотзывчивость, способность вбирать в себя достижения других народов, рас, континентов — и делиться с ними, излучать свободу духа и трезвость разума. Но именно то, в чем Европа превосходит другие цивилизации, постепенно сводит на нет это самое превосходство. Она щедро раздает свои ценности другим континентам: обеим Америкам, Азии, Африке, — которые благодаря своей превосходящей геополитической массе и народонаселению постепенно приобретают первенство в глобальном раскладе сил. Маленькой Европе, географическому придатку огромного азиатского массива, придется в будущем довольствоваться все более скромной ролью в судьбах земного шара. Но в этом и состоит ее морально-культурное достоинство «всемирной закваски»: отдать себя, оевропеить мир, чтобы стать его самоумаляющейся частицей. И если Европа умрет, то лучшие ее духовные создания обретут вторую жизнь на других континентах, прежде всего в Америке, которая, по убеждению Валери (может быть, слишком прекраснодушному), сбережет наследие «Старого Света».
Русская цивилизация
... умеет. Другую цивилизацию, другое государство такие тотальные «ротации» правящей элиты подвергли бы в жесточайший кризис. Россия же и как бы ... ее пределах, подобно тому как западное общество, установив отправной пункт на Иберийском полуострове, постепенно овладело Южной Атлантикой и ... охватило Балканы и приготовилось совершить прыжок в Центральную Европу, но здесь оно оказалось в конкуренции с западным ...
Впрочем, Валери не считает, что с Европой покончено, и ее судьбы волнуют его больше, чем остальной мир. Беда Европы в том, что ее интеллектуальное и культурное развитие опережает политическое. Европа — это сильный, творческий дух в ослабленном, раздробленном геополитическом теле. «Европа заметно отличалась от других частей света. И вовсе не благодаря своей политике, а несмотря на нее и даже вопреки ей она полностью раскрепостила свой разум, соединила страсть к познанию со стремлением к точности, изобрела целенаправленную и действенную любознательность… Однако ее политика оставалась прежней…» («Заметки о величии и упадке Европы»).
Это была примитивная политика соперничества наций, безгранично раздувающих свою гордость и воинственность и действующих варварскими методами взаимного устрашения. Валери не устает напоминать о бесплодности национального, как и всякого иного эгоизма, добавляя к этой практической мудрости и философский аргумент: по мере того как все больше наций и индивидов принимают участие в историческом процессе, его результаты становятся все менее предсказуемыми и все меньше зависят от воли отдельных личностей. «Самые крупные политики, самые великие умы не способны ничего просчитать» («Об истории»).
Возрастает роль внешне случайного, непредвиденного в цивилизационных процессах, и никому не дано единолично управлять миром.
Но именно в силу такого растущего разнообразия сил, вовлеченных в судьбы мира и Европы, взоры Валери все больше обращаются к его родной Франции и особенно к ее сердцу — Парижу. Французская тема занимает огромное место во «Взгляде на современный мир». Это никоим образом не изоляционизм, не проповедь французской исключительности, а скорее, как в речи Достоевского о Пушкине, надежда на то, что родная страна даст исход европейской тоске и «изречет окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен» (Достоевский).
На чем основана эта надежда? Нет, не на верности «Христову евангельскому закону», а на опыте величайшего секуляризма — многообразия идей, мировоззрений, образов жизни, которые мирно объединяет в себя Франция и особенно Париж, способный стать моделью общеевропейского устройства. «Именно здесь, в горниле самых живых и самых дерзких умов, как бы жаром их слияния, была сплавлена и переплавлена наша нация, самая смешанная в Европе. Именно поэтому ПАРИЖ — это не просто политическая столица и промышленный центр, важнейший порт и рынок разнообразных ценностей, искусственный рай и святилище культуры. Его исключительность состоит прежде всего в том, что все его свойства в нем смешаны, но не противоречат друг другу» («Присутствие Парижа»).
Развитие театра Европы начала – середины 20 века
... богов, полубогов и вообще великих людей, а впоследствии и обыкновенных смертных. Поэты, постепенно расширяя содержание драматических произведений, стали заботиться об удовлетворении уже не религиозного чувства, ... театр на национальной почве. Английский драматург Шекспир вознес у себя на родине национальную драму на значительную высот)'. Первая половина XX века в истории Западной Европы имеет ...
Если Европе суждено постепенно оевропеивать мир, то не суждено ли Парижу, даже за счет своего грядущего умаления, постепенно опариживать Европу, вносить в нее свое искусство соединять разнородное, придавать живость многообразному, уберегая его от саморазрушительного раскола?
Надежда Валери нe сбылась при его жизни — та эпоха, когда писался “Взгляд на современный мир”, оказалась межвоенной. Европа снова была ввергнута в пучину националистических страстей. Но есть символическая правда в том, что Валери, умерший 20 июля 1945 г., успел застать освобождение своего родного Парижа и освобождение Западной Европы, постепенно сумевшей приступить к строительству общеевропейского дома. Валери может считаться одним из его архитекторов, вдохновителей идеи всеевропейского отечества, куда со временем влились и восточноевропейские народы.
Для современного российского читателя «Взгляд на современный мир» представляет особый интерес как напоминание о том доме, в котором и Россия могла бы найти место для себя. Фундамент этого дома — не только общее экономическое пространство и свобода передвижений, но и свобода мысли, мощь разума и науки, строгость законов, интеллектуальная честность и любознательность: все то, что Валери понимает как универсальные ценности, которыми Европа готова делиться с миром. Чтение этой книги, написанной в хрупкое межвоенное время, напоминает о том, в каком хрупком мире мы все еще живем, как неустойчиво достигнутое в нем равновесие. И как важно своевременно гасить вспышки национальных и государственных самолюбий, чтобы и наше послевоенное время, которое продолжается уже семь десятилетий, не превратилось в межвоенное.
Сейчас, когда заново решается судьба Европейского дома, когда из него в результате Брекзита вынут один, но весомый кирпич, мысль Валери прямо обращается ко всем европейцам: пора решить, что важнее — единство духа и исторической участи или дележ территорий и восстановление внутренних границ. Все четыре эссе, вошедшие в подборку, даются в новом переводе Марианны Таймановой, а три из них вообще впервые предлагаются вниманию русскоязычного читателя. [1]
Михаил Эпштейн
Заметки о величии и упадке Европы
В Новое время ни одной державе, ни одной империи Европы не удалось дольше полувека продержаться на достигнутой высоте, распоряжаться прилегающим к ней пространством или сохранить свои завоевания. Здесь потерпели поражение самые великие; даже самые удачливые политики привели к гибели свои народы. Карл V, Людовик XIV, Наполеон, Меттерних, Бисмарк — в среднем сорок лет. Без исключения.
*
Европа имела возможности подчинять и властвовать, взывать к остальному миру во имя европейских целей. У нее были на то и несокрушимые средства, и люди, их создавшие. Намного ниже стояли те, кто распоряжался ею. Они жили прошлым: ничего другого они не умели. И условия для этого тоже остались в прошлом. Европейская история и политические традиции; деревенские, приходские, рыночные распри; зависть и злоба соседей. И в результате — узкий кругозор, ограниченность, оставшиеся в наследство с тех самых пор, когда Европа была еще невежественна и обладала не большей властью, чем другие регионы земного шара. Она пропустила редкий счастливый случай, о котором даже не подозревала в благоприятное для этого время. Кажется, только Наполеон предчувствовал то, что должно было произойти и каковы будут последствия. Он мыслил масштабами современного мира, но не был понят и сказал об этом. Но он пришел слишком рано; еще не подоспело время; его возможностям было далеко до наших. После него снова принялись подсчитывать гектары соседа и мыслить сегодняшним днем.
Рассуждение человек эпохи возрождения. Исскуство эпохи возрождения ...
... собой реальные образцы безграничных возможностей человека. Изобразительное искусство в эпоху Возрождения достигает невиданного расцвета. Это связано ... а в некоторых странах (Германии, в Центральной Европе) произошел возврат к крепостничеству. Феодальная система проявляла ... В XVI столетии распадавшаяся Священная Римская империя германской нации стала ареной двух первых антифеодальных революций - ...
Жалкие европейцы предпочитали играть в арманьяков и бургиньонов [2] , нежели возложить на себя ту великую роль, которую сумели взять и веками удерживать римляне. Их численность и средства несопоставимы с нашими; но даже в куриных потрохах[3] они умудрялись находить больше точных и плодотворных мыслей, чем все наши политические науки вместе взятые.
Европа будет наказана за свою политику; она лишится вин, пива, ликеров. И многого другого…
Европа явно надеется, что ею будет управлять американская комиссия. К этому ведет вся ее политика.
Если мы сами не можем избавиться от своей истории, то в этом нам помогут счастливые народы, у которых ее нет или почти нет. Именно счастливые народы наделят нас своим счастьем.
Европа заметно отличалась от других частей света. И вовсе не благодаря своей политике, а несмотря на нее и даже вопреки ей она полностью раскрепостила свой разум, соединила страсть к познанию со стремлением к точности, изобрела целенаправленную и действенную любознательность; она неустанно искала поддающиеся точному сравнению и взаимодополняющие результаты, а затем создала свод законов и эффективное судопроизводство. Однако ее политика оставалась прежней; из всех богатств и возможностей, о которых я упоминал, она заимствовала лишь те, что требовались для укрепления этой примитивной политики, для того, чтобы снабдить ее самым устрашающим и варварским оружием.
И тогда возник контраст, разница, удивительный диссонанс между двумя состояниями ума, которые проявлялись в зависимости от того, на что он был направлен: занимался ли он своим бескорыстным делом, апеллируя к строгому, критичному, глубокому сознанию, или обращался к политике. Казалось, на долю последней выпало все самое мелкое, негативное и не заслуживающее внимания: инстинкты, идолы, воспоминания, сожаления, притязания, бессмысленные восклицания и непостижимые смыслы — все то, от чего не только отказались, но чего просто не переносили ни наука, ни искусства.
Любая политика предполагает (как правило, не догадываясь об этом) некую идею человека, даже выносит мнение о его участи как особой породы: целая метафизика — от самого примитивного сенсуализма до самой разнузданной мистики.
Представьте себе, что вас наделяют неограниченной властью. Вы порядочный человек и хотите сделать все как можно лучше. Вы не витаете в облаках, ваш ум способен трезво оценивать факты, сопоставлять их, и помимо всего прочего вы полностью независимы, находитесь в таком высоком и исключительном положении, когда ваши личные интересы сведены к нулю или ничтожны по сравнению с предоставленными и доверенными только вам возможностями. Вас даже не приводит в замешательство то, что смутило бы любого другого, — возложенные на вас ожидания. Вас не волнуют и не удручают связанные с вами высокие надежды.
Культура, её значение в жизни человека и общества
... в выходной день картинной галереи или музея. Это неизбежно порождает культурную ограниченность, примитивизацию личности. Культура – синоним полноценной самоутверждающейся жизни человека. ... однозначных решений в культуре не бывает. Культура живёт в мире множественности. В сущности вся история мировой культуры – ... Культура сплачивает народы, соединяет друг с другом нации. Для общего понятия о культуре ...
Хорошо! И что же вы собираетесь сделать? Что вы сделаете СЕГОДНЯ?
Существуют победы закономерные и победы случайные.
Мир — это скрытая, безмолвная, непрестанная победа возможных сил над вероятными притязаниями.
Настоящий мир может наступить только тогда, когда все люди будут довольны. Это значит, что настоящий мир бывает редко. Есть только мир фактический — не война, а всего лишь временное соглашение.
Единственные договоры, на которые можно было бы полагаться, — это договоры, заключенные без политических подоплек.
Все, что делается под благовидными предлогами, по сути, лишено будущего.
Большое достижение, если удается навязывать свою волю противнику. Такое иногда случается. Но эта воля может оказаться роковой. Самое сложное, как мне кажется, определить истинные интересы нации, которые не следует смешивать с ее желаниями. Исполнение наших желаний не всегда спасает от поражения.
Война, исход которой зависит только от неравенства сил противников, — это приостановленная война.
Действия нескольких человек имеют для миллионов людей такие же последствия, как для всех смертных вместе взятых — грубое вмешательство в их среду обитания. Так же как природные катаклизмы вызывают град, тайфун, эпидемии, так и плоды умственной деятельности влияют на миллионы людей, большинство которых воспринимает их так же покорно, как причуды небес, морей, земной коры. Ум и воля, воздействующие на массы как разящая без разбора природная стихия, — именно это и именуется политикой.
Нации
Не так-то легко сформулировать, что же называется нацией. Самые простые и очевидные ее признаки ускользают от местных жителей, которые не воспринимают то, что постоянно находится у них перед глазами. Наблюдающий за ними иностранец вглядывается излишне пристально и не может уловить тайну общности миллионов людей — их близкое сходство или малозаметное внешнее соответствие.
Итак, существуют две возможности ошибиться по отношению к данной нации.
Прежде всего, не так-то легко представить себе нацию в целом. Ум теряется в многогранности ее определений, не зная, какое именно принять. Стоит остановиться на какой-то подходящей формуле, как тут же в голову приходят исключения, которые по забывчивости не были приняты в расчет.
Эта мысль столь же привычна сознанию и присуща чувствам, сколь сложна и неопределенна для размышления. Но то же самое можно отнести и к другим важнейшим понятиям. Мы с легкостью рассуждаем о праве, расах, собственности. Но что есть право, раса, собственность? Мы знаем это и в то же время совершенно не знаем!
Таким образом, первостепенные понятия, абстрактные и вместе с тем жизненно важные, которые так настойчиво и прочно завладевают нами; все термины, порождающие в умах народов и государственных мужей мысли, проекты, заключения, решения, от которых зависят судьбы, благоденствие или бедствия, жизнь или смерть, — все это, если хорошенько вдуматься, всего-навсего расплывчатые и недостойные нашего ума символы… Но тем не менее, когда в разговорах люди оперируют такими размытыми категориями, они прекрасно понимают друг друга. Значит, в целом эти понятия ясны и достаточны для общения; но отдельному сознанию кажутся туманными и противоречивыми.
Книга — лучший друг человека
... своё мнение. Книга лучший друг человека Книга — лучший и самый надежный друг человека на все времена. Книга никогда не предаст. Книга всегда скажет ... Сочинение на тему Книга наш друг и советчик С самого детства мамы читают детям книги, знакомя их со сказочными героями, которые учат добрым поступкам и совершают хорошие ... свои мысли, да и такого оратора слушать не хочется. Но благодаря книгам речь ...
Нации чужды друг другу, как и люди, различные по характеру, возрасту, вере, нравам и потребностям. Они с любопытством и тревогой обмениваются взглядами, усмехаются, гримасничают, приходят в восторг от какой-то мелочи и стараются перенять ее, игнорируя целое, умирают от зависти или преисполняются презрением. И хотя иногда их желание общаться и прийти к взаимопониманию вполне искренно, но что-то не складывается, и неожиданно их контакты непременно прервутся. На каком-то уровне возникает совершенно непонятный предел для общения, столь длительный и глубокий, что его невозможно преодолеть.
Не одна нация втайне убеждена, что сама по себе и по своей сути она-то и есть истинная нация, избранная для вечного будущего, и в каком бы состоянии на тот момент ни находилась, пусть даже обреченная на прозябание или слабость, она единственная вправе претендовать на самую высокую награду — обладать теми достоинствами, которые сама же себе приписывает. Каждая нация апеллирует к прошлому или возможному; ни одна из них не любит воспринимать свои неудачи как законное наследие.
В зависимости от того, по каким параметрам одна нация сравнивает себя с другими: по протяженности территории, численности населения, материальному прогрессу, нравам, свободам, общественному порядку или по значимости произведений искусства, творений разума, а возможно, даже просто сопоставляя воспоминания и надежды, — она всегда найдет, чем превосходит другие. В этой вечной игре никто не раскрывает до конца своих карт. Разве что есть карты настоящие, а есть — воображаемые. У одних наций на руках лишь козыри, оставшиеся от средних веков или античности, то что уже мертво или обесценено; другие делают ставки на свое искусство, красоту ландшафтов, местную музыку, изящество, благородство истории, все это они швыряют на сукно рядом с реальными трефами и пиками.
У каждой нации есть свои основания — настоящие, прошлые или будущие — считать, что ей нет равных. Так оно и есть. Для умозрительной политики и впрямь невозможно сравнить эти крупные индивидуальности, которые соприкасаются и влияют друг на друга лишь своим характером и внешними возможностями. Но главное — то, что их составляет. Их принцип существования, внутренние связи, которые сводят между собой отдельных представителей народа и целые поколения — у всех наций разные. Ими могут быть раса, язык, территория, воспоминания, интересы, которые по-разному образуют национальную общность организованной агломерации людей. Глубинные основания для такого объединения могут полностью отличаться друг от друга.
Нужно напомнить растущим нациям, что нет в природе такого дерева, даже посаженного в лучшую почву в самом ярко освещенном месте, которое могло бы бесконечно расти ввысь и вширь.
1927
Об истории
История — самый опасный продукт, созданный в лаборатории разума. Свойства истории хорошо известны. Она заставляет мечтать, пьянит целые народы, пробуждает ложные воспоминания, усиливает реакции, бередит старые раны, нарушает покой, подпитывает как манию величия, так и манию преследования, делает нации желчными, высокомерными, невыносимыми и тщеславными.
Огонь – друг или враг человека? — О Б Ж — ОТКРЫТЫЙ ...
... открывается запись:, Огонь – друг и или враг человека.! ? (лишнее убирается) IV. Вступительная беседа учителя. Огонь издавна был другом человека. Сила у огня большая-пребольшая. ... а то и улица, посёлок или даже город. Москва, например, полностью или частично выгорала около 60 ... друзья! 8. Собрались мы здесь сегодня, Чтобы ловкость показать. Научиться быть пожарным И пожар не создавать . Ученик: Лишь ...
История может оправдать все что угодно. Она настойчиво ничему не учит, поскольку заключает в себе всё и может подобрать пример чему угодно.
Сколько написано книг под названием «Урок того-то…», «Сведения о том-то…»! Что может быть забавнее, чем читать о событиях, представленных в таких книгах как прогноз на будущее, уже после того, как они произошли?
В свете современных фактов угроза поддаться соблазну Истории стала как никогда реальной.
Политические процессы нашего времени сопровождаются и усугубляются беспрецедентными по масштабу изменениями, или скорее изменениями порядка вещей. Мир, к которому мы — люди и нации — начинаем принадлежать, лишь подобие привычного нам мира. Система причин, вершащая судьбы каждого из нас, отныне охватывает весь земной шар, заставляя его отзываться на каждое потрясение; теперь ни один вопрос не может быть решен в какой-то отдельной географической точке.
История, как ее воспринимали раньше, представляла собой набор параллельных хронологических таблиц, изредка соединенных то там, то здесь случайными поперечными линиями. Попытки синхронизации не приносили результатов, разве что лишний раз демонстрировали свою бесплодность. То, что происходило в Пекине во времена Цезаря или в Замбезии при Наполеоне, происходило на другой планете. Гармония в истории уже невозможна. Все политические темы перепутаны, и каждое событие немедленно приобретает множество параллельных и взаимосвязанных значений.
В этой новой среде политика Ришелье или Бисмарка постепенно теряет свой смысл. Понятия, которыми они оперировали в своих расчетах, соблазны, которыми тешили амбиции своих народов, силы, на которые полагались в своих рассуждениях, уже ничего не значат. Главной задачей политиков было, да и по сей день кое для кого остается, приобретение территорий. Применялась сила, у кого-то отбирали эту вожделенную землю, и этим все сказано. Но те, кто видит здесь лишь действия, ограниченные переговорами, за которыми следовало противоборство, а затем — соглашение, в будущем воздержатся от неизбежных обобщений: ничто теперь не может происходить изолированно, обязательно должен вмешаться весь мир, или — теперь нельзя ни предсказать, ни описать прямых последствий того, что будет предпринято.
Все искусство великих правительств прошлого окажется бессильным, недееспособным или просто непригодным на нынешней разросшейся, разветвившейся взаимосвязями арене политических событий. Нет такого гения, такой сильной личности, такого мощного интеллекта, таких традиций (даже британских), которые могли бы отныне похвалиться тем, что способны противостоять или переделать на свой лад общий настрой и реакции сообщества людей, которым уже не подходят ни старая историческая геометрия, ни старая политическая механика.
Европа навела меня на мысль о предмете, который внезапно оказался перенесен в более сложное пространство; все, кто знал его прежде и, похоже, ничуть не изменился сам, зависят теперь от совсем иных связей. И в частности, возможные предсказания, традиционные расчеты стали теперь еще более бессмысленны, чем прежде.
Результаты последней войны [4] показывают нам, что события, которые в прошлом в силу своих решений надолго определили бы лицо и ход общей политики, всего несколько лет спустя из-за смены многочисленных партий, расширения территории, усложнения интересов оказались как бы лишены энергии, обескровлены или противоречивы, судя по их непосредственным результатам.
Путешествие из Парижа в Берлин
... однажды я заговорю на французском языке. Я прочла много интересных фактов о Париже и достопримечательностях города. Париж прекрасен в любое время года. Здесь всегда полно туристов и приехав ... можете гулять по переулкам без остановок. Сюда здорово приезжать с семьей и друзьями, попробовать французскую кухню и вино. Все эти места хранят долгую и интересную ...
Нужно ожидать, что подобные перемены станут нормой. Чем дальше идем мы вперед, тем сложнее и менее предсказуемы будут последствия, тем меньше будут отвечать нашим предвидениям политические операции и даже применение силы, иначе говоря, действия прямые и очевидные. Величины, площади, реальные массы, связи между ними, невозможность локализации, мгновенность реакции повлекут за собой политику, в корне отличную от нынешней.
Поскольку причины не позволяют логически вычислить следствия, и, более того, даже вступают с ними в противоречия, то, вероятно, отныне станет неразумным, опасным и просто бессмысленным стремиться к какому-то событию, провоцировать его или напротив мешать ему состояться; возможно, политический разум откажется от привычки мыслить событиями, которую развивала и поощряла в нем история. Это не значит, что больше никогда не будут случаться события и великие моменты; их еще будет превеликое множество! Но те, кто обязан их ждать, готовить или предотвращать, поневоле постепенно научатся не бояться их последствий. Чтобы развязать то или иное действие, уже будет недостаточно соединить желание и силу. Ничто так не пострадало от последней войны, как притязания на предвидение. Но ведь на нехватку исторических знаний мы никогда не жаловались, не правда ли?
1927
Присутствие Парижа
Мне снилось, что я в море. Это ПАРИЖ будит меня. Густой шум встречает мое возвращение. Окружает и расцвечивает тишину происходящим за стенами; он один наполняет меня.
Если прислушаться, то лишь с трудом можно разнять на составляющие и различить отдельные отголоски в этом рокоте, наполненном множеством непонятных событий и неясных происшествий, которые одновременно существуют и не существуют для меня.
На размытом, гудящем фоне, которым неизменно сопровождается вращение бесчисленных колес, возникает что-то похожее на перспективу шумов, где каждую секунду то складывается, то распадается звуковая картина, напоминая огромное действо, составленное из множества отдельных эпизодов, которые происходят один за другим.
На любом расстоянии я могу различить и точно определить источник шума: лай собаки, гудок автомобиля, скрежет выгибаемого железа, резкий выкрик троса, истязаемого на блоке, стон камня при трении, жуткий вопль экскаватора, вырывающего у земли свою порцию песка, далекий свисток тоскующего паровоза, четко различимые голоса и неясные, словно стертые возгласы.
Совсем рядом протяжно тянет свою жалобную песнь нищий.
Слуховые ассоциации, вызванные доносящимися с разных сторон ударами и скрипом, извлекают из глубин моей памяти беспорядочные имена и образы. Я слышу, как ревет, кричит, стучит, стонет армия механических сил, которые действуют и теснят все сущее в ПАРИЖЕ.
Тогда мне в мыслях хочет явиться этот скрытый ПАРИЖ — гигантский двигатель, многоликая первопричина, могучее существо из плоти и камня, чье присутствие подтверждают нескончаемые приливы глухого шума, сопровождаемого громовыми раскатами.
Так во мне рождается и угасает абсурдное желание: осмыслить ПАРИЖ.
Невозможно даже представить себе, что можно победить или придать какую-то разумную форму этому необъятному, многоликому чудовищному организму, в котором все нарушено и перепутано. ПАРИЖ равен по величине одному городу, а строился двадцать веков. ПАРИЖ — результат человеческого труда, наследия и политики одного великого народа; источник наслаждений и страдания; предмет желаний стольких завоевателей, великих либо своими именами, либо своим оружием; ПАРИЖ — сокровище, ПАРИЖ — мешанина; ПАРИЖ — игорный стол, где перед глазами мелькают все лики фортуны, где можно сорвать куш провидения; ПАРИЖ — творение и феномен, театр событий мировой важности, да и сам по себе — событие первостатейной важности, творение расчета и доброй воли. Но прежде всего ПАРИЖ — юридическое лицо самого высокого ранга, воистину знаменитый наследник громких аристократических титулов, соединяющий самые прекрасные и самые страшные воспоминания с сознанием своей вечной духовной миссии.
Место города в современной экономике
... крестьянские хозяйства и общины. Поэтому в ранний период средневековья города практически отсутствуют. Но постепенно в обществе возникает потребность в развитии ремесел и торговли, то есть тех функций, которые ... труб, обслуживающих центральные районы города. Замощение площадей перед дворцами и храмами существовало еще в городах Двуречья, Египта, но лишь в Риме и других городах Римской империи оно ...
Осмыслить Париж?.. Я теряюсь в лабиринте этой темы. Любая мысль, которая приходит мне в голову, начинает дробиться под пристальным взглядом моего разума. Стоит мне попытаться обрисовать ее, придать ей логическую форму, как она тут же ускользает от себя самой, затерявшись в череде других мыслей, которые отделяются от нее, ее же и продолжая, так что каждая из них могла бы произвести на свет добрую сотню книг. Красота Великого Города столь зрима, в нем сокрыто столько абстрактных символов, что вызванные ими нескончаемые мысли и их возможные вариации буквально раздирают меня на части; я похож на чужестранца, углубившегося в хитросплетение столичных улиц, ошарашенного толчеей и шумом. Этот образ завладевает мною, обретает форму и внезапно наводит на неожиданное сравнение. Мне кажется, что осмысление ПАРИЖА можно сравнить и даже спутать с попыткой осмыслить сам разум. Я представляю себе топографический план огромного города. Ничто лучше, чем лабиринт дорог, не воплощает скопление наших идей, таинственное место для внезапных приключений мысли: одни пути прочерчены наугад, другие — ясные и прямые…
Я говорю себе, что внутри нас есть проспекты, перекрестки и тупики; есть опасные уголки, от которых лучше держаться подальше. Есть места очаровательные и священные. Наряду с памятниками нашим свершениям и гигантскими сооружениями, воздвигнутыми нашей гордостью, у нас в душе покоятся могилы. И мы знаем, что в нашем внутреннем Городе каждый миг — это один из шагов, составляющих нашу здешнюю жизнь; что непрерывная деятельность порождает добро и зло, мнимое и настоящее, красоту и уродство; что все противоречия, присущие человеку, и делают его человеком, точно так же как эти противоречия обязательно проникают в любую столицу, внося в нее яркий контраст.
Осмыслить ПАРИЖ? Но как можно осмыслить ПАРИЖ, когда мы даже не в состоянии охватить умом структуру простого организма, постичь единство его функций и его сущность; узнать, что он черпает в своей среде, что отбрасывает, что отвергает? Можем ли мы представить, как он создает себя, как растет, как развивает внутренние связи; как преображает окружающее, как постепенно становится индивидуальностью, существом, отличным от других ему подобных, с присущими только ему историей, реакциями, симпатиями и антипатиями?
Этот шум, который я слышу постоянно и который обрушивает на меня поток постоянно рождающегося присутствия Города… Этот могучий шум, богатый движениями, который я пытаюсь понять в промежутке между двумя мыслями, напоминает неясный голос, подтверждающий реальность, он дитя больших чисел. ЧИСЛА ПАРИЖА занимают, преследуют, осаждают мой ум.
Сколько связей, последствий, сближений, комбинаций, сколько начал и концов мелькают перед мыслью, стоит ей попытаться взвесить количество живущих, сосуществующих здесь; они действуют и воздействуют друг на друга всеми возможными способами, находясь в постоянном конфликте своих всевозможных различий!.. Кажется, мысль видит в этом пространстве в несколько квадратных лье яростное преобразование жизни в себе самой, чудесное переосмысление фактов и поступков, брожение проектов, постоянный обмен знаками и действиями, желаниями и чувствами, ценность которых, блеск, доступность, воздействие отвечают друг другу, взаимоусиливаются или разрушаются в любое время суток. Каждое мгновенье образуются и распутываются тысячи сплетений. Сколько здесь открывается тайн! И в этих обжитых глубинах, в хаосе густонаселенных громоздящихся ульев можно вообразить себе напряженную работу судьбы.
Физику могло бы, наверное, привидеться в каком-то сне, как он, забавы ради, пытается измерить внутреннюю энергию города… В конце концов несколько миллионов живых существ, зажатых на ограниченной территории, могли бы навести на аналогичные размышления… Возможно, эта задача потеряет смысл, едва будет сформулирована. Она покажется абсурдной; но уже одно ее условие наводит на фантасмагорическую мысль о количестве жизни, которая производится, рассеивается, потребляется массой ПАРИЖА. Простая попытка представить себе число шагов, которые делаются в ПАРИЖЕ за день, количество произнесенных там слов, долетающих туда новостей уже сбивает с мысли. Я также думаю обо всех искушениях, решениях, озарениях и бессмыслицах, которые заявляют о себе в парижских умах; обо всех этих ежедневных актах рождения и смерти — богатства, любви, репутации; словно они логически и социально повторяют движение людской массы, которое отражено в актах гражданского состояния общества… Именно там возникают вымышленные наблюдения на реальной основе, позволяя воспринимать этот огромный город как скопление разнородных событий, и постичь его можно лишь на пределе возможностей человеческого разума.
Есть на земле и другие конгломераты, сравнимые с этим, даже еще огромнее. Однако ПАРИЖ заметно отличается от других миллионноглавых монстров — НЬЮ-ЙОРКА, ЛОНДОНА, ПЕКИНА… И в самом деле, нет в ряду этих Вавилонов другого такого города со столь яркой индивидуальностью и разнообразием функций. Нет другого такого города, где много веков подряд так ревностно пестуют многоликую элиту нации; именно здесь любая величина должна пройти и выдержать испытание сравнением, критикой, завистью, конкуренцией, насмешками и презрением — и только тогда добиться признания. Нет другого такого города, где сплоченность одного народа вырабатывалась и укреплялась бы чередой значимых и разнообразных обстоятельств и соперничеством людей, столь отличных своим гением и методами действий. По правде говоря, именно здесь, в горниле самых живых и самых дерзких умов, как бы жаром их слияния, была сплавлена и переплавлена наша нация, самая смешанная в Европе.
Именно поэтому ПАРИЖ — это не просто политическая столица и промышленный центр, важнейший порт и рынок разнообразных ценностей, искусственный рай и святилище культуры. Его исключительность состоит прежде всего в том, что все его свойства в нем смешаны, но не противоречат друг другу. Выдающиеся люди самых разных профессий в конце концов всегда встречаются здесь, чтобы поделиться своими сокровищами. Столь драгоценный обмен может происходить только там, куда веками упорно созывали многообразную элиту великого народа и где ее ревностно охраняли. Любой мало-мальски выдающийся француз приговорен находиться в этом гетто. ПАРИЖ манит, притягивает его, а иногда и пожирает.
ПАРИЖ отвечает сложной сути французской нации. Столь отличные друг от друга провинции, люди, обычаи, диалекты непременно должны были создать настоящий центр приложения сил — стимулятор и образец их взаимопонимания. По правде говоря, в этом великая, славная и достойная функция ПАРИЖА.
ПАРИЖ — истинная голова Франции, где сосредоточены все сложнейшие органы восприятия и реакции. Благодаря его красоте и озарениям иногда на лице Франции отражается ум всей страны. Когда нашим народом овладевают сильные эмоции, к лицу приливает кровь, и оно вспыхивает всесильным чувством гордости.
Осмыслить ПАРИЖ?..
Чем больше о нем думаешь, тем больше понимаешь: нет, это ПАРИЖ осмысляет тебя.
1937
Америка, проекция европейского ума
Вы любезно попросили меня прокомментировать для читателей «Sintesis» фразу, которая имеет отношение к Америке и приводится в моей книге «Смесь» («Varieté»).
Мне кажется, интереснее и понятнее будет выразить здесь более общее мнение, которое само по себе приложимо к Америке.
Если современный мир избежит полного и окончательного крушения всех ценностей, созданных столетиями всевозможных проб и ошибок, и если (уж не знаю, после каких потрясений и превратностей) он добьется политического, экономического и культурного равновесия, то, возможно, разные районы земного шара, вместо того чтобы противостоять друг другу из-за многочисленных несхожестей, соединятся именно благодаря им. Они смогут оставаться сами собой только потому, что будут свободнее и разумнее участвовать в общем деле жизнеустройства. Допустим, нации перестанут создавать и развивать искусственные индустрии, существующие исключительно за счет субсидий и протекций. Впрочем, само деление обитаемых территорий на определяемые политически нации представляется чисто эмпирическим и может быть объяснено лишь с исторической точки зрения. Это деление неестественно, поскольку линия, начертанная на карте и на земле и представляющая собой границу, зависит от различных случайных обстоятельств, закрепленных договорами. Во многих случаях эта замкнутая линия имеет причудливые очертания: разделяет схожие страны, но объединяет весьма отличные между собой и вносит в отношения людей трудности и осложнения. Возникшие из-за этого войны не только не могут их решить, а, напротив, лишь породят все новые и новые столкновения.
Самое любопытное в этом историческом и традиционном определении наций состоит в том, что современный подход к объединению людей в нации — это чистый антропоморфизм. Скажем, одна нация отличается правами на независимость и собственность. Владеет, приобретает, продает, борется, старается жить и процветать за счет других; она завидует, гордится, бывает богатой или бедной; она критикует других; у нее есть друзья и недруги, есть расположенные к ней нации; у нее есть или полностью отсутствуют склонности к искусству. В целом все вышесказанное скорее относится к людям, чем к нациям, но именно им по стародавней привычке все упрощать мы приписываем чувства, права и обязательства, положительные свойства и недостатки, волеизъявление и ответственность.
Нет необходимости анализировать следствия подобного отождествления групп людей с отдельными конкретными личностями.
Но современное переустройство земного шара продолжается, и эта новая система существования, которая должна была бы соответствовать огромным изменениям, наталкивается на описанную мною политическую структуру. Обрисуем в двух словах основные черты той трансформации, на которые я указывал в моей книге «Взгляд на современный мир».
Прежде всего, вся земля заселена: не осталось свободных пространств. К тому же нужно учитывать все возрастающее техническое равенство народов и, соответственно, последующее уменьшение преимуществ отдельных наций европейского типа. Далее — все растущая потребность в физической энергии и, как результат, в ресурсах, производящих ее путем обработки (уголь, нефть).
И наконец, стремительный и фантастический рост средств связи.
Все это с каждым днем утверждается, распространяется, набирает силу. Оно сосуществует бок о бок с тяжким наследием старого мира и старой и неуклюжей политики. Из-за этого чудовищно возрастает вероятность конфликтов. Мировое равновесие предельно нарушено. Никто теперь не может похвастаться, что обладает даром предвидения. Самые крупные политики, самые великие умы не способны ничего просчитать. Одно неожиданное изобретение может завтра изменить все предпосылки экономического или военного могущества.
Таким образом, с одной стороны, примитивные и антропоморфические концепции; национальные, независимые и имущественные особенности искусственно поделенных территорий. С другой — все возрастающая зависимость регионов, необходимость в обмене и равновесии, неизбежные техническая и экономическая зависимость друг от друга. В современной войне, когда один человек убивает другого, он убивает либо производителя того, что сам потребляет, либо потребителя того, что сам производит.
Бессмысленно описывать печальные последствия такого положения дел. Несчастная Европа находится во власти неприкрытой глупости, доверчивости и жестокости. Вполне возможно, что наша древняя и богатейшая культура за несколько лет полностью деградирует. Двадцать лет назад я писал: «Мы, цивилизации, теперь знаем, что мы смертны…» Все, что произошло с тех пор, лишь приблизило смертельную опасность, о которой я предупреждал.
Теперь перейдем к Америке. Всякий раз, когда мои мысли становятся излишне мрачными, когда я прихожу в полное отчаяние, думая о Европе, я вижу проблеск надежды, вспоминая о Новом Свете. Европа направила в обе Америки свои важнейшие послания, плоды своего ума — самое положительное из того, что открыла, то, что в меньшей степени подвергается искажению при передаче и удалении от места создания. Произошел подлинный «естественный отбор», который заимствовал у европейского ума продукты, имеющие универсальную ценность, тогда как все наиболее стандартное и принадлежащее истории осталось в Старом Свете.
Я не говорю о том, что все лучшее пересекло океан, а все, что хуже, осталось на этом берегу. Тогда это не было бы естественным отбором. Я говорю о том, что все способное жить под чужим небом, вдали от родного, перекочевало по ту сторону океана и укоренилось на неосвоенных по большей части землях.
Ну и чтобы подвести итог, рассмотрим две идеи, логически вытекающие из излишне суммарных предыдущих замечаний.
Прежде всего, американская земля сохранила следы и расы предшествующей и разнообразной жизни. Вполне вероятно, что вследствие контакта и проникновения европейских факторов в один прекрасный день возникнут какие-то весьма важные ответные реакции. Не удивлюсь, например, что могут появиться очень удачные гибриды, если наши эстетические идеи впишутся в могучее естество самобытного мексиканского искусства. Прививка будет заключаться в привнесении в искусство самых плодоносных методов. Нужно признаться, что любое классическое искусство — и есть плод такой прививки.
Вторая мысль совсем иного рода. Если Европе суждено увидеть, как погибает или приходит в упадок ее культура, если наши города и музеи, памятники и университеты будут разрушены в пламени войны, подготовленной по всем правилам науки, если существование мыслителей и творцов станет невозможным или ужасным из-за жестоких политических или экономических обстоятельств, то единственное утешение и надежда будут заключаться в замыслах наших произведений, в памяти о наших трудах. Имена самых великих наших людей не будут преданы полному забвению, как если бы их вообще никогда не существовало, и в Новом Свете найдутся умы, в которых обретут вторую жизнь некоторые замечательные произведения несчастной Европы.
1938
Перевод с французского Марианны Таймановой
Продолжение следует
1. В переводе Б. Загорского «Заметки о величии и упадке Европы» вошли в книгу, давно ставшую библиографической редкостью: Поль Валери. «Избранное». Введ. и ред. Абрама Эфроса. М., 1936.
2. Гражданская война на территории Франции между феодальными группировками арманьяков и бургиньонов, происходившая с 1407-го по 1435 г. на фоне Столетней войны и конфликтов, к которым привел Великий западный раскол (здесь и далее примеч. переводчика).
3. В Древней Этрурии и Древнем Риме жрецы гадали по внутренностям жертвенных животных.
4. Первой мировой (1914—1918).
